Его творчество знакомо многим из нас с детства: ну кто не помнит шоколад «Золотой ярлык», конфеты «Вишня в шоколаде», «Садко», «Красная Шапочка»? Многие даже коллекционировали их фантики. Правда, мало кому известно, что автором их был художник Михаил Губонин. И уж совсем редки те, кто знает, что прославили его не только этикетки к шоколаду или «Советскому шампанскому», но и церковные росписи, и уникальное собрание документов о жизни Патриарха Тихона.
«Писали метрами лозунги…»
Миша Губонин родился летом 1907 года в селе Болшево Московского уезда. Отец его Ефим Семенович был купцом — торговал мехами. У него в роду вообще было много купцов. Чего стоит один Петр Ионович Губонин, один из основателей Бакинского нефтяного общества, успешно конкурировавшего на русском рынке с американским керосином. Но после 1917-го такое родство было уже не предметом гордости, а источником смертельной опасности. И профессию себе Миша выбрал далекую от семейных традиций — пошел учиться в Московское художественное училище, открытое в 1925 году к юбилею восстания 1905 года и названное его именем.
Выдающийся советский график и модельер Вера Аралова писала о годах, проведенных там: «Наши педагоги любили нас отеческой любовью. В училище царила творческая атмосфера. Выполняли оформительские работы. Писали метрами лозунги, сами терли краски, делали подрамники. Не гнушались никакой работы. Педагоги во всем были с нами рядом». А член Академии художеств СССР Дмитрий Мочальский вспоминал: «Много было практики в области написания шрифта, создания рисунка для текстиля». Губонину эти навыки потом очень пригодились.
А между тем чем ближе к 1930-м годам, тем круче завинчивались идеологические гайки. Вот чем пестрели протоколы заседаний президиума художественного училища в 1929 году: «Ввиду того что [учащаяся] Пухова является дочерью бывшего фабриканта и крупного торговца, расстрелянного в Октябре, что не было указано в анкете, поданной при поступлении и заверенной жилтовариществом, и лишена избирательных прав — Пухову из числа учащихся исключить»; «Исключить Андрианова за сокрытие социального лица при поступлении в техникум — сын кулака — за участие в вылазке классового врага в техникуме, за злостные прогулы»; «Отчислить за прогулы Краснобаева — как дезертира с фронта просвещения»;«Слушали: Об антирелигиозной кампании. Работа в этой области слаба. Ячейка безбожников не работает, не втянуты преподаватели. Проведена одна лекция. Постановили: Провести ряд бесед об антирождественской кампании. Вывесить ряд лозунгов и плакатов. Провести беседу с неграмотными, сделать уголок, организовать антирелигиозный вечер с приглашением родителей».
И жизнь купеческого сына и православного христианина Миши Губонина постоянно раздваивалась.
Опасные связи
Отец Михаила был прихожанином церкви преподобного Сергия Радонежского при Троицком Патриаршем подворье, где до 1922 года была резиденция Патриарха Тихона. И сам Михаил, как пишут его биографы, «с десятилетнего возраста посещал богослужения Патриарха Тихона. <…>. Суждено ему было и в день похорон Святейшего присутствовать в Донском монастыре. Впоследствии ежегодно в день кончины Патриарха, 7 апреля, Михаил Ефимович старался бывать в Донском монастыре на панихиде у могилы».
А еще он часто бывал в Сретенском монастыре, общался с монахами, с одним — Иеронимом (Захаровым), будущим епископом Ростовским — даже подружился. Сильно повлияло на него и знакомство с епископом Петром (Рудневым), погибшим в 1937 году на Соловках, и епископом Тихоном (Шараповым), расстрелянным в 1937 году (это общение с «реакционным духовенством» Михаилу скоро аукнется).
Именно в эти годы Губонин начал собирать церковные документы, составившие впоследствии его научно-исторический архив (сегодня это крупнейшее собрание, освещающее период гонений на Русскую Православную Церковь, включающее редкие биографические материалы, касающиеся Патриарха Тихона). Впрочем, об этой «коллекции» и интересах Губонина никто не знал вплоть до осени 1929 года, когда он был арестован, осужден Особым совещанием при коллегии ОГПУ СССР за «связь с реакционными церковниками и ведение под флагом религии антисоветской агитации» и приговорен к трем годам ссылки в Среднюю Азию. Само собой, все его собрание документов исчезло.
В ссылке Михаил Ефимович тяжело заболел, но, слава Богу, выздоровел. И в 1933 году вернулся. Но уже не в Москву — пришлось переехать жить в Каширу, а потом под Можайск.
Работал Губонин художником-оформителем в разных учреждениях, магазинах, «халтурил» в Государственном историческом музее. Но настоящие заработки давала лишь «промышленная графика», которой Михаил Ефимович занимался в художественном училище. В 1938 году он женился на Клавдии Мироновой, солистке хора Свешникова, которую встретил на клиросе кафедрального Богоявленского собора в Дорогомилове. А в 1940 году Губонину даже удалось добиться снятия судимости, что само по себе было чудом.
Приключения военного картографа
А дальше была война. 22 июня 1941 года Михаила Губонина мобилизовали. Но на фронт сразу не отправили — послали учиться «на офицера» в Тульское оружейно-техническое училище, эвакуированное в Омск. А после назначили начальником топографической службы штаба корпуса. Чем и решили его судьбу.
Вот что писал об этом сам Михаил Ефимович:
«Больше всего беспокоила меня возможная скорая встреча с противником лицом к лицу и необходимость убить незнакомого мне человека. <…> Как ни внушал я себе, что… неприятель на войне обезличен — ничего не мог поделать с собой. Нет, я никогда не был пацифистом. Ведь есть войны, в которых христианин обязан, должен участвовать, если то, что свято, можно защитить только оружием. Но себя преодолеть я тогда не мог, мучился и молил Бога, чтобы Он явил чудо и помог мне служить, исполнять воинский долг, а людей не убивать<…> Основным моим делом во всю войну было получение в штабе фронта необходимого картографического материала и копирование его… <…> А стрелять и убивать — это в служебной инструкции картографу не прописано. Возблагодарил я Создателя, внял Он моей мольбе!»
Впрочем, смерти в глаза смотреть приходилось не раз. Но всегда обстоятельства оборачивались так, что до убийства дело не доходило.
«Доставал я пистолет вот по какому случаю, — вспоминал Губонин. — Под Сталинградом уже был в окружении Паулюс и его армия, а к нему, как мы узнали позже, должен был идти на выручку через донские степи со своими танками и другой техникой Манштейн. Бросили нас и еще какие-то части на опережение Манштейна в прорыв. <…> Местность почти вся открытая, закрепиться для обороны не за что, держаться нам негде. Быстро теряли и людей, и конский состав, и немногое из техники, с чем нас бросили в прорыв. Боеприпасы — на исходе. И вот осталось от всего нашего корпуса только несколько человек...
<…>Мы лежали в степи на дне балки (это сухой овраг в степи), быстро сгущались зимние синие сумерки. Слышим — танки близко совсем! <…> …подошли к краю оврага и открыли огонь в упор по противоположному склону и дну балки… Долго и методично стреляли они уже в полной темноте. Потом медленно развернулись и ушли, посчитав, что “дело сделано”. Но — чудо! Никого из нас даже рикошеты не задели! Всю ночь мы не шелохнулись — долго еще слышался в отдалении немецкий говор. Зимние ночи долгие! Только когда уже солнце просияло сквозь морозную дымку, мы наконец опомнились. Прислушались — тишина. Выглянули: кругом равнина, степь и — никого. Тогда поднялись и пошли».
Знакомство с настоящими аристократами
Михаил Губонин дошел до Берлина. Войну окончил в звании гвардии старшего лейтенанта, был награжден тремя боевыми орденами и пятью медалями. Война изменила его отношение к людям: ко всякому человеку он теперь старался отнестись с вниманием и любовью.
«Самым большим “аристократом”, какого я встречал, — говорил он, — был один из штабных водителей, шофер нашего “джипа с лебедкой”… Истинный аристократ — это человек такой высокой личной культуры, что у него ничего нет лишнего в поведении. Так вот, наш водитель, человек самый простой, деревенский и был самым большим аристократом. Никогда не слышали мы от него ни одного лишнего слова — способность выражать свои мысли самыми краткими фразами, ясно и понятно, у него была исключительная. Немногословен был предельно.
В своем деле он был артист-виртуоз. <…> Весь необходимый ремонт он производил сам. Что нужно — сам где-то доставал, причем в самый короткий срок. И жизнь видел зорко, так, как будто у него какой-то внутренний бинокль был или какая особая подзорная труба. В суждениях был меток и точен. Ума был самого незаурядного. Честен, справедлив был и милосерден… Скромности же был невероятной, а держался с таким достоинством, что все командование, среди которого были и люди грубые, было с ним вежливо и тактично, больше просило, чем приказывало. Вот какова бывает природа у человека! И это у человека самого простого, немудреного, который, кроме своей деревни и райцентра ничего не видел и имел “за плечами” всего лишь школу-семилетку, где учился самым рядовым образом. Таков был наш народ в своем идеале, таков он был и есть на самом деле, когда живет своей, а не навязанной ему жизнью».
Михаилу Ефимовичу всю жизнь везло на людей. Взять хотя бы знакомство с художником Павлом Кориным, человеком противоречивым и замкнутым, говорившим о себе: «Многие критики не любят меня за то, что я был иконописцем. А ведь я двадцать пять лет вытравливал из себя иконописца».
Вот у кого было чему поучиться. Именно Корину принадлежат слова: «Во все времена для каждого художника, мастера своего дела, существует одно нерушимое правило чести — нести личный ответ за содеянное им. Легче всего ссылаться на руководящий приказ, такова узкая тропа конъюнктуры. <…> Не сами собой рушатся вековые своды. Их губят равнодушие и невежество. Чьи-то руки подписывают приказ, чьи-то руки закладывают динамит, кто-то невозмутимо, бесстрастно созерцает все это и проходит мимо».
Настоящая жизнь, оплаченная фантиками
В 1946 году Губонина пригласили поработать в Елоховском Богоявленском соборе — над созданием сени над ракой святителя Алексия Московского. С тех пор Михаил Ефимович часто реставрировал и расписывал храмы в Москве, Астрахани, Куйбышеве, Туле и других крупных городах.
Шли годы. В Советском Союзе жить без официальной работы было опасно — можно было попасть под статью «за тунеядство». Приходилось трудоустраиваться. И Михаил Губонин нашел пристанище на кондитерской фабрике «Красный Октябрь» — там он с 1961 по 1967 год работал художником и создал те самые известные на всю страну этикетки к конфетам, шампанскому и другим продуктам. Помимо прочего, это был еще и солидный заработок.
А в середине 1960-х годов Губонина пригласили на работу в Издательский отдел Московской Патриархии. Там в те годы вокруг владыки Питирима (Нечаева), митрополита Волоколамского и Юрьевского, кипела жизнь, центром и сосредоточием которой был сам владыка. Губонина он позвал оформлять Православный церковный календарь и «Журнал Московской Патриархии». И Михаил Ефимович с удовольствием принялся за дело. В «Журнале Московской Патриархии» были опубликованы и несколько статей Губонина.
И еще. Все годы после ссылки Михаил Ефимович продолжал собирать документы. Исчезновение первого архива его не сломило. Он собирал второй архив, масштаб и ценность которого стали понятны только после его смерти.
Сам Губонин о деле своей жизни говорил: «Фальсифицировать историю не только общественное преступление, но, рассуждая с церковных позиций, и немалый грех, ибо сознательно искажались бы провиденциальные минувшие пути человека в его земном движении к вечности, правдивое отображение и изучение коих всегда назидательно и практически полезно для избежания пагубных повторных заблуждений в будущем».
Архив Губонина — это 14 тысяч машинописных листов. Но при его жизни ничего не было опубликовано. Только после его смерти вышли «Акты Святейшего Тихона, Патриарха Московского и Всея Руси, позднейшие документы и переписка о каноническом преемстве высшей церковной власти», «Патриарх Тихон и история русской церковной смуты», «Введение в историю российской иерархии», «История иерархии Русской Православной Церкви», «Современники о Патриархе Тихоне».
***
Умер Михаил Губонин 9 октября 1971 года, в день памяти святого апостола и евангелиста Иоанна Богослова (через 18 лет в тот же день был прославлен Патриарх Тихон, которого он так любил). Отпевали Михаила Ефимовича в Новодевичьем монастыре.
Как писал владыка Питирим: «Душа “уязвляется любовью к Господу”, это чувство, бесконечно развиваясь, становится определяющим всю жизнь человека. Человек забывает все былые привязанности и стремится только к теснейшему брачному союзу с Богом».
