Как научиться никого не осуждать? Парсуна протоиерея Алексея Ботвинкова

А священник с каким сердцем должен приходить в храм?

С горящим.

Тоже с горящим?

С горящим. Да, да, с горящим. Потому что сердца священника должно хватить на каждого человека, на каждого приходящего человека. А пришел он в юбке, пришел он в штанах, пришел он с татуировкой… То есть человек просто вошел впервые в храм. Священник должен его встретить не с тем, что там вот так нельзя, это нельзя. Он должен встретить его с любовью, рассказать ему, показать, может быть, на каком-то даже добром таком примере, что полезно будет христианину, а что не будет полезно для его духовной жизни. Конечно, для физической жизни мы говорим, что да, старайся не пить, не курить, заниматься спортом, потому что в здоровом теле здоровый дух. А порой иногда сами участвуем там в каких-то семейных соревнованиях — ну, в качестве наблюдателей. Но нельзя никогда человека встречать и говорить, даже человек если пришедший в храм в состоянии, может быть, даже опьянения. Он вошел в храм — и священник тут же должен его встретить с любовью, проводить с любовью и помолиться о том, чтобы этот человек дошел домой и чтобы он был жив. И по возможности вернулся в храм, для того чтобы через покаяние прийти к Богу.

Отче, а вот бывает же, особенно если богослужение идет, что человек может и до священника не дойти. Священник служит, и тут его встречают скорее или другие прихожане, или кто-то за свечным ящиком. А вы говорите своим — тем, кто у вас за свечным ящиком, еще где-то — вот об этих вещах? То есть вы как-то их готовите к тому, что, или на проповедях говорите, чтобы то, что вот сейчас прозвучало, чтобы это знали те, кто встречает? Не только священник же встречает.

Да, конечно. Человека выгнать из храма очень легко. А вернуть его в лоно Святой Церкви очень трудно. И мы говорим о том, что замечания в храме может делать только лишь один священник. Если человек пришел, он пришел не к вам, он пришел не к священнику, он пришел к Богу. И человек пришел вознести молитву, поблагодарить Бога, что-либо попросить Бога. Но в каком состоянии? Бывает, что, ну, знаете, человеку сообщили какой-то диагноз. И он говорит: «Вот, я, наверное, скоро помру». И священник говорит: «Да, действительно, ты скоро помрешь, как и я, и все остальные. Потому что, если мы физически не умрем, мы не встретимся со Христом и не будем жить вместе с Ним. Поэтому для того, чтобы жизнь твоя не прошла впустую, ты подготовь себя к исповеди, ко причастию. Если есть возможность, конечно, почитать каноны». Но вы знаете, если человек пришел первый раз в храм, он не знает, что такое покаянные каноны, что такое молитва ко причастию, то мы вместе со всеми прихожанами читаем эти молитвы. Он просто присутствует и в меру своих духовных способностей, сил он молится. И поэтому у нас нельзя делать замечания. Как бы ни пришел человек, он пришел к Богу. Если он желает поговорить с священником, он может остаться после богослужения, и священник уделит ему несколько каких-то минут. Ну, минуты тоже бывают разные. С кем-то приходится побеседовать пять минут, семь минут. А есть некоторые прихожане, которые приходят в храм, которым и получаса недостаточно. То есть как бы сегодня провели беседу, по возможности, можно и завтра провести, и в какой-то другой день, когда священник будет свободен. Потому что у деревенских священников всегда очень мало времени, по несколько приходов: и там нужно успеть, и там успеть, и больницу посетить, и другие какие-то мероприятия. Но замечания наши бабушки стараются не делать, потому что священник не благословляет. То, что могут сказать священники, не могут сказать бабушки. Если, конечно, враг смеется над телом, мы не позволим, чтобы враг смеялся над душой этого человека. А у каждого человека душа — христианка.

Отче, скажите, пожалуйста, а вот за годы в священном сане у вас как-то изменилось представление о том, что для вас, как для священника, самое главное? Ну, вот, скажем, вы были, только что вас рукоположили, вот у вас был такой образ священника, что я должен прежде всего делать там то-то то-то. А вот сейчас это как-то поменялось? Вообще как менялось, если менялось, ваше представление о собственном служении священническом?

Да, конечно. Конечно, оно менялось. Когда я был воспитанником Духовной семинарии, то я всегда мечтал о том, что, если я попаду служить на деревенский приход, обязательно мы там откроем воскресную школу, будем просвещать народ, потому что я сам родом из деревни, я понимаю, что одного священника не хватает. Нужны катехизаторы, то есть люди, которые могли бы помогать священнику на приходе. И вот было у меня такое желание, когда я получил бы указ и служил бы в деревне, я бы первым делом открыл воскресную школу. Ну, так как получилось совсем немножко по-другому, когда я приехал на приход и увидел от храма только одни стены, забитые фанерой, а нет крыши, нет дома, где бы проживал священник, не говоря уж о воскресной школе. Ну, на сегодняшний момент, слава Богу, всё у нас немножко изменилось. Есть возможность посещать школы, проводить уроки, потому что на территории храма у нас нет помещений, где бы могли встречаться с детьми, так как наш храм находится на территории конного завода, и там лишние какие-то постройки построить невозможно. И поэтому мы посещаем школы, детские сады, проводим с ними какие-то мероприятия, посвященные тому или иному празднику. Стараемся как бы деток просвещать, чтобы дети слышали голос Церкви, видели священника, который мог прийти в детский сад и не просто там посмотреть, чем ребенок занимается, а даже сам полепить что-то, ёжика слепить, что-то еще сделать. Ну, здесь нужно общение, вот именно общение. А здесь мы уже когда говорим, что есть же православные ёжики, а что они должны делать? Они должны утром и вечером совершать молитву, благодарить Бога, за всё то, что Господь дает каждому. И, когда священник занимается, сам с ними лепит и тут же говорит, что вот, нужно читать «Богородицу». Вот давайте, ребята, прочтем сегодня «Богородицу». Священник читает — у них что-то отложится. И дома они почитают. И если так беседы будут проходить, дети будут воцерковляться.

Отче, а вот, как раз про молитву хотел у вас спросить. Вот опять же на сегодня для вас в вашей молитве, когда вы молитесь, что для вас самое главное?

Самое главное не впасть в искушение. Это самое главное.

Это что значит?

Ну, когда твои мысли рассеяны, и враг в меньшей степени искушает прихожан, а в большей степени искушает священника, потому что священник молится за всех — за пьяниц, за наркоманов. И когда люди говорят: вы знаете, батюшка, не надо за них молиться, ну, они уже такие вот люди, отступившие от Бога, у них искажен образ Божий. А священник говорит: нет, нужно вымаливать каждого человека. Каждого человека, до последней нашей минуты. Почему говорят: нельзя, не нужно молиться за тяжело болящих. Обязательно нужно. Обязательно нужно, чтобы Господь сподобил причастия. Причастие очищает человека, человек соединяется со Христом. И нельзя лишить человека этой последней милости от Бога. И поэтому, конечно, когда священник молится, он через сердце пропускает всех этих людей. Так же как и бездомных, и наркоманов, и пьяниц, от которых отказываются родственники, они говорят: мы не хотим за него молиться.

Так и говорят, да?

Да, говорят это в открытую. Ну, я живу уже давно здесь, в этом селе, и мы раз в неделю совершаем молебен «Неупиваемой Чаше» — иконе Божьей Матери, прося у Бога милости. Потому что сами они просить уже не хотят. Они не могут. Потому что враг настолько их закрутил и говорит: ну, не надо, вы уже мои. А мы стараемся вымаливать. И поэтому если люди отказываются, то священник стоит и дома, и в алтаре, особенно когда на Херувимской. Иногда люди говорят: батюшка почему-то долго не выходит из алтаря, а должен вот малый вход. А священник стоит, вынимает частицы: за этого болящего, за того болящего. Вспоминает: помяни, Господи, всех обидящих, всех ненавидящих, всех проклинающих нас, всех людей, которые хотят нам совершить какое-то плохое там действие, что-то посоветовать — и их святыми молитвами спаси нас, Господи. Потому что мы считаем, что мы даже грешней их. Поэтому молиться обязательно за них нужно. Сугубо молиться. А священнику это делать нужно обязательно. Потому что очень трудно, очень тяжело, но спасительно. Потому что сам Господь сказал: «Блажени милостиви, ибо эти люди будут помилованы Богом». Если мы проявляем милость к этим людям, то и Господь проявит к нам Свою Божественную милость.

А вы сразу вот это всё почувствовали? Ну, вот когда стали священником, что, вы, как священник, призваны за них молиться. Или это был результат какого-то опыта, времени, каких-то ситуаций. Или у вас такой настрой был с самого начала?

Ну, это дело добровольное. И когда я приехал в село, я уже рассказывал, что очень много людей приходили в храм, они не приходили в храм для того, чтобы молиться, они приходили только лишь за продуктами. И этих людей тоже нужно было как-то понять, потому что люди ушли со своего истинного пути, и впали в искушение, стали пить. И было несколько прихожан, которые не жили ни в приюте, они жили по домам. И священник навещал их, приходил, говорил им, помогал, чем мог. И говорил о том, что, понимаешь, это не приведет тебя к спасению. Потому что всё там… ну, они выпивали всякие там спиртосодержащие жидкости, и слепли. У нас был Анатолий Разуваев. Он потом умер впоследствии, но мы его не оставили до конца его земной жизни. Хотя соседи говорили: ну, зачем, ну вот он сейчас замерзнет. Он вырыл себе землянку, ему негде было жить. И вот и такой истинный пример нашей добродетели священнической, что священник пришел – и не оставил его, забрал его. Говорит: слушай, ну надо тебе дожить в хороших условиях. И он дожил, слава Богу. Мы до сих пор за них молимся, за всех наших подопечных, за всех людей, которых мы знаем,конечно, просим Бога. А если кого-то и забыли, ну, говорим, что, Господи, помяни, Ты знаешь каждого человека. Вот. Обязательно нужно молиться, обязательно.

НАДЕЖДА

За годы вот этого служения, когда вы видели самых разных людей и в их падении, и в том, как от них отказывались родственники, как вы сказали. Вот что вы думаете о надежде на человека вообще? Ну, помимо того, что мы сразу вспоминаем «Не надейтесь на князей, на сына человеческого». Но все равно мы же, как любят, с другой стороны, говорить, что у Бога нет других рук, кроме наших. Вы же опираетесь на каких-то людей все равно. Ну вот надежда на человека — для вас это что сегодня?

Конечно, как на наших помощников. Есть люди, которые, да, они приходят, совсем как бы обычные, гражданские люди, которые работают у нас в приюте. Но мы им объясняем о том, что здесь у нас православная община, и здесь немножко нужно относиться к людям не с тем что вот ты там всю жизнь пил, а мы теперь должны за тобой ухаживать. Действительно, мы говорим о том, что Бог дал нам великую милость — помогать людям. Потому что, если вспомнить картину Страшного суда, где говорит Господь, что «Я был болен, и вы не посетили Меня, Я был голоден — не накормили Меня», то здесь мы видим прекраснейшую картину, на примере нашего приюта, что можно прийти. Потому что в больницу не всякий раз придешь и помоешь полы. В заключение — там, конечно, вообще не войдешь. А здесь можно прийти и не только пообщаться с человеком, можно даже чем-то помочь. Кто-то продукты приносит, а кто-то переводит какие-то денежные средства. А кто-то сам приходит и говорит: а можно мне полы помыть, а можно что-то еще сделать? И поэтому мы учим людей,  приходящих из мира к тем людям, которые находятся, к примеру, у нас — пострадавшим, больным, относиться так же, как к обычным верующим людям. Потому что…

А к вам чаще приходят или вы ищете вот этих людей, которые могли бы помогать? Или как это бывает?

Ну, когда мы ищем, это уже тут другой вопрос. Есть люди просто желающие. Вот православные люди, они говорят: мы хотели бы прийти помочь, что-то сделать. Ведь у нас очень много прихожан, которые закрывают нам баночки с соленьями. То есть мы раздаем прихожанам баночки, и тот урожай, который они вырастили, они иногда раньше раздавали, сейчас они говорят: мы хотим сделать это для нужд приюта и чтобы люди, которые находятся в приюте, почувствовали тепло наших рук, когда они кушают эти домашние заготовочки, и вспомнили о том, что когда-то и у них в жизни было всё так хорошо — до наступления вот того момента, когда они отчаялись в своей работе, стали сначала немножко злоупотреблять, потом это вошло в повседневный такой режим этого человека. И последняя стадия — когда человек лишился семьи, когда он стал никому не нужен. И он попал в приют, и он говорит, что всё, у меня жизнь закончилась. Нет. Нет. В приюте жизнь не заканчивается. Мы там с ними читаем молитвы. Во время Великого поста мы стараемся их соборовать, для того чтобы немножко человек почувствовал… А так, вообще владыка всегда говорит, что, если вы не можете что-то в приюте делать, вы читайте молитвы. У всех есть молитвословы, кто желает. Если люди слепые, они могут наизусть какие-то молитвы читать, но проводить время в молитве. Некоторые там кто-то телевизор смотрит, а кто-то просто гуляет. А кто-то молитвы читает. Ну, мы не можем всех, так как у нас в приюте проживают люди и других конфессий. Однажды жил один дедушка, он говорил, что «я совсем неверующий, вы можете меня взять в приют?». Да, конечно, неверующих мы тоже берем в приют. И человек прожил у нас 11 лет. Ввиду того что он не принял крещение, мы не смогли как бы его и отпеть. Но это было его желание. А его желание для нас как бы закон. Такой договор, что…

А вы очень переживали, что вот он…

Очень, да. Так как мы православные христиане, люди верующие, и не только проводим свою жизнь вместе с ними, пока они живы, но и по отшествии в загробный мир, когда человек предстает перед Богом, мы тоже возносим за них молитвы. А очень трудно, очень трудно молиться, зная, что человек был некрещеный, и какую Господь ему уготовит участь, это очень трудно, тяжело понять. Но мы просим Бога: Господи, прости. Прости каждого человека. Потому что, ну, враг искусил его. Время было, может быть, такое, что никто ему не подсказал, никто не воцерковил его, никто не показал ему дорогу в храм. Хотя он прожил у нас 11 лет, и за 11 лет он не смог переродиться.

А у вас есть ответ почему? Вы же наверняка думали над этим.

Ну, скорее всего, бесы так его скрутили.

Но он жил, он не убегал. У вас же были случаи, когда люди уходили, да?

Ну, они сейчас уходят, и сейчас уходят. На примере этого человека, у него отец был Герой Социалистического Труда. Очень хорошая семья. Единственный ребенок в семье, избалованный был. Всё у него было: жена, дети. Но в конце жизни он совсем остался один. Родственники забрали жилье там, что-то с ним. И человек остался один. Он пришел. Я просто его хорошо знал. Он пришел и сказал: «Всё, мне вот идти некуда, что мне делать?» — «Ну, приходи, живи». Конечно, мы всячески старались, чтобы он принял крещение. Но мы же беседуем с ним, говорим там о том, что… Сейчас мы пять человек готовим к крещению…

А он на своих родственников был обижен?

Да.

Он как вообще считал, что…

Да, он считал так, что с ним очень плохо поступили. И я всегда ему говорил: ты знаешь, а как ты поступал? Вот когда ты жил в семье, как ты по отношению к ним поступал? Наверное, ты не посещал своих родителей. И когда родители перестали тебе помогать, и ты отвернулся от них, потому что родители вышли на пенсию, и уже на пенсии не смогли ему помогать. А он привык на том, что пришел — мама, папа дали там денег, и всё. А тут этот поток перестал идти. И всё. Жена ушла. Даже дочка не приезжала на похороны.

Не приезжала?

Нет. Мы хоронили за счет приюта. Потому что у нас там есть свое кладбище сельское, мы там их всех, наших подопечных, хороним, отпеваем, если возможно отпеть. И потом как бы в приюте их поминаем. У нас есть поминальный ужин. Собираемся, поминаем, говорим о том, что вот сегодня ушел от нас человек. Ну, ушел — то есть умер. Может уйти просто из приюта. Хотя многие просто уходят и говорят…

Батюшка, а что вы чувствуете, когда уходят? Тяжело переживаете всё?

Переживаю, да. Ну очень тяжело переживаю. Потому что это же не просто так. Это же как ребенок. Ты с ним столько занимаешься, чистишь его, моешь его, купаешь его, всё за него переживаешь. И потом иногда даже, когда приходишь домой, дома рассказываешь супруге: «Вот, сегодня было то…» — «Слушай, ну, давай, ты же пришел из приюта, ты уже дома. Вот я, вот наши дети, давай поговорим о семье, о детях». Очень переживаешь. Даже когда вот просто лежишь ночью, ночь большая, думаешь: куда человек ушел, а что он сегодня ел, где он сегодня ночевал? Просто вся моя жизнь, вот в этом году исполняется нашему приюту 18 лет, я очень сильно переживаю. Очень сильно переживаю за каждого.

А вы чувствуете свою вину, из-за того что они уходят? Или как? Или…

Да нет. Как можно сказать «чувствовать вину»? Вы знаете, у нас…

Вы переживаете, что вот вы как-то не смогли что-то сделать? Или вы на них…

Да. Что-то я недоглядел в этом человеке.

А вы на них злитесь, вот тех, кто ушел? Что как же так, я тут тебя мыл, чистил, кормил, а ты взял и ушел.

Нет, ну, есть какое-то недовольствие. Но Господь говорит: «Гневайтесь, но не согрешайте». И если человек пожелал уйти, мы с ним, конечно, проведем беседу, узнаем, что ему мешает дальше находиться в приюте. А некоторые просто уходят за ворота — и всё. Спрашивают: ну, что… Потому что весна. Потому что лето. И вот эта тяга, вот эта тяга к винопитию — она у них как-то не проходит. Пока они находятся в приюте, они лишены всего этого. То есть они весь год кушают скоромную еду, как болящие люди. Но запрет только на спиртные напитки. Спиртные напитки полностью запрещены. И когда наступает весна, они говорят: ну, я хочу поехать к родственникам. Находят тысячу причин. Пожалуйста, можешь написать прошение, мы тебя отпустим. Некоторые просто без прошения уходят. Вот ушел за ворота — и ушел. Потом осенью придет — грязный, завшивленный, с гноем там или с чем-то…

А было, чтобы вы не принимали того, кто вернулся?

Ну, обычно, если Господь говорит, что нужно семь раз прощать, мы прощаем как бы три раза. Ввиду того, что как у нас люди живут большое количество времени, там кто 11 лет, кто 14 лет. Вот у нас есть один мальчик, ему 65 лет, он третий раз ушел…

Взрослый мальчик уже, да.

Ну, они все для меня мальчики. 87 лет и 50 лет — все для меня мальчики. И он уходил из приюта уже три раза. Не дождется, когда ему группу инвалидности дадут бессрочную. И мы всегда с ним договариваемся: ты дождись, пока у тебя будет группа инвалидности бессрочная. Мы знаем о том, что у тебя будет хоть небольшая, но пенсия, ты можешь пойти в любой момент, приобрести себе продуктов, и ты не будешь голодать. Потому что мы тоже за это переживаем, тоже волнуемся. Ну, вот, он сейчас вернулся, уже третий раз, и мы его приняли. Сейчас готовим к тому, чтобы в дальнейшем вновь оформить ему группу инвалидности. Потому что у них пенсий не будет. Социальная пенсия ему будет назначена только в 68 лет, по истечении вот этого возраста. И поэтому не знаем, доживет ли он до этого времени или не доживет. Ну, бывает так, что люди уходят. Но потом возвращаются.

Но если я правильно понимаю, у вас были и те, кто и там по семь раз уходил, вы все равно принимали же, да?

Да, был у нас один мальчик, но он сейчас опять ушел. Он семь раз к нам приходил, уходил. Мальчик безногий, молодой. Но он дождался, пока ему группу инвалидности оформили бессрочную, и уехал в Москву. Сейчас мы о его судьбе ничего не знаем. Где он, что он. Но мы за него переживаем и молимся. То есть если он вернется, мы его опять примем. Потому что нам его жалко. Как и всех.

Отче, а вот немножко другая тема, но пока мы вот говорим про надежду. Я насколько понимаю, вы окончили музыкальную школу? Занимались когда-то.

Да. По классу русских народных инструментов.

Вот. А вот остается… вообще это осталось далеко в прошлом или иногда, так сказать, берете инструмент в руки?

Нет. Уже осталось там.

А вообще музыка какая-то в вашей жизни присутствует или…

Да, русская народная, классическая музыка. У нас…

Ну, то есть вы можете послушать или что, или как, как это?

Можем послушать. Конечно. И когда у нас в приюте проходят концерты, к нам приезжают гости из сельских домов культуры, мы тоже вместе с нашими подопечными, пребывая на этом концерте, поем песни. Даже некоторые подопечные могут там сплясать. (Смеются.)

ТЕРПЕНИЕ

Вот от вас лично это служение, работа с подопечными, она… в ней что самое сложно терпеть, что самого большого терпения требует?

Ну, терпеть все нападки. Самые такие большие трудности у нас происходят всегда в полнолуние. И всегда в Великий пост. Это нужно столько терпения. Потому что приходится даже и некоторое время ночевать в приюте. Потому что во время поста у них какое-то идет духовное такое возбуждение, и человек может что-то наговорить, сорваться, даже просто священнику высказать. И это нужно огромнейшее такое человеческое и терпение, чтобы не оскорбить его, а просто, выслушав всё это, пойти за него помолиться. Помолиться, чтобы от него отошла вся нечистая сила. Вот это самое, конечно, трудное, когда тебе люди говорят — вместо всех тех благодарностей, которое бы они сказали, огромное вам спасибо, что вы меня здесь терпите, — вот, именно в полнолуние у них бывает такое, что они могут что-то высказать. И ты понимаешь, что ты ничего сделать не можешь, поэтому помолись за них и попроси у Бога: Господи, раз Ты мне дал вот это стадо, дай мне, Господи, терпения всё это выдержать, всё это вынести и всех этих людей привести к Тебе, сказать, что, Господи, вот я, а вот дети мои.

А вы себя считаете терпеливым человеком вообще?

Да. Ну, если мы говорим о том, что человека можем принять в приют только три раза, а как вы уже подметили, что некоторых мы принимаем по семь раз, это, конечно, нужно иметь великое терпение. И все равно человека жалко. Жалко, и думаешь: ну, может быть, в этот раз он образумится, в этот раз он немножко станет другим? Потому что поймет, что к нему проявляют любовь, к нему проявляют снисхождение. И может быть, он скажет: да слава Богу, может быть, на этот раз я останусь, и буду жить здесь до конца своей жизни. Потому что это не наша цель — держать человека в приюте до конца его земной жизни. Некоторых мы обучаем, отправляем, трудоустраиваем. Может быть, человек найдет себя в жизни. Некоторых женим. У нас были случаи, когда несколько человек, подопечных нашего приюта, они нашли себе половину в миру. И живут. Вот совсем недавно мне один парень передал картину через епархиальное управление, нашел батюшку и передал картину, которую он написал сам. И сказал: «Огромное спасибо, что в то время, когда мне было трудно, когда мне было тяжело, и я ходил по храмам, и никто не мог мне дать там какого-то совета там, приютить меня, потому что я срывался. Я вот, придя к отцу Алексею, тот меня принял, провел со мной беседу». А мальчик, кстати, играет хорошо на баяне и очень хорошо рисует. Мальчику 55 лет. Сейчас слава Богу. Он поехал помолиться потом в монастырь, нашел там спутницу, батюшка их повенчал. И они, слава Богу, живут. И они говорят огромное спасибо. «Если бы в тот момент я с вами не встретился, и вы бы не помогли мне с жильем, без которого я остался, я бы не знал, что бы со мной было». Вот, значит, этому человеку приют пошел на пользу. И наше терпение, наша работа вместе со всеми ими. Ведь не просто ж там они живут. Мы беседы с ними проводим регулярно. Говорим о том, чтобы вы молились, молитесь, насколько это возможно. Просите Бога, чтобы Господь защитил вас. Потому что, ну, если как они выйдут за церковную ограду, они опять окажутся в этой же луже греха. Потому что мы их держим. И если бы им принести что, ну, они никто не откажется от этого, никто. Поэтому слава Богу, терпения хватает. Опять же — с Божьей помощью. Просим Бога: Господи, дай терпения.

Отче, а вот, вы, когда с ними беседуете, бывает, что они вам, допустим, какие-то вопросы задают, на которые вы не можете ответить?

Бывает, да. И я говорю, что я почитаю. Почитаю и потом вам расскажу. Бывает, конечно.

Ну, а я даже, может быть, имел в виду вопросы, вот, часто ли они говорят, за что вот? Где-то я, по-моему, читал, что вы говорили, что никто не считает себя виноватым, да?

Конечно, конечно.

А как вот вам с этим, вы пытаетесь что-то с этим сделать? Надо ли с этим что-то делать вообще?

Обязательно нужно делать. Обязательно. Мы знаем о том, что из Евангелия, когда апостолы увидели, что Господь ходит по водам, и апостол Петр говорит: «Господи, я хочу тоже ходить по водам». Он говорит: «Ну, бери, ходи». И он оделся, вышел из лодки и пошел по водам. Но началась буря, поднялась высокая волна, и в его сердце вошли сомнения. И он сказал: «Господи, спаси меня, я утопаю». Если бы каждый наш подопечный, проснувшись ночью, сказал: «Господи, я не хочу так больше жить, спаси меня, я погибаю», то Господь сию же минуту исцелил бы его. Если есть на то его желание. Желание самого человека. Почему я говорю, что иногда мы, когда к нам приходят подопечные, мы предлагаем и медикаментозное лечение. Но он отказывается, ввиду того, что не дает своего согласия, чтобы его покапать. Там, к примеру, говорит: «Ну, я не алкаш, я не знаю, я не признаЮ этого». То есть как бы настолько враг его окрутил и говорит: ты ничего не признавай, всё будет хорошо. А мы говорим: нет, это к хорошему не приведет. И поэтому, конечно, нужно не только духовно лечить, но и физически лечить. То есть помочь человеку, почистить там кровь ему и дать ему возможности найти себя. Что на этом жизнь твоя не закончилась. Вот ты немножко потерпи — и тебе станет легче. А мы за тебя помолимся. И Господь исцелит души и телеса каждого человека. Ведь, совершая каждое богослужение в церкви, мы всегда читаем молитву «Врачу душ и телес наших». И у нас есть список наших подопечных. Может быть, даже наши прихожане иногда как бы и говорят: ну вот, батюшка опять начал своих поминать. Каждую Божественную литургию, каждую Божественную литургию мы на «Врачу душ и телес» поминаем наших подопечных, прося у Бога милости не только за души, но и за телеса тех людей, которые проживают. Потому что душа болит у всех. Но и тело тоже болит. Потому что люди есть и лежачие, и хромые, и слепые, и глухие — то есть всего у нас хватает. Но молиться нужно. А для того чтобы молиться, нужно иметь терпение. Это столько нужно пропустить через свое сердце всех людей, прося у Бога милости, прося у Бога прощения за каждую душу человеческую. Потому что на Страшном суде ты будешь отвечать перед Богом за всё это, за всё то стадо, которое Господь тебе вверил. Поэтому нужно набраться терпения и помолиться за них.

Отче, а вот, вы рассказывали, что, когда был ковид, вы тяжело болели очень ковидом.

Да, да. Во время ковида мы вовремя закрыли приют для посещения. И слава Богу, из наших подопечных никто не заболел. Но так как мне приходилось совершать богослужения, ездить по многим селам, так случилось, что да, я заболел ковидом. Сначала находился я дома, на домашнем лечении. Потом, когда совсем стало трудно дышать… Но хотя прежде всего я хотел сказать о другом. Ведь ковид обнаружили у меня здесь, в Москве. Я приехал в одну из больниц города Москвы, и мне стало плохо. Ну…

А вы приехали почему?

Я приехал забрать из больницы трех подопечных. Они попросили, что людей выписывать некуда и смогли бы вы их забрать? Конечно, я никогда никому не отказывал. Я приехал их забрать, и мне почему-то стало плохо. У меня взяли кровь, подумали, что поднялся сахар, ввиду того что у меня сахарный диабет. У меня взяли кровь и сделали мне МРТ головного мозга. А потом сказали, что, раз он уже лежит у нас здесь, давайте мы сделаем КТ легких. Проверив легкие, обнаружили, что, вот… И мне предложили госпитализировать здесь. Ну, как я, у меня люди в машине сидят. Я в ночь поехал домой. Утром пришел в поликлинику, сказал, что вот у меня результат. А мне сказали, что давайте находитесь пока дома. Я несколько дней был дома. Потом мне стало трудно дышать, и меня госпитализировали в больницу. Восемь дней там ничего не кушал, потому что было очень тяжелое состояние. Нас четыре священника попало в больницу. К сожалению, мой духовник умер. А я вот остался жив. Вот. Поэтому слава Богу. Значит, мои подопечные, наверное, за меня молились, потому что всем им батюшку жалко, без батюшки им плохо, без батюшки им трудно будет и тяжело. Потому что все деревни говорят: вот когда батюшка помрет, вас всех выгонят.Я им говорю: подождите, батюшка умирать не собирается, на всё Божья воля. Хотя как бы после ковида еще был же инсульт, в двадцать втором году. Но, слава Богу, я сегодня вот с вами, в добром здравии, насколько это хватает сил, слава Богу, тружусь, молюсь. И я думаю, что эти наши подопечные, может быть, там если пять человек молится, но их молитва очень сильна. Может быть, ради них Господь и милует весь наш мир.

ПРОЩЕНИЕ

Известный вам Василий Васильевич Рулинский говорил мне про вас, что вы никогда никого не осуждаете. Ну, во-первых, так ли это? И если так, то как вам это удается?

Ну, слава Богу, научился, стараюсь как бы не осуждать ввиду того, что Священное Писание говорит о том, что не судите, да не судимы будете.

Но это все знают. Но тем не менее мало кому помогает.

Если мы добьемся такого качества в человеке, то, представляете, если мы никого не будем осуждать, и Господь не будет нас судить. И мы, слава Богу, надеясь на Божью милость, попадем в Царство Небесное, к чему мы все стремимся. Осудить человека очень легко. Вот мы говорим: вот, алкаши, пьяницы, наркоманы. А ты сядь с ним поговори, что привело его к такому состоянию, что получилось с его жизнью, что он прошел от того состояния до сегодняшнего дня. Ну, и какой смысл, когда люди говорят: вы знаете, ну вы же, наверное, обижаетесь на родственников, которые отказываются от своих подопечных. Вы, скорее всего, их осуждаете. Я говорю: нет, я их не осуждаю, потому что человек не справился. Ну, кто-то может справиться, а кто-то не может справиться. И очень часто люди оставляют своих родственников в приюте. Нельзя их осуждать. И я учу свой персонал, нянечек, санитарочек, поваров, что, пожалуйста, не осуждайте. Мы не знаем, как бы вы поступили, находясь на их месте, что бы произошло. Понимаете как. Поэтому нет-нет, Господи, дай нам сил никого не осуждать. Как мы, читая молитву преподобного Ефрема Сирина: «Господи, даруй мне видеть мои согрешения, и никого не осуждать». Конечно, с поклонами сейчас очень тяжело, потому что трудно их делать. Но тем не менее мы, обращаясь к Богу, просим. Это же прекраснейшая молитва, молитва преподобного Ефрема Сирина: «Дай, Господи, нам зрети наши согрешения». Никто не видит своего носа. А в глазу брата ты увидел какой-то сучец и сделал ему замечание  или что-то еще. Нет. Даже вот иногда люди, когда здесь нахожусь, в Москве, вижу, очень часто люди подходят, просят: «Дайте денег». Спрашиваю: «Слушай, ну, зачем тебе деньги?» -- «Мне нужно купить продукты». Я предлагаю человеку как бы пройти в магазин: «Давай я тебе куплю продукты, на какое-то количество, на столько, сколько я могу». Потому что каждодневно кормим своих людей. И поэтому, если человек говорит: «Батюшка, спасибо, готов на всё, лишь бы что-то приобрели. Я вот покушаю, и я буду сыт, слава Богу». А некоторые же говорят: «Нет-нет, я не хочу продукты, дайте денег». Ну, то есть здесь тут же понятно, что человек лукавит, то есть не нужны ему продукты, он не голоден. И здесь уже можно, в принципе, отказать, и никакого здесь греха не будет. Потому что, если мы дадим денег, а он пойдет напьется, что-то с ним произойдет, мы будем соучастниками этого преступления, которого бы нам и не хотелось совершать. Поэтому лучше помочь открыто по мере возможности, потому что никто не призывает к тому, что надо пойти определенно что-то купить. Есть насколько возможность у тебя – окажи милость своего сердца. Но не осуждай. Дал продуктов — и пускай он идет с Богом. Идет с Богом. Представляете, такие прекрасные слова: идет с Богом. И пусть он живет с Богом. И пусть он спасается с Богом. И пусть он последний свой жизненный путь встретит с Богом. А осуждать-то каждый может. А помочь, помолиться, приютить, накормить… Как некоторые говорят: знаете, нам его жалко, мы звоним вам. Но вам же жалко, совершите милость. Совершите милосердие. Пригласите к себе его в квартиру, помойте его. Конечно, люди говорят: вы знаете, да мы боимся, там всё. Ну, а раз боитесь, ну, наберите больничный номер. Вам какую-то окажут помощь.

Батюшка, а вы сейчас буквально имеете в виду, что, если жалко, надо прямо к себе в квартиру приглашать?

Да нет, конечно. Нет, конечно. Но мы же не знаем…

А что… вот смотрите, сейчас нас смотрит кто-то, и так вот ваши слова коснутся сердца человеческого, и он захочет сделать что-нибудь доброе. Вот с чего человеку, если он никогда не занимался такой помощью, с чего ему начать? Вы бы посоветовали с чего?Пойти в приют в какой-нибудь, предложить свою помощь или что? С чего начинать?

Нет-нет, можно, конечно… обязательно пойти можно, если есть, вы знаете, где-то у вас какой-то есть поблизости приют, можно туда обратиться к священноначалию, или, может быть, гражданские люди руководят, спросить у них, нуждается ли ваш приют в какой-то помощи? То есть у меня сегодня есть желание моего сердца вам помочь. А в чем вы нуждаетесь? Может быть, пакеты купить, может быть, какие-то тряпочки вам купить, дезсредства купить. Может быть, что-то вам купить. Вы скажите мне. А я вот подумаю, на что у меня будет возможность, я могу вам помочь. Есть возможно, конечно, когда люди, как нам иногда переводят деньги на счет. Просят: батюшка, купите памперсы. Но если вы хотите совершать добрые дела, приготовьте сердце свое к искушениям. Потому что, возможно, могут последовать искушения. Если вы хотите сделать доброе дело, сделайте его от чистого сердца, и чтобы об этом никто не знал. Раньше я никогда никому не говорил, что мы делаем в приюте, как мы делаем что. Мне духовник сказал: «Отец, о твоей деятельности должны знать все». Я говорю: «Батюшка, ну зачем? Ну зачем? Я вот делаю — Господь видит, ну и всё». А если обычные люди — да, пожалуйста, совершайте добрые дела, и спасена будет душа ваша. Если мы не можем, можно просто прийти в ближайший храм, приобрести там каких-то продуктов и попросить, чтобы храм знает нуждающихся, и через храм оказать какую-то вашу благотворительную помощь. Это тоже будет добрым делом для человека. Это никто не говорит, что нужно идти куда-то,, может быть, даже не на прямой контакт с подопечным. Я-то, конечно, не боюсь. Но вы знаете о том, что многие у нас же люди, которые находятся на улице и имеют множество хронических заболеваний. И самое тяжелое, самое страшное — это туберкулез. Есть форма излечимая, неизлечимая форма. Там ладно ВИЧ, гепатит, сифилис там. Вы отдали продукты, и ничего страшного. Самое страшное — это туберкулез. И, когда мы хотим принять человека в приют, мы перво-наперво проверяем человека на туберкулез, потому что он будет жить вместе с другими людьми. И чтобы обезопасить людей, конечно, нужно провести ряд обследований. Не просто так можем взять человека и поселить его к людям. Нет. Сначала мы его ограничим, отдельное жилье, отдельное какое-то помещение санитарное, пока мы не проведем все манипуляции, связанные с его здоровьем. Потому что человек пришел — у него же на лбу не написано его все… Ну, жизнь написана. А вот болячки мы не все можем распознать по лбу. И поэтому если, конечно, человек стремится совершить какое-то доброе дело — пожалуйста, совершайте. И как можно больше, как можно чаще делайте добрых дел.

ЛЮБОВЬ

А скажите, пожалуйста, а у вас есть мечта какая-нибудь?

Мечта? Да, конечно, у каждого человека… У меня была детская мечта. И я думаю, что она у меня уже осуществилась.

А какая, не расскажете?

Стать священником. Да. И когда я ходил в школу, в начальную школу, то мама всегда меня ругала за то, что нет такой профессии — быть попом. Ну, в деревне как бы священника называли попом. И вот у меня такое было стремление, потому что бабушка с детства меня приучала к церкви, мы ходили в храм в соседнее село. Конечно, в школе было очень трудно, потому что ребята смеялись. Было такое время, что нельзя было об этом говорить. Но мы, слава Богу, ходили. И когда я закончил среднюю школу, отслужив в армии, получил благословение от священника, отца Александра Ковалева — благословение на то, чтобы идти и учиться в духовном училище. У нас на тот момент в Воронеже открыли православное епархиальное духовное училище. Да. И батюшка благословил. И я поступил в это епархиальное училище. Первый вопрос был ректора: «Вы служили в армии?» — «Да, служил вот». —«Ну, тогда идите Псалтырь читайте». На экзамене, на экзамене, да, да. Ну, Псалтырь прочитал. И следующий мой экзамен был — это церковное пение. Ну, конечно, преподаватель говорит: «Слушай, ну где вас так учили петь?» — «В деревне». А мы пели так, что у нас не было нот, у нас не было часословов. И монахиня Дорофея, которая читала на клиросе, она что-то там читала, а мы считали, что это всё она читает то, что нужно было читать. И батюшка меня вот так взял в алтарь. Мы помогали священнику — до самой армии. А после армии пошел обучаться в духовное училище. Конечно, родители были против. Ну, мы всегда говорим о том, что да, нужно получить благословение родителей. Ну вот родители не хотели. Потому что мечта родителей была в том, чтобы я стал военным человеком. Потому что у меня три дяди были военными, и маме хотелось как бы, чтобы носил форму. А мне пришлось носить другую форму.

Другую форму.

Другую форму, да. Слава Богу, когда я закончил православное училище, я перешел на третий курс Воронежской православной духовной семинарии, окончив ее, я приехал, конечно, в деревню, уже священником…

Собирались открыть воскресную школу.

А, нет-нет-нет, в родное село я приехал, встретился с учительницей. Говорю: «Смотрите, Антонина Дмитриевна, вот, сбылась моя мечта. Я стал священником». И она, конечно, расплакалась, говорит: «Сынок, ты понимаешь, что время было такое, что нельзя было говорить о Церкви». Потому что Церковь была как бы, ну, знаете, вне закона. То есть вот, всё, кроме церкви. Но, так как у нас деревня была глухая, у нас была церковь. Она до сих пор, там служат.

Не закрывалась, да?

Нет, нет. Она до 45-го года была закрыта. В 45-м году открыли храм. Храм Рождества Христова, где меня крестили в 76-м году. Отец Николай Пихиенко крестил меня там. Потом батюшка умер. Но его матушка, матушка Раиса, ей уже 91 год, она жива, она всегда нам в армию писала письма. Писала письма. Это я был и еще один мальчик с нашего прихода, Миша. Он тоже стал священником. И матушка Раиса всегда нам писала письма. И когда мы пришли из армии, уже новый священник, который приехал к нам, он сказал: «Всё, ребята, идите, учитесь». Мы-то хотели в Москву ехать, потому что в Москве была духовная семинария, в Сергиевом Посаде, как тогда назывался, Загорск. И нам бы хотелось. Но батюшка благословил в Воронеж. И слава Богу, я закончил Воронежскую православную духовную семинарию, защитился, по нравственному богословию. У меня такая была… такая хорошая тема: «Святое высокое служение иерея Божьего — добровольный подвиг мученичества». Такое. И вот, слава Богу, Господь ведет меня по этому пути. Слава Богу, уже вот служу священником почти 28 лет. Всегда, когда был студентом духовной семинарии, я всегда приходил в Покровский собор и читал акафист святителю Митрофану. Потому что в Покровском соборе раньше находились мощи святителя Митрофана, и мы приходили туда, всегда студентами там молились. И вы знаете, мы так любили святителя Митрофана, и сейчас его любим, что у меня два храма, в которых я служу, они все в честь святителя Митрофана, нашего великого молитвенника, первого Воронежского епископа. И мы говорим о том, что как нам сейчас трудно. А представляете, как раньше было трудно, когда Воронежская епархия — это была от Рязанских земель до земель Азова? Это большая была епархия. И слава Богу, святитель там управлялся. И поэтому вот эта моя детская мечта — она как бы, да, она сбылась, я стал священником. И поэтому, конечно, всячески стараюсь отдавать себя служению церкви и людям. Ну, вторая мечта — это жениться.

Тоже сбылась? (Смеется.)

Сбылась. Сбылась вторая мечта, да. Я женился, на третьем курсе. Сейчас есть семья, есть дети. Слава Богу, всё хорошо. Ждем вот, сейчас сын с армии пришел. Еще один сын скоро тоже собирается в армию. Может быть, кто-то еще и женится. Конечно, еще одна есть мечта, чтобы хотя бы кто-то из детей посвятил свою жизнь служению Богу. В приюте, конечно, все дети помогают, принимают такое активное участие. Но хотелось бы, конечно, чтобы кто-то из них пошел как бы по стопам отца, продолжил такую семейную династию — служить Божьему Престолу. Ведь тоже сейчас очень много храмов, священников не хватает. И конечно, очень трудно. А тем более дети священников, которые видят, как трудно, как тяжело их отцу, потому что день начинается…

Не всегда испытывают желание…

Желание продолжить служение. Потому что да, это утренние молитвы, богослужения церковные. Отца могут вызвать и вечером, и ночью, там где-то кого-то причастить, там какие-то дела еще сделать. И строить нужно. Хозяйственными нуждами нужно заниматься. И епархиальными делами нужно заниматься богослужебными. И посты. Это тоже влияет, очень такую большую роль в жизни священника. У меня, знаете, часто спрашивают: «А вот вы поститесь?» — «Да, я пощусь». — «А вот по вам не видно». Ну, как мне объяснить, что я тоже стараюсь соблюдать пост? Я не могу объяснить людям. Хотя да, у меня есть такое заболевание, как сахарный диабет. Но все равно стараемся. Потому что всю жизнь свою постились, а тут дать себе слабину. А думаешь: а что будет через 10, через 15 лет, когда твой организм станет еще немощным? И поэтому как бы надо держать себя как бы в руках. Поэтому слава Богу. Благодарим Бога за каждый прожитый день. И если Господь благословит сбыться еще третьей моей мечте, чтобы кто-то стал из моих детей священнослужителями, ну, я тогда буду удовлетворен, рад до бесконечности и благодарен Богу. Хотя я благодарен Богу за каждый прожитый день. За всё то, что вот даже сегодня, что Господь нас с вами свел. Я благодарю Бога, что вы теперь есть в моей жизни.

Спасибо вам большое. Отче, а вот если вернуться к словам вашей мамы, что нет такой профессии — быть попом, вы сейчас как их воспринимаете: есть такая профессия или это не совсем профессия?

Ну, это прежде всего наверное, призвание, призвание человека. А ведь раньше нельзя было не работать. Я закончил школу, год до армии, и нужно было идти в колхоз работать. Я исполнил послушание, я год отработал в колхозе, потом два года служил в армии. Вы знаете, ну, в конце жизни, конечно, мама изменилась. Изменилась даже, знаете, как. Она… я просил ее, чтобы она где-то поисповедалась, причастилась. Нашла священника, я бы свозил ее. Она сказала: «Нет, сынок, ты меня поисповедуй». Вот я ее поисповедовал, причастил. Мамы, к сожалению, нет, папы нет. Они уже ушли. Но конечно, если бы вот сейчас их поднять и сказать: «Сынок, мы бы никогда не думали, чтобы ты когда-то попал в Москву». А я в Москве бываю один раз, два раза в месяц по каким-то епархиальным делам, по социальным делам. Я никогда на них не обижался и благодарю Бога, что они у меня были. Простые родители, через которых Господь даровал нам жизнь. У нас многодетная семья. И поэтому слава Богу. И не все мои братья и сестры, которые живут, они не все стали священнослужителями. Но они меня любят, они меня уважают. И они говорят: ну, вот, слава Богу, что ты…

А общаетесь со всеми?

Ну, мы все живем в одной деревне.

А, ну тогда… (Смеется.)

Все живем в одной деревне, да. У меня 15 племянников.

Ого.

Старшему 33, младшему два годика.

Понятно.

Да. И они приходят в храм. Практически всех их я крестил. И слава Богу.

Отче, а вот вас как-то спросили, я читал в интервью, вот лично вы, почему вы помогаете людям, помогаете бездомным. вы сказали, что вам их жалко. Жалость и любовь — как их вот соединить? Любовь может начинаться с жалости? Иногда, знаете, как у нас говорят: жалеет — значит, любит, или любит — значит, жалеет. В любви всегда есть жалость, или…

Жертвенная любовь?

Ну, вот жалость…

Нет, нет. Ну, вот мне его жалко, вот я ему сейчас… он, ребенок, поплачет, я ему что-то дам. А может, и не дам. Это же не говорит о том, что я его люблю или не люблю. Я люблю его. Но если он там что-то просит, но то, что не нужно для него, зачем же это? И они говорят: папа, ты меня не любишь. Почему? Ну, потому что ты не купил мне велосипед. Нет, я вас всегда любил, люблю, и буду любить. Когда я увидел первого бездомного? Первого бездомного я увидел здесь, в Москве, когда ехал с армии. Я уволился с армии, и у меня в Москве была пересадка. Я ехал с Мурманска. Вот сейчас не могу сказать, какой это был вокзал, потому что уже прошло 30 лет. И я увидел: на вокзале в углу лежал человек. И сказали, что он бомж, и он умер. Ну, мне как-то было это интересно. Я подошел, посмотрел. Ну, лежит покойник, ну, какой-то синий уже, несвежий уже такой, знаете. И я всю дорогу, когда ехал из Москвы до Воронежа, я все время, у меня из головы не выходило: как же так, столько людей здесь ходит — и лежит человек. И когда я приехал домой, я маме говорю: мам, ты знаешь, я в Москве видел бомжа. Она говорит: «А кто это?» — «Это человек, у которого нет дома, у которого нет жилья. Он на вокзале умер». Ну, мама не понимала, как можно так, потому что у нас в деревне такого не было, потому что у всех были дома, все жили. И вот эта вещь — она никогда не давала мне покоя. И когда я учился уже в духовной семинарии, я встретил первую бабушку, которой я очень помогал и к которой я привязался. Потом я забрал ее на приход. Потом встретился с ее детьми. Говорю: «Ну как же так? У вас есть мама, и вы о ней не заботитесь». На что дети — они просто сказали: «Мы не имеем к ней любви». Ну, как нельзя иметь любви к маме? Ведь мама вас родила, мама вас вскормила, воспитала. Они говорят: «Нет, мама нас родила в тюрьме. И потом нас отдали бабушке, и бабушка нас воспитала. И всю любовь, которая у нее была, бабушка отдала нам. А мама продолжала жить своей жизнью, устраивать свою жизнь». И когда я потом вернулся, сказал: «Ну почему вы мне не рассказали всю вашу жизнь? Понимаете, я ввел в искушение ваших детей. Я же приехал, я же начал сначала так: как же так! А когда выслушав историю детей…» И она мне подтвердила, что, действительно, так, что она их родила в тюрьме. Так какая может быть любовь? И вы знаете, эта женщина потом от нас уехала. Она уехала, ей, наверное, стало стыдно. Ну, она уже бабушкой была такой. Я говорю: «Вы могли бы жить, езжайте к детям, попросите прощения. Вернитесь. Потому что у вас прекрасные дети. Хорошая дочь, прекрасный сын. Что не хватает? У вас есть четыре внука. Воспитывайте их. Если не воспитывали своих детей, воспитывайте своих внуков. Если вы не дали свою любовь своим детям — отдайте ее внукам. Отдайте, успейте отдать, пока вы еще живы». Ну, не могу сказать, как в дальнейшем сложилась ее судьба. Но я слышал о том, что она ушла в дом престарелых. То есть как бы она не воссоединилась с семьей, а ушла в дом престарелых. Конечно, мне ее жалко. Если она жива, помоги ей, Господи, этой женщине.

Спасибо вам огромное, дорогой отче, за наш разговор. Еще у нас финал. Ну, вот я такую ситуацию хочу вам предложить, не знаю, насколько она в реальной жизни может случиться. Но вот, представьте, что вам говорят, архиерей или кто-то, в общем, из священноначалия, говорит, что, вы знаете, отче, вы деятельный, активный, мы вас знаем, ценим, любим, хотим вам новый фронт работы предложить. Чтобы вы, уже приют — всё там налажено, а вы давайте будете заниматься, ну, например, тюремным служением. Но поскольку мы вас знаем, любим, ценим, то, в принципе, если вы не хотите, то вы можете отказаться. «Согласиться нельзя отказаться» — где вы поставите знак препинания?

Согласиться нельзя. Да. Человек свободен в выборе. И вы знаете о том, что было время, когда мне предлагали в Химках возглавить приют. И владыка Пантелеимон сказал, что он договорится с нашим епархиальным архиереем, и здесь открывался новый приют. Я отказался. Ну, во-первых, я предам своих прихожан, с которым прожил практически 30 лет. Второе: предам своих подопечных, которые всецелостно предались тому, что вот, пока батюшка жив, нас никто не тронет, мы будем жить. Нет, ну потому что был случай тогда, когда у нас был пожар на подсобном хозяйстве, то местные жители сказали, что батюшка, наверное, всех вас распустит. Я сказал, что никто без согласия личного, никто не уйдет с приюта. И поэтому, конечно, социальное служение — оно мне как бы уже более дорого. Я временно исполнял некоторые послушания тюремного служения, совершал богослужения и исповедовал заключенных. Но вы знаете, ну, может быть, со временем было бы что-то понятно. Но здесь, здесь то же самое, как с нашими подопечными: люди закрыты, я вам скажу честно. И для того чтобы он тебе открылся, это нужно с ним очень-очень много поработать. И поэтому, конечно, если бы мне предложили тюремное служение, я бы отказался. Потому что я люблю своих ребят, мальчиков своих, девочек своих. Вот сегодня они мне уже звонят, потому что у нас у многих есть телефоны. Они: «батюшка, когда ты приедешь?» Я говорю: «я приеду через два дня, не скучайте». Потому что они тоже волнуются. Они волнуются. У нас рабочий день начинается с семи утра. Батюшка приезжает. Потому что в 7:30 завтрак. После завтрака мы проводим беседу. Дальше там какие-то послушания, у кого что. Батюшка обходит палаты, всех выслушивает, всех жалеет, всех любит. Там кому-то конфетку дал. Ну, кому-то не надо. Если в палате раздаешь, то нужно раздать всем. Да. Потому что дети могут понять, что кого-то батюшка больше любит. А любовь ко всем одна. Любовь жертвенная. Поэтому слава Богу. Нет-нет, я бы вот сделал для себя такой вывод. Раз уж начал на этом поприще спасать людей, значит, здесь нужно и закончить.

Спасибо вам огромное.

Спаси Господи.

Это был протоиерей Алексей Ботвинков. А мы продолжим писать «парсуны» наших современников через одну неделю.