Какими, спрошу я себя, путями происходят счастливые встречи с неизвестными нам доселе талантами — из прошлых и настоящих времён? Чаще всего через чтение, и эти встречи оказываются для нас открытиями. А бывает, что и через нашего ближнего.
О Николае Тютяеве (1946—1996) я впервые услышал от подмосковного поэта и книгочея Валерия Лобанова, чьи стихи выходили однажды в «Строфах». Услышал недавно. А ему, в свою очередь, это имя открылось ещё в конце 1990-х годов, в родовых для обоих местах — в Ивановской области. Рассказали знакомые. Тогда Лобанов и раздобыл единственную прижизненную книгу Тютяева, изданную за полгода до его кончины. И чтение поразило.
Из этой книжки я, главным образом, и выбирал стихи. Из тютяевской «Благой вести».
Она, это важно, не появилась бы без патриота ивановского края, писателя и редактора Виталия Сердюка (1934–2009), когда-то переправившего сочинения своего одарённого единоземца в антологию «Час России», которую составлял писатель Виктор Астафьев.
У неведомого ему поэта Астафьев выбрал стихотворение «Отпели хромки и тальянки…», включенное и в нашу подборку. Так Николай напечатался в первый раз.
Рубрика «Строфы» Павла Крючкова, заместителя главного редактора и заведующего отдела поэзии «Нового мира», — совместный проект журналов «Фома» и «Новый мир».
Мало сказать, что его судьба сложилась трудно. Тут нужны какие-то другие слова. В молодые годы он взял на себя вину старшего брата, который, защищая мать от истязаний пьяного отца (ко всему, председателя колхоза), не рассчитал свои силы и убил родителя. Юный Коля Тютяев получил десять лет. Незадолго до смерти Николай рассказал, что о страшном подвиге его попросила мама: «Ты малолетка, тебя не расстреляют…»
…Он жил одиноко в маленьком поселке Нерль, работал клееваром и вахтёром. Знавал безработицу, недоедание. Чтобы покрыть расходы за издание книги, продал холодильник.
Умер этот влюблённый в поэзию, высокоталантливый человек в Рождественские дни: истощённый туберкулёзом и другими хворями, потерял сознание недалеко от больницы.
Память по себе Николай Сергеевич оставил светлую.
Ныне о нем рассказывают в местных музеях и школах.
* * *
Не дари мне, позёмка, горностаевых шуб.
Спой ты мне отходную, прощальную песнь
О прошедшем огни, громы медных труб,
И изведавшем всё, что творится здесь.
Перезревшей душе докучает гам.
Этих жил и костей досаждает груз.
Впору ей испытать, что таится Там,
В лабиринтах снов, в кабинетах муз.
Как ласкает слух запредельный зов!
Не пойму — то ли он? — то ли песня твоя?..
Как созвучны они! Это гул веков.
Это родственный голос услышал я.
* * *
Отпели хромки и тальянки.
Пройдут селом по вечерам
Девчонки, словно иностранки,
Ещё сопливые вчера...
Ошпарит гром магнитофона,
Хлестнёт духов густой букет...
И бабка деда Агафона
Перекрестится им вослед.
Земле положено вращаться,
Катушкам — более того.
Осталось только достучаться
До тайны сердца своего.
Русь-Россия
Я дождусь твоего возвращения.
Лишь однажды растают снега —
Глянут в воды второго крещения
Травяные твои берега.
Знаю, сколько б тебе ни исполнилось
В небесах и по книге земной,
Но вторая — и вечная молодость
— За тобой! За тобой! За тобой!
Это только твоя привилегия:
Мчаться, падать — и снова вставать, —
Чтобы крепче держался в телеге я,
Чтобы помнил родимую мать.
Но не только для красного словушка
Родилась ты однажды на свет.
Разневестишься — грянет соловушка! —
Жениха голосистее нет.
Не о той ли малиновой свадебке,
Иссечённый вчерашним смерчём,
В возрождённой из пепла усадебке
Свиристит уцелевший сверчок?..
И душе перетруженной тужится
Не о тех ли, сиявших в ночах, —
Не сегодняшних, ставших как лужицы, —
О бездонных, как небо, очах...
Как ни призрачен день отпущения
Превеликих и малых грехов, —
Я дождусь твоего возвращения
К серенадам твоих женихов.
* * *
(Из цикла «Запретная зона»)
Не хвалюсь, что был и я там,
Что постиг земное дно.
Просто клеток каждый атом
И вселенная — одно.
Всё, что было, всё, что будет,
Всё, к чему причастен ты,
Пред тобою — как на блюде,
В резком блеске наготы.
И не спрятаться, не скрыться,
Все любя или круша,
От себя. Успей побриться —
И сказать: «Суди, душа».
* * *
Мне не терпится, выев глазами
Мох в пазу и сучок на бревне,
И невольно сравнив с образами,
Встретить Бога на мокром гумне.
Я хочу, если только не струшу,
Глубочайше его попросить
И мою оприходовать душу,
Ибо больше не в силах жить.
* * *
Я пытал свою судьбу
Завалящую —
Через горе и беду
Настоящую.
Глубока моя вина.
Широка моя страна.
Приняла и обняла,
И поверила
Всё впитала, всё взяла,
Всё измерила.
Видно, втайне о душе
Помолилася.
В море слёз моя слеза
Растворилася.
Я пытал свою судьбу,
Зажигал свою звезду.
Ты, звезда моя, звезда
Восходящая! —
Ты и радость, ты и боль —
Настоящая!
