Грибоедов без унылых штампов. История столичного мальчика-мажора, который всех удивил
«Эта ваша русская литература — полный отстой», — заявила мне как-то моя крестница-девятиклассница. «Кто это тебя так разочаровал?» — поинтересовалась я. «Да Грибоедов ваш», — ответила дитя XXI века, фанатеющее от японских комиксов и корейских сериалов-дорам. «А что ты про него знаешь?» — спросила я. Оказалось, ничего, кроме того, что написано в учебнике. И тут меня прорвало — наверное, от обиды за наших классиков, которых давно привыкла считать живыми, лично знакомыми мне людьми. И я начала рассказывать, а потом и писать для любимой крестницы то, чего в учебнике не было.
«Я хочу быть русским!»
«Только в храмах Божьих собираются русские люди; думают и молятся по-русски. В Русской Церкви я в Отечестве, в России! Меня приводит в умиление мысль, что те же молитвы читаны были при Владимире, Димитрии Донском, Мономахе, Ярославе, в Киеве, Новгороде, Москве; что то же пение трогало их сердца, те же чувства одушевляли набожные души. Мы русские только в Церкви, — а я хочу быть русским!»
Как вы думаете, кто бы мог это сказать? Неужели известный питерский мажор, вундеркинд, бретёр и масон? Представьте себе, да. Во всяком случае, именно так запомнил Фаддей Булгарин слова автора бессмертной комедии «Горе от ума», которой вот уже без малого двести лет «пытают» все новые и новые поколения школьников. Что после этого остается, как правило, в памяти? Ну, что написал он свою знаменитую комедию и что вроде сочувствовал декабристам. Еще смутно помнится счастливая женитьба на грузинской княжне, и что убили его где-то в Персии. Пожалуй, все.
«Написать его биографию было бы делом его друзей; но замечательные люди исчезают у нас, не оставляя по себе следов. Мы ленивы и нелюбопытны...» — сетовал Пушкин в «Путешествии в Арзрум». С тех пор были написаны и биографии, и даже целый роман «Смерть Вазир-Мухтара», но, даже прочитав их все, и представить себе невозможно, что Александр Сергеевич Грибоедов был глубоко и серьезно верующим христианином, о чем еще его друг Вильгельм Кюхельбекер писал в «Дневнике»: «Он был, без всякого сомнения, смиренный и строгий христианин и беспрекословно верил учению Святой Церкви». И по-настоящему, по гамбургскому счету, славен он не своими литературными опытами, а тем, что, буквально исполнив евангельскую заповедь, отдал жизнь, спасая единоверцев от разъяренных фанатиков.
Киндер-сюрприз
Будущему классику было 6 лет, когда на российский престол взошел Александр I, при котором ему суждено было прожить почти всю его короткую жизнь.
О это воспетое «нашим всем» «дней Александровых прекрасное начало»! В первый же месяц новый император помиловал 156 заключенных, вернул на службу 12 тысяч уволенных его отцом, снял запрет на ввоз в Россию разных товаров (в том числе книг и музыкальных нот), объявил амнистию беглецам, укрывшимся от непредсказуемости Павла I за границей, восстановил дворянские выборы, освободил священников и дьяконов от телесных наказаний, восстановил финансирование ведущих научных учреждений, ликвидировал Тайную канцелярию...
К этому времени вундеркинд Саша Грибоедов знал уже три иностранных языка (в юности он владел шестью). Восьмилетним его отдали в Московский университетский благородный пансион, а в 13 лет он уже окончил словесное отделение университета со степенью «кандидата словесных наук» и поступил на нравственно-политическое отделение, а потом еще и на физико-математическое (он, кстати, еще и музыку сочинял).
А в 1812-м, когда началась Отечественная война, от тут же, летом, вступил в Московский гусарский полк графа Петра Салтыкова (добровольческое дворянское ополчение). Правда, повоевать ему так и не пришлось: сначала заболел, потом полк перевели в Казань, а когда французов погнали, отправили в Брест-Литовск.
«Оттуда моды к нам, и авторы, и музы:
Губители карманов и сердец!
Когда избавит нас творец
От шляпок их! чепцов! и шпилек! и булавок!
И книжных и бисквитных лавок!»
На Кузнецком Мосту были галантерейные лавки, книжные магазины, торговавшие иностранными, главным образом французскими, книгами и принадлежавшие французам. Бисквитные лавки — кондитерские со свежей выпечкой и пирожными по парижским рецептам.
«Оттуда моды к нам, и авторы, и музы:
Губители карманов и сердец!
Когда избавит нас творец
От шляпок их! чепцов! и шпилек! и булавок!
И книжных и бисквитных лавок!»
На Кузнецком Мосту были галантерейные лавки, книжные магазины, торговавшие иностранными, главным образом французскими, книгами и принадлежавшие французам. Бисквитные лавки — кондитерские со свежей выпечкой и пирожными по парижским рецептам.
«Оттуда моды к нам, и авторы, и музы:
Губители карманов и сердец!
Когда избавит нас творец
От шляпок их! чепцов! и шпилек! и булавок!
И книжных и бисквитных лавок!»
На Кузнецком Мосту были галантерейные лавки, книжные магазины, торговавшие иностранными, главным образом французскими, книгами и принадлежавшие французам. Бисквитные лавки — кондитерские со свежей выпечкой и пирожными по парижским рецептам.
«…Житьем похвальным, вот пример:
Покойник был почтенный камергер,
С ключом, и сыну ключ умел доставить…»
Придворные камергеры носили на парадных мундирах золотой ключ.
«…Житьем похвальным, вот пример:
Покойник был почтенный камергер,
С ключом, и сыну ключ умел доставить…»
Придворные камергеры носили на парадных мундирах золотой ключ.
«…Житьем похвальным, вот пример:
Покойник был почтенный камергер,
С ключом, и сыну ключ умел доставить…»
Придворные камергеры носили на парадных мундирах золотой ключ.
И лишь страницы книги хранят об этом память. Перечитайте и вы удивитесь, как много общего между нами и героями произведения, несмотря на два минувших столетия.
Но не мешало бы освежить некоторые моменты, взяв с полки книгу и стряхнув с нее пыль.
Такое ощущение, что вы не только внимательно читали Грибоедова, но и заглядывали в более серьезную литературу того времени. Кстати, ваша фамилия не Чацкий?
Искушение тусовкой
В полку Саша попал в компанию «юных корнетов из лучших дворянских фамилий» — князя Голицына, графа Ефимовского, графа Толстого, Алябьева, Шереметева, Ланского, братьев Шатиловых. Он сам так писал потом об этом в письме Бегичеву: «Я в этой дружине всего побыл четыре месяца, а теперь четвертый год как не могу попасть на путь истинный».
Корнетом Грибоедов прослужил до 1815 года (то есть до своего 20-летия). Войны уже не было, армейские обязанности у дворян много времени не отнимали (об этом у Льва Толстого много написано), и, возможно, от скуки Саша начал писать. «Письмо из Брест-Литовска к издателю», очерк «О кавалерийских резервах» (историческая публицистика), комедия «Молодые супруги» (перевод французской комедии «Le secre»)...
А приехав в Петербург увольняться с военной службы, познакомился там с издателем журнала «Сын Отечества» Николаем Гречем и драматургом Николаем Хмельницким, который был старше его всего на шесть лет, но его переводы французских комедий уже имели успех. В результате в журнале появилась первая критическая литературная статья Грибоедова. А еще он вступил в масонскую ложу*, совсем как Пьер Безухов в «Войне и мире» Толстого. И с тем же успехом. Грибоедова тоже влек идеал «любви, равенства и братства» и «деятельного служения ближнему», который на деле оказывался чистой показухой, к несчастью хорошо видной только изнутри. А еще «тайна». Вообще густой дым мистицизма, окутывавший жизнь лож. Трудно было тогдашней публике провести границу между чистосердечной православной верой и набором масонских идей. Да и мода на них была в «тусовке» — чудо, что при этом все-таки были люди, прошедшие искус и остававшиеся верующими.
Справедлив и возможен вопрос-недоумение: а как же совмещались вера и масонство? Это большая и особая тема. Возможно, масонство привлекало в связи с увлечением дворян гностицизмом, когда в христианском вероучении пытались найти некие «тайные» слои. Мимо изучения святоотеческого наследия. Тем более, что в тогдашнем дворянстве были немалые сложности и проблемы с пониманием православной традиции.
Отсюда, кстати, специфическое понимание слова «просвещение». Где социальное, «прогрессисткое», смешивалось с мистическим элементом, с попытками «разгадать», истолковать Священное Писание. Кстати, само Священное Писание было в те времена доступно либо на церковнославянском, либо на европейских языках: русского перевода и толкований к нему ещё не существовало. Часть тогдашней публики не могла провести границу между чистосердечной православной верой и набором масонских идей.
Через такое искушение на пути к вере во Христа многие прошли и в позднесоветское время, только интерес был не к масонству, а к «востоку», к Рерихам, к толстовству.
Возвращаясь к нашему герою и его эпохе: сам Грибоедов, по-видимому, видел в масонстве прежде всего потенциал русификации культуры, народного просвещения. Однако его идеи на этот счет никто не поддержал, и грибоедовское увлечение с началом 1820-х годов угасло.
И ещё одно важное замечание. Речь идет о молодых людях, которых в духовном смысле опасно «штормило» еще и потому, что православная вера очень сложно сочеталась с их дворянскими представлениями о чести... Четверная дуэль с убийством — как возможно такое?! Это касается Грибоедова. А Пушкин? Каким страшным путём он пришёл к своему предсмертному: «Хочу умереть христианином»?
Всё это нужно помнить, читая публикации о людях той эпохи.
«Дембельский аккорд»
Только летом 1817 года Грибоедов нашел наконец себе достойное применение — поступил на службу в Коллегию иностранных дел. К тому времени он уже познакомился с Пушкиным (тогда 18-летним мальчишкой, только закончившим Лицей и определенным на службу в ту же Коллегию иностранных дел, но уже печатавшимся в журналах членом литературного общества «Арзамас») и Кюхельбекером — и начал всерьез писать стихи. А еще в соавторстве с новыми друзьями Шаховским и Хмельницким стал сочинять комедии — «Студент» (совместно с Катениным), «Притворная неверность» (совместно с Жандром), «Своя семья, или Замужняя невеста».
Как жила эта компашка будущих «классиков русской литературы» — читайте в первом томе «Войны и мира» описание петербургских похождений юного Пьера Безухова (вообще Пьер, на мой взгляд, ключ к пониманию многих наших классиков). И яркая иллюстрация тому знаменитая «четверная дуэль» Завадовского — Шереметева и Грибоедова — Якубовича.
Академия журнала «Фома» в Telegram: о книгах, кино, музыке и живописи со смыслом. Открывайте новое каждый день вместе с нами.
Грибоедов жил тогда у Завадовского. Однажды он привез к ним домой свою приятельницу, балерину Авдотью Истомину (ту самую, о которой писал Пушкин в «Евгении Онегине»), и барышня, поссорившись со своим бойфрендом кавалергардом Шереметевым, пряталась на квартире Завадовского двое суток. Шереметев, подстрекаемый корнетом лейб-уланского полка Якубовичем, вызвал Завадовского на дуэль. Секундантом Завадовского стал Грибоедов, а Шереметева — Якубович; причем они оба также обещали драться.
Первыми вышли к барьеру Завадовский и Шереметев. Завадовский смертельно ранил Шереметева в живот, его надо было немедленно везти в город, и Якубович с Грибоедовым отложили свой поединок. Он состоялся в следующем году в Грузии (Якубовича в Тифлис отправили по службе, а Грибоедов там оказался проездом, по пути с дипломатической миссией в Персию), и Грибоедов был ранен в кисть левой руки. Именно по этому ранению удалось потом опознать его обезображенный труп после разгрома русского посольства в Тегеране.
Начало опасной игры
Впрочем, если бы Грибоедов был только столичным мажором, все это было бы не более чем историческим анекдотом, мало кому интересным. Но он же был вундеркиндом, да еще, в отличие от большинства современников, получившим классическое университетское образование. Все, знавшие его, включая Пушкина, в первую очередь говорили о нем как об умнейшем человеке, а его масонские эксперименты свидетельствуют лишь о том, что он пытался найти какой-то высший смысл своей жизни.
В 1818 году, отказавшись от места чиновника русской миссии в США, он получил назначение на должность секретаря при царском поверенном в делах в Персии.
Что это означало? На Кавказе интересы Персии постоянно сталкивались с интересами России. С XVII века страны то воевали (и при Петре I, и при Екатерине II, и при Александре I — при нем персы действовали уже в союзе с англичанами), то мирились, потом персы очередной раз нарушали мирный договор, и все начиналось по новой.
12 октября 1813 года был подписан Гюлистанский (Карабахский) мир, по которому Персия признала вхождение в состав Российской империи Восточной Грузии, Северного Азербайджана, Мегрелии и Абхазии, и Россия получила исключительное право держать военный флот на Каспийском море. Но эта война стала началом «Большой игры», или «Турнира теней», между Британской и Российской империями в Азии: сети спецопераций и шпионской войны, бесстыжих и беспощадных, как внезапная смерть.
Гравюра В. Мошкова. Между 1828 и 1839
Быть русским дипломатом в Персии было смертельно опасно: ладно, с шахом всегда можно договориться, но Персия была поделена на множество удельных княжеств, которые шаху подчинялись далеко не всегда, да и между собой время от времени воевали. А еще духовенство (мусульмане-шииты) не признавало права шаха вмешиваться в религиозные дела и вершило суд по шариату. И как с ними работать дипломату-христианину? А работать надо: персы, постоянно совершая набеги на сопредельные земли Российской империи, уводили в рабство тысячи христиан — подданных русского царя.
«Дипломатический монастырь»
Добирался Грибоедов до места назначения долго — только до Моздока ехал два месяца (с остановками в Новгороде, Москве, Туле и Воронеже), потом несколько месяцев жил в Тбилиси (Тифлисе), «баловался» литературой. К шахскому двору отправился только в начале 1819-го, а в августе, когда вернулся, стал хлопотать о вызволении русских солдат из персидского плена и уже в октябре сам вывел первый отряд освобожденных (некоторые события этого путешествия он описал в своих дневниках, «Рассказе Вагина» и «Ананурском карантине»).
Но главное, он кардинально изменил свою жизнь. Работу свою он называл «дипломатическим монастырем». В дневнике Грибоедов писал: «Хлопоты за пленных. Бешенство и печаль... Голову мою положу за несчастных соотечественников». Бегичев, один из его друзей, вспоминал: «Он был в полном смысле христианином и однажды сказал мне, что ему давно входит в голову мысль явиться в Персии пророком и сделать там совершенные преобразования; я улыбнулся и отвечал: „Бред поэта, любезный друг“. — „Ты смеешься, — сказал он, — но ты не имеешь понятия о восприимчивости и пламенном воображении азиатцев! Магомет успел, отчего ж я не успею?“ И тут заговорил он таким вдохновенным языком, что я начинал верить возможности осуществить эту мысль».
В январе 1820-го он снова отправился в Персию и на этот раз застрял там на полтора года. И хотя спал и видел, как бы оттуда выбраться, это удалось только в 1821-м — по состоянию здоровья, когда сломал руку.
И вот наконец снова Грузия. А там старый петербургский приятель Кюхельбекер, да и другие приятные люди. Вот тогда-то, когда напряжение слегка отпустило, он и начал сочинять «Горе от ума», взяв за образец классическую пьесу Мольера «Мизантроп» и ее главного героя — «злого умника» Альцеста.
Литература как лекарство от посттравматического синдрома
Грибоедову было тогда всего 26 лет, но навидался он уже в жизни всякого (как наши пацаны в 1980-е в Афганистане, а в 1990-е — в Чечне) и передумал своей математической головой немало. А ведь это было еще только начало: в 1822 году его назначили секретарем по дипломатической части при генерале Ермолове, командовавшим русскими войсками в Тифлисе. Только в 1823 году ему удалось временно отпроситься со службы.
Следующие два года он жил то в Москве, то в имении в Тульской губернии, то в Петербурге и писал, писал, писал «как подорванный»: стихи, драматические сцены, водевиль «Кто брат, кто сестра, или Обман за обманом» (в соавторства с Вяземским). А еще первую редакцию знаменитого Вальса e-moll, первые записи «Desiderata» — журнала по русской истории, географии и словесности, эпиграммы на коллег-литераторов, эссе «Характер моего дяди», очерк «Частные случаи петербургского наводнения». В 1824-м он даже стал действительным членом Вольного общества любителей российской словесности. И закончил «Горе от ума».
В 1825 году с большими цензурными сокращениями были напечатаны отрывки из I и III актов, но разрешение на постановку получить не удалось. Зато в списках комедия начала расходиться по всей стране: шутка ли — десятки тысяч экземпляров! Один из них привезли Пушкину в Михайловское (хотя окончательная редакция — авторский список, оставленный в Петербурге у Булгарина, — был обнародован лишь в 1828 году, а без цензурных сокращений и искажений пьесу опубликовали аж в 1861 году, больше чем через 30 лет после гибели автора).
Хотел съездить в Европу...
...Но вместо этого в мае 1825 (!) года «по срочной служебной надобности» был командирован обратно на Кавказ. Да на свою беду по дороге заехал в Киев — повидаться со старыми приятелями: Михаилом Бестужевым-Рюминым, Артамоном Муравьевым, Сергеем Муравьевым-Апостолом, Сергеем Трубецким. И в Крым — к коллеге по Коллегии иностранных дел, англоману, в чьей петербургской квартире впервые в России распили бутылку скотча, любителю хорошеньких актрис и экстравагантных выходок вроде гладиаторских боев или борьбы один на один с медведем в цыганском таборе — Александру Завадовскому, прототипу его князя Григория в «Горе от ума».
Грибоедов бродил по Крымским горам, обдумывал план величественной трагедии о крещении древних русичей, вел подробный дневник путевых заметок, опубликованный лишь через три десятилетия после его смерти, а добравшись до Тифлиса, засел за языки — арабский, грузинский, турецкий, персидский. Участвовал в одной из военных экспедиций генерала Вельяминова, ближайшего соратника Ермолова, и даже написал об этом стихотворение «Хищники на Чегеме». Но в январе 1826 года в крепости Грозная (нынешний Грозный, столица Чечни) его все равно арестовали — не надо было в Киев ездить! — по подозрению в участии в заговоре и отправили в Петербург.
Правда, доказательств его участия в тайных обществах следствие не нашло и летом его из-под ареста освободили, но на всякий пожарный оставили «под негласным надзором».
«У меня государево дело первое и главное»
И снова Тифлис. Грибоедову 31 год. Он снова дипломат. Идет очередная русско-персидская война: персы наступают, но русские переламывают ситуацию. И вот уже Грибоедов участвует в подготовке Туркманчайского мирного договора, по которому к России отошли часть Каспийского побережья и Восточная Армения (Эриванское и Нахичеванское ханства), а персы обязались не мешать переселению армян в русские пределы, да еще выплатить контрибуцию — 20 миллионов серебряных рублей. (Кстати, в 1827 году именно в Эривани, в офицерском театре, «Горе от ума» впервые было поставлено на сцене — единственная постановка пьесы, на которой присутствовал автор). Текст этого договора Грибоедов привез в Петербург и был назначен министром-резидентом (послом) в Персию.
По пути в эту последнюю в его жизни командировку он снова провел несколько месяцев в любимом Тифлисе и даже успел влюбиться и жениться на красавице-княжне Нине Чавчавадзе, несколько недель прожить счастливой семейной жизнью и зачать ребенка (хотя ему было 33 года, а жене 15). Но нужно было ехать, и, оставив беременную жену, он отправился навстречу трагической развязке.
«Мало надеюсь на свое умение, и много — на русского Бога. Еще вам доказательство, что у меня государево дело первое и главное, а мои собственные ни в грош не ставлю. Я два месяца как женат, люблю жену без памяти, а между тем бросаю ее здесь одну, чтобы поспешить к шаху ...» — писал Грибоедов члену Государственного совета Родофиникину.
Читайте также:
Горе без ума: что нам на самом деле хотел сказать Грибоедов
«Нет больше той любви...»
Основной задачей Грибоедова было добиться от шаха выполнения статей мирного договора и, в частности, выплаты контрибуции.
Вообще-то, иностранные посольства располагались тогда не в столице, а в Тавризе, при дворе принца Аббаса-Мирзы, но нужно было представиться и Фетх Али-шаху, а для этого ехать в Тегеран. Там, в здании российского посольства, время от времени укрывались беженцы-армяне. Вот и в январе 1829 года там скрывались две армянки из гарема родственника шаха Аллахяр-хан Каджара и евнух-армянин из шахского гарема, который на свою и чужую беду слишком много знал. На базарах и в мечетях фанатики-шииты начали баламутить народ, натравливая его на русских.
30 января (11 февраля) 1829 года огромная толпа — около 100 тысяч человек, — возглавляемая людьми Аллахяр-хана, напала на русское посольство (хотя, предвидя, какой опасности он подвергается, Грибоедов за день до нападения послал шаху ноту, заявляя, что из-за постоянных угроз он вынужден просить свое правительство об отзыве его миссии из Персии). Конвой миссии — 35 казаков — оказал сопротивление, но разве такую лавину людей удержишь... Грибоедов тоже спустился ко входной двери и вместе с казаками пытался держать оборону. Погибли все. Грибоедова потом опознали по остаткам посольского мундира и старому дуэльному ранению руки. Из всего посольства спасся лишь секретарь миссии Мальцов, сумевший спрятаться во время резни.
Тело Грибоедова перевезли в Тифлис и похоронили на горе Мтацминда (Святая гора). У его жены после известия о гибели мужа случились преждевременные роды, и ребенок родился мертвым. Замуж Нина больше не вышла.
***
Естественно, резня в тегеранском посольстве вызвала дипломатический скандал. Улаживать отношения с Россией шах послал в Петербург своего внука Хозрев-мирзу (в числе богатых даров, преподнесенных им Николаю I, был знаменитый алмаз «Шах»). В итоге резня не стала поводом к новой войне, выплату контрибуции отложили на пять лет, а российский император, приняв алмаз, сказал: «Я предаю вечному забвению злополучное тегеранское происшествие».
...А «Горе от ума» стало одним из самых цитируемых текстов в русской культуре. Сбылось предсказание Пушкина: «Половина стихов должна войти в пословицу». И чтобы что-то понять в себе самих, его стоит прочитать. И может быть, не один раз. Что и сделала моя крестница. А потом написала сочинение «Грибоедов — первый русский блогер».
