Она — одна из самых востребованных театральных актрис, звезда отечественного кинематографа и продолжательница знаменитой актерской династии. О том, что график съемок и репетиций Марии Мироновой не позволяет ей отвлечься на что-то принципиально иное, сомневаться не приходится. Однако сама актриса так не считает. О том, что значит для нее «уметь оглядываться вокруг», какую эстафету передала ей Маргарита Эскина и что такое фонд «Артист», Мария Миронова рассказала корреспонденту «Фомы».
— Вы принципиально ничего не рассказываете о своем отце... Почему?
— Предпочитаю говорить о вещах, которые кому-то могут помочь поменяться. Говорить с целью удовлетворить чье-то праздное любопытство просто не хочу.
— Давайте говорить о профессии. Всякий верующий человек в своей вере пытается обрести мир и внутреннее спокойствие. Актерская профессия этому не мешает?
— Театральная сцена для меня — особое пространство. Это почва для исследования человеческих мотиваций, движений сердца, души и ума. И это пространство, которое в ответ требует от тебя настоящего, честного и искреннего отношения. Если в своей работе ты сумел обнажить собственную душу, то зритель непременно начнет сопереживать твоему герою. За эту искренность и честность я люблю свою профессию. Конечно, мне можно возразить, мол, а как же страсть, которую иногда актеру приходится проживать на сцене? Но не кажется ли вам, что страстному по натуре человеку лучше страсть прожить на сцене, чем в реальной жизни? И своей игрой помочь другим, сидящим в зале, разобраться в собственных эмоциях и переживаниях...
Да, как у всякой монеты, в актерской профессии есть оборотная сторона. Жажда славы и признания — один из самых очевидных ее недостатков. Но как только приходишь к мысли, что слава, к которой, казалось бы, нужно стремиться, на деле — цель-обман, иллюзия, тогда это перестает мешать и отвлекать от главного в работе.
— Как правило, актеры говорят, что сыгранный ими персонаж никак не касается их внутреннего «я». Все строится исключительно на профессиональных приемах.
— Я уверена, что Господь ведет, если Ему доверяешь. Моя последняя работа — роль в спектакле Театра Наций «Калигула» по пьесе Камю. И первое, и второе, и третье прочтение пьесы вызвало у меня серьезное отторжение. Не останавливало даже то, что режиссером постановки является Эймунтас Някрошюс (человек, работать с которым я мечтала с детства), что Калигулу будет играть Женя Миронов. Материал отталкивает — и точка. Но неожиданно в какой-то момент я поняла: мне надо через это пройти. Работать было тяжело, каждая репетиция — преодоление. И только сыграв премьеру, я вдруг поняла, что эта работа, роль Цезонии, возникшая в данный конкретный момент моей жизни, — не случайна. Прожить на сцене трагическую по своей сути ситуацию, историю безусловной любви, выживающей через муки и унижения — мне было важно и необходимо.
— А как Вам удается удержаться, чтобы не переступить грань между исследованием и провокацией?
— Как-то Александр Николаевич Сокуров, которого я очень уважаю, сказал мне: «Для актера, да и вообще публичного человека важна нравственность». Раньше мне хотелось ломать какие-то границы, существовать в каком-то якобы свободном пространстве. Сегодня я понимаю, что относиться к тому, что ты в жизни делаешь, в том числе к работе, нужно с трепетом. Чтобы не навредить. По крайней мере, к этому нужно стремиться. Конечно, по дороге ты можешь спотыкаться и совершать ошибки. Но если при этом оставаться непреклонным в своем стремлении, то Господь простит промахи и поможет двигаться дальше. Я понимаю, что любой из нас может заблуждаться, принимать какие-то свои мысли за движение сердца. Потому я спрашиваю совета у священника.
— Я не раз слышала от актеров, что профессия всецело заполняет их жизненное пространство...
— Глупо творить себе кумира как из людей, так и из профессии. Для себя я поняла это очень четко. Потому до своего сына пытаюсь донести, что в жизни важно уметь расставлять приоритеты, различая, что важно, что нет. А когда приоритеты расставлены, когда они окончательно сложились внутри тебя, тогда уже не страшно.
Я не люблю лишнего. В том смысле, что не берусь за какую-то лишнюю работу, ту, которая способна нарушить установленное равновесие. Для меня в жизни очень важны ограничения, рамки, которые дают мне ощущение цельности. Как только начинаю браться за многое, тут же происходит размен, нарушается устойчивость и утрачивается внутренняя цельность. А если теряю цельность, то не могу уже быть ответственна за то, что получается. Это мне напоминает дырявый шланг, про который моя бабушка, Мария Владимировна Миронова, говорила: в одну дырку втекло, из другой — вытекло, а в результате (тут она показывала комбинацию пальцев) — большая фига. Иначе говоря, внутреннее стремление к цельности для меня на сегодня — приоритет.
Когда исчезают противоречия
— А что для Вас работа в Благотворительном фонде «Артист». И как случилось, что Вы стали заботиться о ветеранах сцены?
— Вся эта история началась с Маргариты Александровны Эскиной. Театровед, многолетний директор московского Дома актера, она умерла в 2009 году и как будто передала мне эстафету заботы о пожилых актерах. Она была потрясающая: энергичная, сумевшая объединить вокруг себя людей, для многих — символ театральной Москвы. Даже будучи сама тяжело больна, передвигаясь на инвалидной коляске, она никогда не говорила о своей болезни, но находила возможность помогать и поддерживать пожилых актеров. Она вела картотеку, в которой были данные о 1500 актерах-пенсионерах, инвалидах, ветеранах войны, страдающих от разных болезней.
Однажды мы встретились, и я рассказала ей, что очень хочу как-то порадовать наших ветеранов сцены: актеров, которыми я восхищалась, у которых училась, с которыми связано мое детство, людей, которые сейчас оказались забытыми и находятся в тяжелом положении. Предложила устроить в их честь обед и сделать небольшие денежные подарки, поскольку не знала, в чем конкретно они могут нуждаться. День обеда был счастливейшим в моей жизни. Я могу его сравнить только с днем, когда родился мой сын. Как же я была потрясена реакцией тех людей, для которых мы всё это устроили. За наше скромное внимание они были так благодарны, будто мы их осыпали золотом.
Тогда, во время обеда, я не только увидела проблемы ветеранов, но и напряженно стала думать, как же их решать. Нас, работающих актеров, способных помочь, — много. Так почему бы нам всем не скинуться? Поговорили об этом с Маргаритой Александровной. И я стала искать единомышленников. Первым, о ком я подумала, был Женя Миронов. В тот момент я играла в спектакле «Кармен. Исход» в «Театре Наций», художественным руководителем которого Евгений Миронов является. Встретились на следующий же день. Оказалось, на эту тему он тоже очень давно думал. И тогда он предложил создать Фонд. Открытием Фонда и стал наш тот первый благотворительный концерт «Актеры — актерам» в октябре 2008 года в Пушкинском музее.
Теперь Фонд — большая часть моей жизни. И хотя есть свои трудности, но они не сопоставимы с той радостью, которую испытываешь, оказавшись кому-то полезной.
Я понимаю, что продолжать нашу работу нужно обязательно.
После 70-ти лет люди, особенно одинокие, оказываются абсолютно беспомощными, остро нуждаются в поддержке. Актерам к тому же очень сложно смириться с тем, что наступило забвение. И как никому, им необходимо чувствовать, что их искренне поддерживают, о них помнят. Картотека «Клуба ветеранов сцены», которую вела Маргарита Александровна Эскина, перешла к нам по наследству. Список имен в ней пополняется. Этим людям нужна наша помощь и внимание. После концертов они говорят: «Вы нам дали радость!», хотя по большому счету мы делаем элементарные вещи...
— Не случалось ли у Вас разочарований за время работы в Фонде?
— Знаете, одно из главных открытий, которое я сделала, — все, к кому я обращалась (коллеги-актеры, бизнесмены), откликнулись на призыв помочь, никто не остался безразличным. И это не дает мне остановиться. Фонд действительно связывает между собой людей. И не на каком-то поверхностном и эгоистичном уровне— это связь очень крепкая, сердечная. Ты понимаешь, что, собирая деньги на медикаменты, питание, операции, занимаешься не ерундой. Когда встречаешься с ветеранами, выступаешь для них, становишься свидетелем живой связи поколений. И понимаешь, если связь эта прервется — жизнь утратит смысл.
— Сегодня вопрос о разрозненности поколений стоит остро…
— Люди в принципе разрозненны, до такой степени, что даже разводятся с формулировкой: «непримиримые противоречия». Но работая в Фонде понимаешь, что на самом деле никаких непримиримых противоречий нет, они существуют только в наших мозгах. Я поняла, что нужно пробиваться через стену безразличия, за которой и скрывается человек. Именно безразличие рождает противоречия. Но как только начинаешь тормошить человека, обращаться прямо к его сердцу, обнаруживаешь в нем много прекрасного. Я поняла, что на самом деле безразличных людей попросту нет. Есть люди, которые прячут свои чувства под маской равнодушия.
На фото (слева направо) Евгений Миронов, Маргарита Викторовна Анастасьева, Давид Михайлович Лернер, Мария Миронова. Фото предоставлено фондом «Артист»
— В одном из интервью Вы сравнили историю рождения Фонда с Евангельской историей о пяти хлебах. Почему?
— Ситуация с Фондом напоминает мне чудо, описанное в этой истории. Ведь мы начали с малого: устроили обед на 30 человек с небольшими денежными подарками. Потом число людей, которым удается помочь, увеличилось до 70 человек, затем их стало 150, 300, и сейчас их более полутора тысяч. Теперь «Артист» стал проводником между нуждающимися и стремящимися оказать помощь.
Однажды в Дом ветеранов сцены приехали выступать глухонемые актеры нижегородского театра пантомимы «Пиано». Спектакль для всех был потрясением. Эти дети делают то, что не могут сделать девяносто процентов актеров. Но и дети были благодарны своим зрителям. Как оказалось, им было очень важно вживую пообщаться с пожилыми ветеранами сцены. Поэтому работа в Фонде дает мне ощущение, что все в этой жизни не случайно, что все настоящее будет продолжаться и истинная любовь существует.
— А если человек берется помогать другим без любви, только из-за чувства долга, потому, что, скажем, так вера велит?
— А здесь не важно, как начать — по велению сердца или долга. Даже если берешься за дело, преодолевая себя, все равно Господь рано или поздно откроет тебе настоящую радость. Тот, кто берется помогать, не ощущая внутри себя ничего, похож на ребенка, который послушен своим родителям. Он делает, потому что уважает, почитает их и доверяет им. И если не останавливаясь двигаться вперед, то обязательно почувствуешь, что начатое нужно продолжить.
«Не хочу сомневаться!»
— «Вера — сфера моей личной жизни и говорить об этом не стану». Как Вы относитесь к этой расхожей фразе?
— Абсолютно нормально. Еще недавно сама предпочитала так отвечать. Но поняла, что, как только вера становится живой, а не умозрительной, о ней хочется говорить. Она начинает приносить радость, которой хочется делиться.
Я читаю митрополита Сурожского Антония и Паисия Святогорца. И вижу, как они делятся своей радостью и не стесняются этого. Вижу, как светла их мудрость, каким светом, прозрачным и добрым, настоящим смирением, глубочайшей скромностью и бережным отношением к каждому человеку наполнена была их жизнь. Они действительно видели образ Божий в каждом. Этому нужно учиться.
— Вы крестились, уже будучи взрослой?
— Мне повезло: моя мама — верующий человек и меня крестила в семилетнем возрасте.
— То есть путь к вере для Вас не был долгим?
— Сначала я ходила в храм с мамой, просто потому что «так надо». Но спустя много лет я стала уже сама нащупывать какие-то зерна. Не сразу и не в один день я пришла к вере. Конечно же, были сомнения, уныние и преодоление. И я благодарна Богу за этот мой путь.
По характеру я достаточно упряма, поэтому не могу сказать, что семейные традиции сократили мой осознанный путь к вере. Да и не важно, на самом деле, каков по расстоянию он был. Это как в притче про жемчужину, которую рыбак нашел на дне моря. Теперь уже не важно, когда нашел и сколько искал. Главное — факт обретения.
— А что для Вас самое трудное в вере?
— Сомнения. Раньше мне казалось, что если человек сомневается — это хорошо, значит он развивается. Но если сомневающийся человек взялся за плуг и все время оборачивается — он неблагонадежен. Я поняла, что сомнения — наш враг. Они порождают страх потерять веру. Только засомневался, и вот тебе — падение. Как Петр — пошел по воде, засомневался и — хлоп, всё, под ногами никакой опоры. Поэтому я очень не хочу больше сомневаться.
— И что Вам помогает?
— Надежда на Бога и открытость. Замыкаться в себе нельзя. А то выйдет, как с тем героем анекдота, который во время наводнения просил помощи у Бога. В результате отказался уплыть на корабле, улететь на вертолете, предпочитал просто молиться и ждать чуда. В конце концов утонул, так и не поняв, что помощь может прийти откуда угодно. Просто нужно быть открытым для нее и суметь принять. Потому-то и важна исповедь. Она — момент доверия человека, открытость его для помощи Божьей.
— Вы ходите в храм с детства, а были ли периоды неприятия каких-то внешних явлений внутрицерковной жизни?
— Ну да, все было. Некоторые вещи казались унижением человеческой личности. И лишь позднее я поняла, что тебя никто не может унизить, кроме твоего собственного эго, твоих чувств. Оказалось, что важно научиться быть свободным от своего «я». А старушки… Сегодня я смотрю на этих бабушек и думаю: это же потенциальные наши ветераны, которым мы помогаем. У каждого свой характер, свои проблемы, своя жизнь.. Церковь — это то, что нас объединяет. Там может быть много искушений, но основа, на которой все держится — другая, чем за ее стенами. И когда ты примешь это сердцем, искушения переносятся гораздо легче.
С детства у меня было одно позитивное качество: мне хотелось мира. И внутри себя, и вовне. И слава Богу, что я никак не могла его найти. Потому что когда тебе что-то дается легко, ты перестаешь это ценить. И именно мир, который я искала, мне никогда не давался легко и даром. Поэтому когда я начала его нащупывать, спустя годы находить по крупицам, вновь теряя и опять обретая, он стал для меня ценен, как воздух.
— В одном из интервью Вы сказали, что впервые столкнулись со смертью в детстве, когда увидели в храме гроб. И это произвело на Вас сильнейшее впечатление. Сегодня в обществе смерть, старость, болезни остаются как бы за кадром, о них не принято задумываться. Почему, на Ваш взгляд, так происходит?
— Потому, что исчезло приятие жизни, которое было еще у поколения наших бабушек. В православии это называется смирением. Смирение очень многих пугает. Меня тоже раньше пугало. Мне казалось, что за ним есть какая-то фальшь: мы живем, дышим, нам надо стремиться к каким-то достижениям, а вместо этого нам предлагают смирение — смирительную рубашку. Лишь позднее я стала понимать, что смирение — это счастье, это приятие жизни во всем ее многообразии. А человек, который все принимает — как ребенок, — он рад и не испытывает нужды, ведь о нем позаботятся родители, не они, так все равно Господь Бог позаботится. Важно принимать всё как есть. Тогда только есть надежда найти тот самый мир, мирность, о которых я говорила.
Когда люди не стремятся принять жизнь такой, какая она есть, они пытаются убежать от себя. И бегут в виртуальный, компьютерный мир, в телевизионную реальность, в алкоголизм или в стремление к бесконечной внешней молодости. Когда нет смирения, когда мы пытаемся постигнуть все умом, тогда не открываются душа и сердце. И чуда не происходит.
А ведь открыть сердцем — значит обрести навсегда.
Фото Владимира Ештокина
