Алексей Варламов: Хочу начать наш разговор с того, что сейчас много и, по-моему, незаслуженно "задвигают" советский период в русской литературе.
Я помню, как меня поразила появившаяся в "Новом мире" несколько лет тому назад автобиографическая книга известного детского писателя Леонида Пантелеева "Я верую". Он ведет читателя через свой религиозный опыт, через свою религиозную жизнь, это производит очень сильное впечатление. И когда задним числом начинаешь вспоминать его хрестоматийные вещи, вроде рассказа "Честное слово", то понимаешь, что рассказ, где действует советский мальчик, советский офицер, - это абсолютно христианский рассказ. Таких примеров можно много найти.
Если взглянуть на русскую литературу советского периода под этим углом зрения, то результат получается крайне любопытный. Возьмем, к примеру, деревенскую литературу. В своих лучших образцах, она, конечно, была литературой христианской. Я не знаю, насколько Распутин, Белов, Астафьев, Федор Абрамов были тогда сознательными христианами, ходили ли они в храмы - полагаю, что нет, даже знаю, что нет. Но религиозное чувство в литературе ими возрождалось, поддерживалось.
В тех условиях, когда значительная часть нашего общества была лишена возможности читать Библию, это обращение к христианству через литературу (притом что литература имела громадное общественное значение), все это было чрезвычайно важным.
Тот путь, по которому шла советская литература, русская литература в советский период, был очень плодотворен. Не было религиозной свободы - значит об этих вещах надо было говорить художествами. Создавать такой эзопов язык (хотя эпитет "эзопов" здесь не очень уместен, он скорее с сатирой ассоциируется). Но вот такой код создавать, все шифровать, символизировать. И это приводило к очень интересным результатам.
- Казалось бы теперь, в условиях наступившей религиозной свободы (хотя можно по-разному толковать, насколько мы теперь живем в религиозно свободном обществе и что под этим подразумевать), можно было бы ожидать какого-то возрождения христианской литературы...
- Мне кажется, что своеобразие нынешней литературной ситуации заключается в том, что современная русская литература в условиях этой самой свободы менее наполнена христианским духом, чем русская литература в советский период, как это ни странно. Сейчас писательское слово имеет очень малый вес, и проблема формирования души, предназначения человека на земле наполнены гораздо меньшим общественным звучанием. Волей-неволей это оказывается на художественном творчестве.
Современный процесс всегда трудно оценивать, над ним трудно подняться, расставить какие-то логические акценты. Но вот меня поразил необыкновенно апокалипсический характер современной литературы. Неожиданно возникла тема апокалипсиса, которая объединила людей совершенно разных взглядов и направлений.
Причем апокалипсис понимается отнюдь не в христианском смысле, как окончательная победа Христа, начало новой жизни, а именно как время катастроф, огня, пожара, крови - нечто такое, чего надо бояться. Конечно же, совершенно неправильное понимание апокалипсиса, но именно такое понимание свойственно нынешнему обществу, нынешней литературе.
Если почитать современные художественные произведения, то в них находишь невероятное количество убийств. Причем это не детективная, не массовая литература, а та, что претендует считаться серьезной и печатается в солидных толстых журналах. Какая-то волна идет: убийства, убийства и еще раз убийства. И показаны они не в духе "Преступления и наказания" Достоевского, а в характере "Петлистых ушей" Бунина (где тот явно полемизирует с Достоевским).
Преобладают, конечно, идеи постмодернизма: нет истины, нет абсолютной иерархии ценностей, все относительно. А насколько, скажем, русская литература дореволюционного периода была христианской?
- А разве это вызывает сомнения?
- Здесь есть свои вопросы. Примем за факт, что Россия тогда в массе своей была христианской страной - какие бы ни были недостатки в нашей религиозной жизни. И вот интересно, что в русской литературе 19 века образов христиан все-таки до странности мало. Причем я даже не имею в виду священников или монахов, но даже образов мирян - простых, обычных людей, которые бы жили христиански-благочестивой жизнью - таких персонажей единицы. Все как-то о другом писали.
Розанов очень язвительно по этому поводу высказывался: он-де не понимает, зачем тратить столько таланта, столько сил на изображение таких ничтожеств, как Онегин или Печорин. Я немного вольно его перефразирую, но смысл такой. Это по-розановски полемически заострено, но какое-то рациональное зерно в его словах содержится.
Действительно, литература избегала почему-то рассказывать о таких героях. Или появлялся, например, князь Мышкин, но согласитесь, что кн. Мышкин - образ достаточно своеобразный. Вот разве только у Лескова были попытки показать быт благочестивых людей, при этом не каких-то ходульных а вполне живых.
Можно назвать Аксакова, безусловно православного писателя...
- Но у Достоевского есть еще и старец Зосима, и Алеша Карамазов. И пушкинские Татьяна Ларина и Гринев из "Капитанской дочки" - ведь это же христиане!
- И тем не менее, героев, которые духовно настроены не- или даже противо-христиански, очень много для тогдашней литературы, чтобы называть ее православной.
Тут я, может быть, в какой-то степени "пережимаю". Конечно, и в девятнадцатом веке, и сейчас литература призвана чему-то противостоять. Литература отстаивала правду, защищала человека, человеческое достоинство. Но враг, который принимает разные обличья, оказался сильнее. Литература, которая тогда была "наше все", не смогла противостоять злу. И возможно, именно потому, что стеснялась прямо заявить о себе как о литературе христианской, православной, отстаивающей евангельские ценности открыто и недвусмысленно. И случилось то, что случилось.
- Однако, как Вы считаете, насколько вообще правомерно понятие православной светской литературы?
- Скажем, католическая художественная литература, светская литература - это устоявшийся фактор. Во Франции даже есть такое направление - католическая литература: Франсуа Мориак, Жорж Бернанос - целая группа. Было ли нечто подобное в русской литературе и возможно ли такое у нас - вопрос.
На эту тему была у нас встреча в редакции журнала "Москва". И очень многие хорошие писатели говорили о том, что даже если они считают себя православными людьми, назвать себя православными писателями им помешала бы какая-то стыдливость, не решились бы люди так о себе сказать. Даже если бы они пытались в этом направлении работать. Что-то нас здесь останавливает.
Может быть, здесь вообще заложена философская, глубокая онтологическая проблема: насколько художественное творчество может быть делом, достойным христианина, насколько оно уживается с православием.
- Разве нет примеров и попыток писать с христианских позиций?
- Попытки написать христианскую прозу, безусловно, есть. Причем большей частью это делают женщины.
Олеся Николаева (это очень тонкий художник!) написала повесть, если я не ошибаюсь "Инвалид детства", в которой рассказано о женщине, приехавшей в монастырь, где живет послушником ее сын. Сын хочет постричься в монахи, а мать, обычная светская женщина, приехала "спасать" своего ребеночка от всего этого. И вот она сталкивается с миром монастыря, с миром монахов.
