В прошлой колонке я дал обещание — отдельно поговорить о том, как христианское понимание свободы соотносится со свободой политической, с правами человека и прочей «актуальщиной». Что ж, попробую — но сразу предупреждаю, что высказываю свое и только свое мнение. Что касается общецерковного, то оно выражено в «Социальной концепции Русской Православной Церкви».
Первый тезис: для христианина тема политических свобод — не пустяк, не что-то второстепенное. Вернее, это второстепенное для отшельника, удалившегося от мира и возрастающего духом в уединенной келье. А для того, кто живет в миру — не все равно, каков он, мир. Если ты христианин, то всю земную жизнь воспринимаешь как заданную Богом задачу: совершенствовать свою душу, приготовить в ней место для Него.
Как у всякой задачи, у этой есть начальные условия. Дано: 1) из-за падения прародителей моя душа изначально, с рождения повреждена, «удобопреклонна» ко греху. 2) «мир во зле лежит», то есть грехом искажена не только моя душа, но и общество, в котором я живу, в котором сталкиваюсь с людьми, в котором могу творить добро, а могу и зло (я же свободен!). И я влияю на общество, и общество влияет на мою душу. Вспомним апостола Павла: «Не обманывайтесь: худые сообщества развращают добрые нравы» (1 Кор. 15:33). Поэтому, чтобы решить задачу, необходимо учитывать внешние обстоятельства — иначе вместо духовного роста получится очередной «сферический конь в вакууме»: прекрасномудрые советы, неприменимые к реальной жизни.
Так вот, о внешних обстоятельствах: сколь бы ни были мы свободны в высоком, христианском смысле этого слова, но правильно распорядиться этой свободой бывает порой крайне сложно — именно из-за них, обстоятельств. Тот же апостол Павел писал: «Вы куплены дорогою ценою; не делайтесь рабами человеков» (1 Кор. 7:23). Конечно, прав был репрессированный поэт Александр Солодовников, говоря о том, какую высокую свободу ощутил он в заключении. Но есть два «но».
Во-первых, Александр Александрович родился не в рабском бараке, а в семье преподавателя законоведения, получил отличное образование, окончив с золотой медалью Московскую практическую академию коммерческих наук (которая с 1923 года была преобразована в юридический факультет МГУ). Впервые он был арестован в декабре 1917 года, в возрасте 24 лет, будучи уже полностью сформировавшейся личностью. Сформировавшейся в обстановке любви и свободы. То есть ни «ржавая решетка», ни «лезвие штыка» не могли сломать его внутренний стержень. Но я вовсе не уверен, что такой стержень вырос бы у него, скитайся он с детства по приютам, «не имея родного угла» — или будучи крепостным у какой-нибудь Салтычихи, или — питомцем современного российского психоневрологического интерната в какой-нибудь Разночиновке.
Во-вторых, таких сильных душ, как у Александра Александровича, не так уж много. Он выдержал все испытания и стал только лучше — но сколько людей не выдерживали ржавую решетку и ломались! Ломались в нравственном смысле, забывали все доброе, что когда-то было в них, начинали жить по звериному лагерному закону «умри ты сегодня, а я завтра». Посмертная участь таких людей весьма проблематична — найдется ли место для Христа в их скукоженных, искалеченных душах? Да, страдая в лагерях, они оставались свободными в высоком христианском понимании этого слова, но правильно распорядиться своей свободой в этих условиях стало для них слишком трудно.
Тут, конечно, можно возразить — Господь никому не дает испытаний сверх посильной меры («Ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко», Мф. 11:30), но я бы не стал понимать эти слова слишком расширительно, то есть что любой человек способен выдержать любую ношу. Способен лишь тот, кто всецело уповает на Господа, а это, скажем так, не самый частый случай. Обычные же люди, которые в нормальной обстановке еще могут как-то держать себя в руках, не поддаваться давлению зла, в ненормальной рано или поздно ломаются. Не признавать этого — все равно что отрицать вообще какое-либо влияние внешних обстоятельств жизни на возможность спасения. Опять получается что-то сферическое в вакууме.
То есть «нормальная обстановка» — немаловажное обстоятельство для спасения души. Да, верно, что в любых условиях, вопреки всему, могут вырасти титаны духа (вспомним хотя бы Рубена Гальего, автора пронзительной книги «Белое на черном») — но титанов духа мало, а обычных людей много. И у ребенка из семьи опустившихся алкоголиков вероятность стать если не святым, то хотя бы глубоко верующим христианином все-таки ниже, чем у ребенка из семьи преподавателя Духовной семинарии. И вероятность нравственного падения все-таки выше в тюрьме, чем на воле.
Поэтому мы, христиане, заинтересованы в «нормальной обстановке». Нам хотелось бы жить в обществе, где не приходится ежеминутно преодолевать мощнейшее давление зла, где мы не вынуждены постоянно бороться с внешними соблазнами, где не надо совершать геройских подвигов чтобы просто оставаться человеком, чтобы не растоптать в себе образ Божий. Конечно, такая «нормальная обстановка» вовсе не синоним рая земного или «светлого будущего». Мы понимаем, что рай на земле невозможен. Но мы хотим, чтобы ада на земле не было. Чтобы уж как-нибудь без Освенцимов, Бутовских полигонов и гуманитарных бомбардировок...
Вот тут-то и оказывается, что для многих из нас высокое слово «свобода» на самом деле является синонимом «нормальной обстановки». А «нормальная обстановка» понимается как отсутствие тоталитаризма. Условие же для отсутствие тоталитаризма — это политические свободы, права человека, демократия... Происходит постепенное сужение понятий, в результате которого в нашем сознании уравнивается евангельское «и истина сделает вас свободными» (Ин. 8:32) с западной политической моделью образца XX века.
Думаю, именно поэтому интервью Татьяны Горичевой и вызвало такую реакцию. Ее недовольство Западом было воспринято как отказ от идеи свободы, как одобрение диктатуры. То есть прямо по Оруэллу: «Свобода — это рабство». Очень похоже, кстати, на реакцию Белинского по поводу гоголевских «Выбранных мест из переписки с друзьями»: «Проповедник кнута, апостол невежества, поборник обскурантизма и мракобесия, панегирист татарских нравов — что Вы делаете?» То, о чем говорила Татьяна Михайловна, воспринималось сквозь призму текущей политической борьбы, и все ее рассуждения о христианском понимании свободы расценивались как уловки, как маскировка «одобрямса» нынешним российским свинцовым мерзостям.
Ошибка здесь в том, что смешиваются два разных понимания свободы: христианское и политическое. Но ведь возможна и противоположная ошибка — противопоставить одно другому, сказать: «или свобода в христианском смысле, или в политическом, но ни в коем случае не вместе. Даешь ржавую решетку и лезвие штыка — это необходимое условие, чтобы стать такими же духовными, как Солодовников!»
Мне кажется, нужно избегать и того, и другого. Да, христианам не следует быть равнодушными к тому, что происходит в обществе. Да, надо стараться сделать его лучше, и не только на микроуровне, вокруг себя, но и в большем масштабе. Церковь, конечно, должна быть вне политики, но это именно Церковь как единое целое, а не каждый отдельный христианин. Мы, христиане, вправе возмущаться любыми несправедливостями, глупостями, жестокостями вокруг нас, вправе бороться с социальным злом и объединять для этого свои усилия.
Только не надо при этом забывать три вещи.
Первое: требуя «политических свобод», мы боремся не за свободу в высоком, христианском смысле этого слова — такая свобода уже есть у каждого из нас, и отнять ее не может никто. На самом деле это борьба за «нормальную обстановку», то есть против «худых сообществ», развращающих добрые нравы.
Второе: у христиан нет единого понимания, каким должно быть политическое устройство, обеспечивающее «нормальную обстановку». Одни хотят монархию, другие демократию, а кое-кто и диктатуру сталинского образца. Наше единство в вере вовсе не означает политического единства. Поэтому, борясь за «нормальную обстановку» и неизбежно понимая ее по-разному, мы, христиане, рискуем передраться друг с другом. В итоге и нынешняя, мягко скажем, не лучшая обстановка только ухудшится.
Третье: есть инерция борьбы или так называемый «Закон маятника» (более подробно я писал об этом два года назад). Включившись в борьбу за безусловно правое дело, можно в процессе забыть обо всем, можно настолько отдаться этой борьбе, что потерять и совесть, и веру, и элементарную порядочность. Такая опасность равновероятна и для церковных «ястребов», и для «голубей». Чума, как говорится, не выбирает.
Источник фото — PublicPost.
