Начну, пожалуй, издалека. Но не из самого дальнего. В конце прошлого века, в новую — тогда — поэтическую книгу одного из самых музыкальных современных лириков Бахыта Кенжеева «Сочинитель звёзд» вошло стихотворение, быстро положенное любителями поющихся стихов на музыку. Оно и называлось: «Песня для Татьяны Полетаевой».
«Под перебор красотки семиструнной / мне мнится: всё сбылось, и нам с тобой / досталось всё, обещанное умной / и справедливой матушкой-судьбой, / и жаловаться, право же, не надо, / апостолы расходятся домой. / Ну что сказать? Какая им награда, / какая им награда, ангел мой?..» Слово, которым обозначены здесь расходящиеся домой, имеет древнегреческий исходник: посланники.
А в последней строфе этой «Песни…» — ещё одно древнее именование: «…Ты говоришь, мы были аргонавты? / Я соглашусь и слёзы оботру…»
Посланники, выполнявшие поручение. В поэтическое содружество 1970-х, назвавшее себя «Московским временем», Полетаева вошла равноправным аргонавтом. Теперь они — известные поэты, история литературы: Александр Сопровский, Сергей Гандлевский, Алексей Цветков, уже названный Кенжеев… Десять лет тому назад, во вступлении к «фомовской» подборке Татьяны Полетаевой, я писал о крепкой приверженности этих стихотворцев временам, названным «золотым» и «серебряным» веками нашей поэзии.
Рубрика «Строфы» Павла Крючкова, заместителя главного редактора и заведующего отдела поэзии «Нового мира», — совместный проект журналов «Фома» и «Новый мир».
Им нечего было делать на декоративном «корабле современности», с которого когда-то хотели сбрасывать классиков, они плыли в иную сторону, расплачиваясь то внешней, то внутренней эмиграцией. Обгоняя своё время, они шли туда, где Баратынский и Мандельштам были не персонажами оболганной истории литературы, а старшими товарищами и собеседниками.
Полетаевская нота в их особой — в каком-то смысле общей — братско-сестринской лирической симфонии, всегда тянулась к фольклору, к истокам.
Песни, баллады, замечательная сказочная трилогия о городах и королях, наконец. И ещё — три лирических книги: «Наука любви», «Наши дни и наши имена», «Зеркало».
В этом месяце у неё — юбилей.
Многая лета, Татьяна Николаевна.
***
Синева апрельских первых дней,
И река берет начало в ней.
Ты взбежишь на холм отлогий —
Ноет грудь и ноют ноги
По дороге к ней.
И любовь, которая сильней
Наших слов и наших снов о ней,
Впереди кружит, как птица,
Чтобы нам не заблудиться
По дороге к ней.
Родина надгробий и теней,
Издали б печалиться о ней.
Но во рту крупинка соли —
Слезы жалости и боли
По дороге к ней...
***
Кусты, промёрзшая дорога.
Из снега выросший побег
Взмахнет, как птичка-недотрога,
Крылом и упадет на снег.
И мы посыплемся с подножки
Автобуса, он дряхлый весь.
Поднимем кабачки с картошкой
Через плечо наперевес.
Ползем сквозь снежную равнину
В безумном рвении своём,
Испортив Господа картину —
Пейзаж с замёрзшим ковылём.
***
Среди тех, кого поминаю,
Чаще я тебя вспоминаю.
Как крестила меня рукой,
Собирала, и провожала,
И за поездом побежала
В зимний день, промозглый такой.
Как неловко на льду скользила
И о чем-то очень просила.
За оконной рамой глухой
Я родное лицо увижу.
— Повтори, я тебя не слышу.
Я тебя так давно не слышу.
Если можешь, махни рукой.
***
Женщина говорила
Мне, что не верит в Бога,
Ругалась — боялась смерти.
Смерти я не боюсь.
Друг мой, друг мой,
Когда придёт моё время,
Верно, я так устану,
Что буду желать конца.
Конца ненужным усильям,
Пустым надеждам, желаньям,
Схороненным в моем сердце.
Видишь, я не воздвигла
Памятника себе.
И все слова мои просто
Улетели на ветер.
Но ты говоришь: словечко
Осталось в твоей душе.
И значит, больше не надо.
В бронзе ли, в луже зловонной —
Все мы равны у Бога,
Согреты Его улыбкой.
***
Всех оплакав, и в ночь пустоты
За косые апрельские струи
Я сойду с одряхлевшей плиты
На бульварную землю сырую.
Полоса преждевременных гроз
Отсечёт от меня половину —
Звонкий мир лепетанья и слёз
И ночного прохожего спину,
Тёмный город в фонарном дыму,
Тишину и вступленье органа,
Как в холодном незрячем дому
Шорох капель из медного крана.
Надо мной только ночь и вода,
Только это простое убранство.
И покатится с неба звезда
В ледяное пустое пространство.
И тогда я закрою глаза
И не вспомню за пеньем и звоном,
Что чужие звучат голоса
По затверженным мной телефонам,
В тёмном платье, истёртом до дыр,
Купленном на дешёвом развале,
Я застану и дружеский пир,
И веселье, и славу в разгаре.
***
У Святителя Алексия
В пустом больничном храме
Я стояла на коленях
И Спасителю молилась.
С ночи продолжалась служба,
За окном галдели птицы,
И больные расходились
По палатам — был обед.
Я же говорила: — Боже!
Видно, часто докучала
Я Тебе и надоела,
Если Ты меня оставил
В страшном белом лабиринте.
Что я только не просила!
Что просила, получила,
Обронила невзначай.
— Боже мой! — я говорила, —
Не прошу у Тебя много,
У меня уж было много.
Выведи меня отсюда
С тем, что у меня осталось,
Подари мне эту малость —
Только то, что удержала
У меня не забирай...
