Начну с автобиографического сюжета, который и по сей день видится мне словно со стороны. Итак, советскому школьнику младших классов неожиданно попались в руки «Севастопольские рассказы» Льва Толстого. Мальчик наугад раскрыл книгу, и только что не закричал: ему показалось, что он сунул руку в костер и вытащил из него тлеющую головню. Переждав, школьник собрался с духом и взялся за чтение уже с первой страницы. Добавлю, что в разные минуты моей жизни это воспоминание об остром душевном ожоге не один раз повторялось. Нечто похожее случилось и в тот незабытый день, когда я впервые привез домой пачку стихотворений русского поэта Юрия Могутина.
Возвращаться к своим обычным делам после этих стихов было действительно непросто, — они обжигали, тревожили и еще долго перекликались друг с другом в памяти.
…Мы познакомились с их автором поздним осенним вечером. Я отправился на встречу пешком: выяснилось, что Юрий Николаевич снимает угол старой деревянной дачи в том же писательском околотке, где временно квартирую и я. И вот как бывает: войдя в жилище, я словно бы вошёл в одно из прочитанных мною стихотворений — на всем лежала очень горькая и одновременно высокая печать незажиточного бытия. Чтобы усадить пришлеца, хозяин стремительно расчистил уголок древней тахты от книг и рукописей. Уходя, я уносил с собою новые стихи, пару детских книг (Могутин издавна пишет и для детей) и давний поэтический сборник под названием «Я обнаружил…», — который открывался пронзительным, совсем не поэтическим рассказом о пережитом. Вспоминая послевоенное, беженское детство в селе Заплавном, автор вспомнил и о бабушке Востричихе, которая однажды отвела дистрофичного пацана в местный храм. Таинство крещения совершил батюшка, «отсидевший своё за веру».
«Много воды утекло с той поры, — пишет далее Могутин, — но я с уверенностью могу сказать, что Господь не единожды спасал меня от гибели и приходил на помощь в самые страшные моменты моей судьбы».
Помогай Бог. Вместе с Вашими читателями — Павел Крючков.
* * *
К пурге, должно быть, крутит плоть,
И баргузин гремит всю ночь
В железах водосточных.
Но поутру пошлет Господь
Пространства черствого ломоть,
Глоток времён проточных.
Дитя проснется поутру
И загрустит: «Я не умру?»
Я отмахнусь: «Да что ты!
Тебе, зайчонок, жить да жить».
А вьюга в голос будет выть –
Смертельная зевота!
Что означает вой ея?
Опричь избытка бытия
Ничто не означает.
Она, как туча на поля,
Когда безмолвствует земля,
Сбыть свой избыток чает.
И хлябь, и хлад, и неуют
Любого заживо сожрут,
Найдут на дне колодца.
Учись, дитя, в сугробах жить,
Учись, душа, Христу служить.
И петь, хоть не поётся.
* * *
Из рук вываливалось дело.
И жизнь не в жизнь, и смерть нейдёт;
И день, как в секторе обстрела,
Казалось, длился целый год;
Все звуки, медлящие в шаге,
Как флаги, висли у земли,
И трепетали, словно флаги,
И распрямиться не могли.
Уже подъедены консервы.
Не жди поблажки от судьбы.
Тоска становится оседлой
И сушит на зиму грибы.
Другие жизни так огромны!
Моя — беспомощней птенца.
Дойдут ли жалкие глаголы
До слуха Сына и Отца?
* * *
Под вечер медленное стадо,
Пыля, бредёт вдоль яблонь сада,
Ступая тяжко на дорогу...
Мы ближе и к себе, и к Богу
В часы заката. А луна
Растёт на яблоне. И с липы
Стекают вязкие меды;
Медовым запахом облиты,
Луной просвечены сады.
Ночь растворила в лунной мгле
Лягушек, пляшущих вприсядку,
Ночных кузнечиков зарядку,
Туман, ползущий по земле;
Бычков, лежащих на соломе,
И жвачку мерную коров,
Покой, разлитый в каждом доме, —
Венец дневных, больших трудов.
Луна глядит сквозь сетку сада,
Пред Ликом теплится лампада.
Господь хотяяй всем помочь...
И это — Высшая награда,
И ничего душе не надо —
Лишь этот Лик и эта ночь.
* * *
Наконец, ты понял: душа запирается изнутри.
Человек отворачивается, ни слова ни говоря.
Позвони себе, окуляры свои протри.
Голос Свыше тебе заменит поводыря.
Ну, а если вас с Богом просто разъединят,
Как это практикует телефонный межгород,
Сможешь ли ты прожить хотя бы полдня,
Чтобы Он не вытаскивал тебя из хандры за ворот?
Человек, для чего тебе это всё, и зачем ты весь?
Поучись изливать себя, хотя бы не матерясь.
Ты ведь не оставляешь Господу шансов. Благая весть
Не пробьется к тебе никак сквозь твою же грязь.
Моление
Ей, Господи, не знаю, что просить
У Милости Твоей; один Ты знаешь,
Что мне потребно. Дождик моросит,
Понеже зноя людям не желаешь.
Ты любишь меня более, чем я
Тебя любить умею. Дай же, Боже,
В мой краткий срок земного бытия
Тебя любить мне научиться тоже.
Пока живу, транжиря дни свои,
Терзаясь, заблуждаясь, сквернословя,
Соблазны окаянные в крови
Вращаются, как цвет камней в короне.
Дерзну ли утешенья иль креста
Просить у Твоего Добротолюбья?
Врачуй, коль пожелаешь, мои струпья,
Иль истреби с грехами без следа.
Любую долю от Тебя приму,
Судьбу благословляя троеперстно, –
Живот и смерть, свободу иль тюрьму.
Душа моя перед Тобой отверста.
О, повреждённый веком человек!
Оставь с самим собой и с Богом битву,
Покуда соль стекает из-под век,
Кристаллизуясь медленно в молитву.
