Поглядывая на «чистый лист» монитора, который понемногу покрывается буквами нашего бессмертного алфавита, я «допрежь сего» с ностальгией вспоминаю старое. Например, как двадцать лет тому назад, оказавшись в редакции «Нового мира», впервые услышал от Юрия Кублановского финальные строки из стихотворения Марии Ватутиной под названием «К сокурснице»: «...И наши голоса торопятся / Познать родительскую речь. / И печи варварские топятся, / Где наши книги будут жечь».
Совместный проект журналов «Фома» и «Новый мир» — рубрика «Строфы» Павла Крючкова, заместителя главного редактора и заведующего отдела поэзии «Нового мира».
Потом я слышал эту строфу не раз и не два. Юрий Михайлович с неостывающим изумлением декламировал это грозное заклинание на своих и чужих поэтических вечерах, словно бы сообщая: «Вот послушайте, как нужно писать...»
Говорил и прямо: «Сразу виден весь поэт, видна личность...»
А еще я вспоминаю, как однажды услышал непревзойденное ватутинское пение — на поэтическом «квартирнике». Закрыв глаза, чуть покачиваясь, приложив ладонь к щеке, Маша выводила какую-то народную балладу, и мне на мгновение показалось, что сижу я не на московской кухне, а стою где-то в поле или на берегу реки. В поющей было что-то от солдатки и плакальщицы одновременно, что-то отчаянно-суровое и нежное, жалеющее, щемящее. Сестринское.
И — да — мы ведь говорим сейчас о пишущей стихи женщине (кстати, к нынешнему дню Ватутина выпустила полтора десятка книг и получила с десяток литературных премий).
...Вестимо, в подсознании мерцают-аукаются два классических имени. Теми или иными мотивами и темами они щедро явлены в искусстве нашей гостьи.
Представляя вам подборку Марии Ватутиной, где между некоторыми стихотворениями пролегают те самые двадцать лет, я неотступно думаю: как же удивительно сплетаются в ее поэтическом космосе распахнуто-«всехний» цветаевский вопль «мой милый, что тебе — я сделала?» и сгущённая ахматовская «новеллистика». Одно слово, мастерица.
А как хорошо Маша читает! Всем-всем, до самого горизонта. И — только вам одному.
** *
Говоришь, осталась самая малость
И сойдёшь с ума, отомстишь надежде.
У меня ж, по сути, не поменялось,
Ничего вообще. Я живу как прежде.
Ни звонка толкового на мобильный,
Окаянные банки суют кредиты,
Медицинский робот, любвеобильный,
Зазывает выправить габариты.
Разучусь, наверно, — куда деваться —
В простоте душевной трындеть под вечер,
Потому что не с кем тренироваться,
И в call-центре зол на меня диспетчер.
Выходить из дома давно ленилась,
Сторонилась всякого на дороге.
В общем, жизнь серьёзно не изменилась
С океаном, выросшим на пороге.
Но зато могла бы давать уроки
Усмиренья духа, забвенья плоти,
Возвращенья в жизнь при одном намёке
На возможный берег, в конечном счёте.
** *
Ванилью ночь перенасытив,
Молчит кондитерский завод.
Осоловелый телезритель
Всё выключил и спать идёт
А ты вставай, имей отвагу.
Тебе водить, тебе сгорать
И в камень-ножницу-бумагу
Всегда бумагу выбирать.
* **
Я день скоротала, и свет погасила,
И спать улеглась, отвернувшись к стене.
Какая-то потусторонняя сила,
Паркетом скрипя, приближалась ко мне.
И тюль надувался, и таяли стены,
И капала капля, когда на крыльцо
Все предки мои от границ Ойкумены
Вступили и молча забрали в кольцо.
Общинные старосты, конюхи, бабы,
Царёвы крестьяне, стрельцы, звонари, —
Столпились покойнички поодаль, абы
Чего не случилось со мной до зари.
О, что я затронула нынче при свете,
Какие открыла гробницы во сне,
Что хлынули древние волости эти,
Как будто врата есть какие во мне?
О, книга моих совпадений с пространством
и временем, ты ли разверзлась на миг,
и кровная связь с переполненным царством
небесным была установлена встык
на клеточном уровне, что ли. Ну, что вы
Молчите, славяне мои, издаля?
Мне страшно, но я не свободна от
Слова, Которое Бог и родная земля.
Я всех вас несу на хребте позвоночном
Века, но с того и загривок силён.
А гости молчат в соответствии точном
С молчаньем ещё праславянских племён.
О, что вы оставили мне на прожиток
Разбитых корыт и колен окромя,
Хотя бы какой-нибудь слиток ли, свиток
О том, через что Бог помилует мя,
Хотя бы какой-нибудь в горсточку полбы,
Какой-нибудь сказки в грядущие сны!
О, кто вы, какие вы, тёмные толпы,
Мои Балалыкины и Зимины?
Пустите, Иваны, Ивановы дети,
Небесные силы, Господня родня! —
Шептала я им, а они на рассвете
Один за одним уходили в меня:
Курчане, тверчане, черкизовцы, ниже-
городцы, воронежцы, тульцы, а там
Древляне, поляне, кривчане и иже
Михаель, Ирад, Енох, Каин, Адам.
Крёстная
Памяти В. И. Ложкиной
Сегодня в ночь в Немецкой слободе,
В Елохове, в пятиэтажном доме
Не быть беде, не быть, не быть беде
И ничему не совершаться, кроме
Постукиванья ветки о стекло,
Свеченья ночника и дребезжанья
Посуды в горке. Крёстной ремесло
ревнивое, слепое обожанье
Четырёхлетней крестницы. Родня
И рада сбагрить девочку, покуда
Дежурства, и разводы, и грызня,
Тем более у девочки простуда, —
Наверно, от нехватки теплоты...
О нежность нерастраченная, ты ли
Дрожишь в улыбке нянюшки!
В могиле Её младенец, но из мерзлоты
Давно не ропщет Витенька.
Стеная о материнстве, прерванном войной,
Одна лишь Богородица стенная
Да Крёстная склонились надо мной.
Легка и горяча её ладонь,
Которую и вечность не остудит.
Ребёнок спит. Горит вдали огонь
Богоявленский. И беды не будет.
