После интервью с ним я был в состоянии легкого шока. Вышел на улицу. Мне казалось, что люди обтекают меня точно волны. Нечто подобное я переживал в юности, когда впервые увидел фильмы «Андрей Рублев» и «Париж-Техас». Состояние отрешенности и глубокой внутренней сосредоточенности. Я искал и ждал этой встречи полгода. Сначала мне сказали, что он в Париже, через два месяца — что в Англии. Когда я позвонил в третий раз, выяснилось, что человек, к которому я обращаюсь за помощью, здесь больше не живет. Стало ясно, что встреча, скорее всего, не состоится, что нужно просто смириться и постараться забыть об этом. Иногда так бывает: стремишься к чему-то, и вдруг перед тобой — стена. Новые встречи, интервью, статьи, сменяя друг друга, скользили сквозь мое сознание, и лишь иногда на его задворках вспыхивал огонек-мысль, что не все из задуманного удалось... Но почему-то она не угнетала, как это бывает обычно. Может потому, что я надеялся, что встреча все-таки состоится?
И вот я в небольшом кафе, зал которого отделан под каюту корабля. Под низким потолком столпилось до сотни людей. Очень душно, гардероба нет... Слышится голос Конюхова и его сына, которые проводят пресс-конференцию, организованную перед путешествием по Великому шелковому пути... С трудом пробиваюсь к сцене, облепленной журналистами. На голову пилигрима сыплется град вопросов... С интервью в этот день не получилось. Подарил ему наш журнал, договорились о встрече. В этот же день Конюхов улетел в Калмыкию...
И вот, наконец, встреча. Поначалу я пытался удержать разговор в определенном русле, словно яхту на курсе, то и дело поглядывая на подготовленные вопросы. Но говорить с Федором непросто. Я впервые беседовал с человеком, который не отвечает прямо на вопрос, а как бы рисует вокруг него ответ. И от этого ответ оказывается глубже и полнее, чем ты ожидаешь. Получается не диалог или беседа, а рассказ о жизни, в которой ты становишься непосредственным участником описываемых событий, настолько они захватывают тебя. Хотя иногда у меня возникало ощущение, что мы стоим по разную сторону стекла и пытаемся услышать друг друга...
Может быть, это и было то, что люди называют радостью человеческого общения.
Возможно, что то в словах Конюхова покажется странным или неоднозначным. С чем-то сложно согласиться. Да и не нужно, наверное, искать согласия во всем. Федор Конюхов живой человек, деятельный, неспокойный, верующий и верный своей вере. Может быть, поэтому Господь хранит его в путешествиях по всем континентам.
Я ЛЮБЛЮ ВСЕ ЭТО...
— Федор, кто Вы больше — путешественник, художник или писатель?
— Раньше я хотел быть и художником, и путешественником, и писателем. Я же пишу о том, что наболело, о том, что чувствую. Рисую то, что меня волнует и хочется передать на холсте. А как можно прожить жизнь, не увидев Эвереста? И почему бы не взойти на него и не написать о нем картины. И когда я шел на Эверест, мне было интересно, что альпинисты в это время чувствуют, что они испытывают по отношению к этому миру? Мне все это хотелось посмотреть и пережить самому — ощущения человека, когда он в горах, на полюсе, в океане на яхте или когда бежит сотни километров по снежным просторам как погонщик собак... Все грани человеческие меня в этом мире интересуют, меня все волнует. Меня интересуют и политика, и искусство, и спорт, и люди, и животные. У нас дома живет собака, с которой я бежал по Аляске, живут черепашки, голуби. Я приезжаю домой и строю скворечник, как иначе, если есть скворцы? Я люблю всё это.
— Наверное, в семье воспринимают ваши путешествия как некий крест?
— Моя семья ничего не может сказать против, потому что я же с детства путешествую.
Они меня таким увидели, таким и узнали. Я с детства знал, что буду путешествовать, и путешествовал. И когда женился, и когда сын родился, и когда дочка родилась...
— Но зачем же Вы продолжаете испытывать себя?
— Потому что только через страдания можно узреть Господа Бога. Когда моя яхта перевернулась, я понял, что нет на земном шаре более тяжелой работы, чем молиться Господу Богу, именно молиться.
Когда к полюсу идешь, тащишь за собой 135 килограммов груза, всё время вверх, два месяца, при минус 50 градусах, преодолевая встречный ветер, то думаешь: на земном шаре ни у кого не может быть такой тяжёлой работы, как тащить это. А когда меня перевернуло, и я читал молитвы, то понял, что вот это и есть самая тяжелая работа.
И только через нее мне открылся Господь.
В ПОДВОДНОМ ПЛЕНУ
— Можете рассказать об этом подробнее?
— Это случилось, когда я попал в ураган «Даниэль» (скорость ветра 130 миль в час). Потом я узнал, что мои шансы выжить были равны нулю. Яхта шла на автопилоте, потому что все время должна быть на волне, как серфинг. У меня вышел из строя автопилот, и я встал на руль. Но так ты долго ее на такой скорости не удержишь, ты же устаешь. У меня в глазах уже фиолетовые круги идут, я допускаю ошибку и яхта — уходит с волны и ложится на бок.
— А Вы в этот момент где?
— Я на палубе. Волны бьются, пыль одна стоит, дышать невозможно. Я держусь и знаю, что сейчас если яхта перевернется — захлопнет меня — и всё. Отдаю спасательный плот. Но при таком ветре он отрывается и взвивается вверх, как змей, правда, привязанный. Я должен его посадить, как змея и тяну, тяну к себе... И вдруг веревка обрывается и он отлетает. Всё, я остался без плота. Вода, правда, теплая, с тропиков идет ураган. А сам я привязан. Волна пройдет, собьет меня в воду, я выкарабкиваюсь и держусь за борт, но вот-вот потеряю сознание... А потом наступает тишина. Я контроль потерял.
Ничего не вижу, глаза отказали, все седое — вода, небо... И звуки песни: хор поет, стараюсь прислушаться, слова разобрать, а они поют шепотом... Как будто и женщины и мужчины, нет различия, а слова разобрать не могу. Музыка такая... не орган, не трубы, не гитары, очень красивая музыка. Не какая-то какофония, когда намешано всего, нет. Она льется... Никогда я такой музыки не слышал... И голоса слушаю, слушаю, чтобы слова разобрать, и не могу. Не то, чтобы на немецком или на английском, или на русском поют, нет, но непонятно...
Волна проходит, сбивает меня в воду, я снова выкарабкиваюсь, воду соленую глотаю, и так пить хочется. А знаю, что в яхте есть бутылки с водой. Чувствую, надо забираться в яхту. Она всплывает, я открываю люк. Только за собой закрыл, яхта перевернулась.
— Перевернулась и Вы оказались запертым?
— Да. Она наискосок лежит, но из люка выбраться уже нельзя. Внутри всё вверх дном, 120 литров солярки вылилось вовнутрь... Все книги, продукты, всё, что есть — смешано, воды по пояс. Я нашёл фонарь, бутылки с водой, 100-200 бутылок у меня всегда на яхте стоит.
Выпиваю бутылку, догола раздеваюсь, потому что соляр начинает разъедать всё, рубашку, трусы. На мне только крестик, ещё от деда остался...
На полюсе было проще. Знал что выживу, если буду работать, двигаться, кашу кушать горячую, успею палатку поставить. А как двигаться в яхте? Внутри всё закрыто, работать не возможно. Самое главное, я понял, что осталось последнее — это молиться. Всё сделано. Но никто не может помочь. Хотя все знают, все следят. Вода сбивается с соляркой в желчь такую, дышать невозможно, все время будет подходить и меня ждет медленная смерть от удушья. Но там, где у меня кровать, есть ниша, гам больше воздуха, и я туда забираюсь, сделал из матраса гнездо такое себе. Беру с собой бутылки с водой, иконку Николая-чудотворца (она у меня на спасательном жилете, металлическая) и начинаю читать молитвы. И слышу дары, бух, бух, вот-вот яхта разломается, удар за ударом. Я молюсь, молюсь...
— Говорят, в такие минуты вся жизнь перед человеком проходит, это так?
— В этот раз — нет. Но что-то похожее было на пути к Эвересту.
По статистике, на пути к этой вершине каждый третий альпинист погибает. Мы с Женей Зиноградским на высоте 8 тысяч метров сидим, вдыхаем перед последним восхождением. Там спать нельзя, можешь задохнуться, воздуха не хватает. Думали, что в 12 часов ночи выйдем, но пурга помешала. Собрались в два ночи выходить, чтобы успеть до вершины дойти и спуститься до темноты (а подошли часов в 5 вечера). Сидим, ждем, ветер рвёт палатку. А вокруг там, на восьми тысячах, мертвых человек тридцать — как в бою лежат, все альпинисты. Высохшие. Там же мумиями становятся, там не хоронят. Как погиб, так и лежит. Мы сидим с Женей и думаем — дойдем мы до вершины? Может быть 30 человек уже прошло, а мы как раз попадаем в десятку смертников?
Мозги чистые, всё вспоминается до мелочей... Даже когда я в детстве случайно ласточку из рогатки убил... Я случайно в нее попал. Бабушка говорила, что ласточек нельзя трогать — это грех. Сидишь и всё до последнего вспоминаешь. Кому-то слово сказал плохое, с кем-то поссорился, кого-то обманул, воробья убил, вспоминаешь всё, вот это и есть исповедь. Чувствуешь, что час твой подходит и не знаешь, вернёшься или нет. И думаешь, как ты предстанешь перед Всевышним, и хочется всё это кому-то рассказать...
— А когда шторм кончился?
— Три дня он меня крутил. Но я об этом потом уже узнал. Когда очнулся — тишина. Смотрю, яхта уже по другому стоит, фальшкиль* ее тянет и она встает, тут и я уже и молюсь и прошу: вставай, как лошадь просят. И она встает. Шторм стихает. Яхта легла на борт, но не может встать, потому что вода внутри, но я хотя бы люк могу открыть. Начал откачивать воду, а сил нет. Помпа забилась бумагой, продуктами, нужно только ведрами.
А есть ничего не могу. Можно было бы печенье в полиэтилене поесть, но ничего не идет. Я бутылку воды открываю, а у меня был сахар в полиэтиленовых пакетах, я его высыпаю в бутылку, взболтну и готов сироп, чтобы выпить, потому что мне надо работать. Господь Бог услышал мою молитву, спас меня. Осталась моя работа, воду надо откачивать.
— Вы чувствовали, что это конец?
— Нет. Я чувствовал, что это не последний мой шанс. Была какая-то уверенность, что я выкручусь. Но когда то же самое случилось в четвертой кругосветке, я почувствовал тогда, что все. Было заранее ясно, что мне нельзя в ней участвовать. Во-первых, я уже три раза в кругосветке был, казалось бы достаточно. А во-вторых — требовалось уменьшить парусность (снять передние паруса), и только после этого меня восстанавливали в гонке. Но если это сделать и оставить только грот (парус на грот-мачте), яхта в урагане будет идти на переворот, и я могу ее опять не удержать на волне. Тем не менее я вынужден снять стакселя** и меня пропустили. Иду на попутной волне, ветер давит на грот, и чувствую, яхту опять сейчас перевернет. Я знал, что так и будет, если в ураган попаду. Правда ураган был поменьше, чем в прошлый раз... И снова яхту кладет на бок...
— Всё повторяется?
— Да... Только одно меня тогда и спасло. Перед отходом ко мне подходят ребята «парусники» и говорят: «Федя, ты идешь со своим старым парусом». Я говорю: «Какой же он старый, я ходил один раз в кругосветку, это еще не старый». Они говорят: «Мы смотрим: Как так? Такая фирма хорошая, а тебе только один шов сделали, а надо два. Давай мы прострочим, он же порвется». «Нет, — говорю, — я ходил в кругосветку, он не порвался». А они: «Ну ты ходил, а сейчас он состарился, давай прострочим». Я говорю: «Сколько стоит?». Они цену назначают, ждать надо, очередь там. Нет, думаю, не буду, жалко денег, и не прострачиваю.
Когда я в первый ураган попал, я паруса все убрал, а здесь не успел — ее с парусами на бок положило. И если бы яхта перевернулась с парусами, она никогда бы не встала. Потому что парус — это как якорь. Представляешь, под водой такая площадь. И тут она ложится на бок, и парус присосало к воде. Я выбегаю, люк за собой закрыл, пристегнутый, думаю: добраться надо и освободить. Грот спустить не могу. Он застрял где-то на 18 метрах, а мачта примерно 25 метров высотой. Такой шторм, ночь, в такой раскачке одному не выбраться. Мне надо уменьшать парус, а я не могу. Всё. Я в ловушке. И только я выбегаю, чтобы по парусу добраться на воде уже и обрезать фал — волна проходит и сбивает меня за борт. Там вода холодная, под Антарктидой.
Я за бортом, но вишу. А на яхте есть спасательные буи. Два буя в каюте, один на борту висит и когда попадает в воду, то включается автоматически. Но никогда не полетят спасатели, если включился только один буй. Во-первых, им далеко, надо 4 дня. Ведь он может от тряски включиться, от воды, а там такие риски, такие деньги. Путь застрахован на 2 миллиона долларов. Если спасатели прилетают напрасно, они два миллиона все равно забирают. И страховая компания это выплачивает. Но, узнав об этом, ни одна компания не заключит больше с тобой договора. Они же все друг друга знают, никто тебя страховать не станет.
Поэтому надо, чтобы включились минимум два, а лучше, если три буя. А как же я включу их, когда за бортом вишу и выбраться не могу, хотя вижу, что буй работает. А вода постепенно набирается в парус, яхта кренится все больше и вдруг шелк на парусе лопается с треском, выпускает воду и яхта поднимается. Хорошо, что не было денег, хорошо, что я не прострочил (смеется). Я забираюсь, открываю люк, заскакиваю внутрь и чувствую, вся каюта наполнена трупным запахом, как будто кто-то баллон газовый открыл и выпустил дух мертвечины. Смертью пахнет, она уже здесь, ждет меня...
И тогда я принял решение. Можно было бы починить парус и добраться до финиша, но я понял, что дальше мне нельзя. Это была ровно половина кругосветки, ровно. И тогда я в Сиднее сошёл.
— В чем разница между верующим и не верующим человеком, на Ваш взгляд?
— Я уже ответил. Если бы я не верил в то, что последний шанс — это молитва, я бы погиб. У верующего, если грубо, по-мирски сказать, на один шанс больше.
— А когда Вы первый раз отправлялись в плавание, вы освящали яхту?
— Да, конечно. У русских в Сиднее есть православная община. Я им говорю: надо яхту освятить. Они говорят: батюшку позовем. Пришел молодой батюшка, отец Михаил, и принес мне иконку. Он не знал, что у меня на переборке уже висят две иконы — Николая-чудотворца и Господа Иисуса Христа. А он принес икону Пантелеймона-целителя. Повесил ее на переборку и яхту освятили.
Десять лет назад спутникового телевидения еще не было. Это было мое первое путешествие нон-стоп. То есть я должен выйти из Сиднея, обойти вокруг света и придти в Сидней, ни с кем не встречаясь, ни с кем не общаясь (на яхте «Караана»). Рация действует только на 300 миль. На мои проводы пришел владыка Павел, епископ Австралийский и Новозеландский, Царство ему небесное, он уже умер. Он и говорит: «Сын Федор (показывает на переборку, где иконы висят), если тебе будет тяжело, проси у Иисуса Христа и этих „мужиков“, Николая-чудотворца и Пантелеймона-целителя, и они тебе помогут!» Он и так сказал: просто и доступно... Это самое тяжелое плавание было, первое. И я чувствовал, что они всегда рядом. Автопилота у меня не было. Я выхожу и говорю: «Николай, держи яхту».
А сам в это время настраиваю паруса. Яхта идет на переворот. Я кричу: «Николай, держи!» Вес, думаю, пошла... А она раз — и становится как нужно! Выхожу, у меня штурвал — металлическое колесо — теплый. Шёл тогда через сороковые, возле Антарктиды, мыс Горн, там холодно. В перчатках стоишь. По идее штурвал должен быть холодный. И яхта так ровно идет, что даже когда я стою на штурвале, она так ровно не идет. Но я боюсь оглядываться. Только раз оглядываешься, он и отошел. Я никогда на яхте не раздевался донага, потому что знал, что кто-то всегда присутствует. Говорю: «Николай, держи!» И знаю, что не надо оглядываться. Струя кильватера, когда я сам стою, так ровно не идет. А его просил, след идет ровный-ровный, даже не колыхнется. Я так не могу держать, как он мне держал.
— Кто из известных путешественников Вам ближе всего по духу?
— Из старых наших — Георгий Яковлевич Седов, Амундсен, Перри, Фридрих Кук, Миклухо-Маклай, а из современных, для меня это идеал -Наоми Уэмура, японский путешественник.
— Амундсен говорил, что человек может привыкнуть ко всему, кроме холода, это так и есть?
— Конечно. Но если ты боишься холода, ты не достигнешь Северного или Южного полюса, не выполнишь свою задачу, которую ставишь, и ты терпишь. С другой стороны, смотря какой холод.
Например, все полярники любят тепло. Я сейчас иду в пустыню — там +50°, а па полюсе −50°, дышать невозможно. Это такой холод, когда кровь стынет в жилах. Я когда-то раньше купался зимой на Дальнем Востоке в море, в клуб моржей ходил. Но в Антарктиде холод другой.
— На яхте остается время для чтения книг?
— Когда я иду на один оборот, беру с собой обычно сотню книг — из-за размера ящика на яхте больше нельзя. И читаю их там. На берегу и в океане по-разному одна и та же книга воспринимается. Например, прочитал перед самым отходом «Дон-Кихота» и думаю — дай в океане перечитаю. Беру его с собой, и в океане читаю совершенно по-другому. Ты там один в таком пространстве, ничто не отвлекает.
ЧУДЕСНОЕ ИСЦЕЛЕНИЕ
— Я слышал, что после Аляскинской экспедиции вы попали в больницу. Что тогда случилось?
— Когда я собирался бежать на собачьих упряжках через всю Аляску, мне сказали: Федя, чтобы пробежать 1800 км, ты не должен пить спиртное, кофе, чай, не должен курить (но я и так не курю). Бежать ты должен в день 50 км чистого пробега. А за сутки собаки пробегают 160-180 км, лидеры 220. Треть этого я должен был бежать по глубокому снегу, в куртке, в бахилах...
И когда я пробежал, у меня чашечки в коленях стерлись полностью. Боль такая, что даже лежать невозможно, не то что встать! Меня положили в больницу и уже начали делать металлические протезы. Но через 3 месяца у меня должна была состояться экспедиция на яхте вокруг света. Нам с женой осталось только молиться. В это самое время в Москву привозят с Афона мощи мученика Целителя Пантелеймона.
Я говорю: «Ира, иди к нему, только он может помочь». Она берет иконку (у меня была иконка: трое святых стоят — Пантелеимон Целитель, Николай Чудотворец и Федор Стратилат), заматывает ее в полотенце, кладет в сумку и идет. Приходит, а там очередь такая! Она так рассчитала, где мощи должны находиться, становится там с улицы, к стенке прижимается и читает молитвы. А я дома читаю молитвы. Она приходит уставшая, и дома вместе читаем...
— Она не попала к мощам?
— Нет. А нам уже надо ехать в Швейцарию, она там лекции читала. Меня еле-еле доводят до самолета, прилетаем в Швейцарию, всю дорогу и на месте уже — все читаем и читаем молитвы.
Я очень люблю везде, где езжу, вешать на деревья скворечники. И вот я встаю, залезаю на дерево, цепляю скворечник, — и все. Костыли до сих пор лежат там. И ухожу в плавание и, слава Богу, до сегодня ничего, здоров. Вместе со мной в больнице лежал молодой парень с таким же диагнозом... До сих пор еле-еле с палочками ходит. Ему железо поставили.
— Какое Ваше самое яркое впечатление в жизни, не обязательно связанное с путешествиями?
— Самое яркое впечатление у меня в жизни было тогда, когда я встретил свою жену — Ири нушку. И сколько я живу, столько и удивляюсь...
— Получается, что Вы каждый раз ее открываете для себя?
— Конечно. Я считаю, что если не будет открытия, то это уже привычка. Мы мало бываем вместе, чаще в разъездах.
БЕДНЯК — БОГАЧ
— Сейчас значительная часть общества поглощена стяжанием богатства, денег. Люди, наверное, думают, что деньги могут сделать человека счастливым и свободным. Это так?
— Мне кажется, деньги никогда не делают счастливым и свободным. Человек с деньгами становится несвободным. Я буду ходить в экспедиции до тех пор, пока не начну в экспедиции зарабатывать деньги. Поэтому из каждой экспедиции возвращаюсь только с долгами. Это мой принцип. И моя жена говорит: «Чтобы возвращаться только с долгами». Я живу за счёт картин, за счет книг, я работаю в Современном Гуманитарном Университете, я же начальник лаборатории дистанционного образования.
Деньги только обременяют. Они нужны только для того, чтобы сейчас что-то купить. Например, иду сейчас в экспедицию и мне нужны верблюды. Но если ты начнешь на этом наживаться, они тут же тебя и задавят. Это тонкая грань, ее очень важно не перейти. Я никого не поучаю, но если перейду эту грань, погибну. И все время меняю экспедиции. Я знаю в яхте блоки, шкоты. А тут путы, сёдла заказываем, 70 тонн сена покупаем, комбикорм, прививки верблюдам делаем от оводов. Я ничего в этом не понимаю, я тут дилетант, но начинаешь познавать и становишься профессионалом. После этого я пойду на весельной лодке, первый раз поплыву. И там я не профессионал, это я ищу для себя такие лазейки.
— Вы убегаете от денег?
— Да, я стараюсь убегать, а они догоняют. У меня нет ни квартиры, ни машины, я живу в мастерской союза художников, это не моя мастерская...
— У Вас нет своей квартиры?
— И никогда не было. У меня жена доктор наук, профессор, она много работает, пишет учебники для Сорбонны, для Англии, на французском и на английском. Однажды вечером говорит: «Федя, мы завтра дома полдня, кофе сделаем». Мы любим утром в турочке кофе сварить. Она говорит: «Давай я тебе сыр запеку». Я говорю: «А где же ты запекаешь?» У нас нет ни микроволновки, ни электродуховки, у нас обычная плита. Она мне говорит: «Федя, как мы бедно с тобой живем, у нас нет стиральной машины, у нас нет плиты!» А я говорю: «Ира, какие же мы с тобой бедные? У нас караван стоит, мы приобрели верблюдов, мы приобрели лошадей, у меня яхту построили, у меня воздушный шар строится, у меня весельную лодку спустили на воду... Да, у нас нет микроволновки, чтобы утром сыр запечь и утром кофе попить с сыром, гренки сделать! Но разве мы бедные?»
— Фёдор, а Вам не приходило в голову, что Вы баловень судьбы, просто удачливый малый, и судьба каждый раз промахивается, когда целится в Вас снежной лавиной или расщелиной во льду.
— Я так не считаю. Правда, я не говорю — судьба. Я считаю, что мне Господь Бог дал очень много, но Он и спросит с меня. Но я думаю, что если Господь Бог позволил мне в этой жизни прожить 50 лет и ни одного дня я не прожил так, чтобы жалел об этом, ни одного поступка я не сделал, чтобы сказать — зря я это делал. Я хотел писать книги — они издаются, пишу картины — они показываются, задумаю ту или иную экспедицию, она осуществляется. Я работаю, у меня есть жена, есть дети и внуки.
Я увидел своих внуков, если б ты только знал, какое это счастье! Многие мои друзья не увидели своих внуков, а есть те, кто и детей своих не увидел. Да, Господь Бог дал мне многое и не может все это даром даваться. И я готовлюсь к тому, что Он с меня спросит.
* Фальшкиль — металлический брус, прикрепленный под килем для придания судну большей устойчивости
* * Стаксель, спинакер — передние, треугольные паруса.
12 авг.1998 года. Атлантический Океан*
Утро. Скоро взойдет солнце. По Гринвичу — 8 утра. Там меня в Москве ждут на телефоне, а я не могу дозвониться, нет питания, все батареи сели... Дела плохие, но надо выкарабкиваться. Сколько ты, Федор попадал в сложные передряги, и Господь тебе помогал, как будет сейчас?
Моя плоть пропитана морем. И вот тому доказательство: стоит мне провести хотя бы несколько дней в Океане, и я становлюсь крепче духом и телом. Здесь, в одиночестве, я живу в согласии с ритмом Океана. Я ставлю и убираю паруса, ловлю рыбу и любуюсь восходами, а на закате читаю молитву «Отче наш».
Я думаю о том, что когда-то я создам свою серию картин о человеке в Океане. У меня на яхте нет радио, нет телевизора, я не слушаю бред наших политиков. Я занят простым и привычным делом — управляю яхтой и поглощен тем, что делаю. Там, на берегу, я лишний, у меня нет дела, я не знаю, чем заняться, и это больше всего меня угнетает...
Увидел — и запало в душу, и через кисть пролилось на холст. Это живопись. И то же самое любовь. Так я увидел моя Иринушку, и она всегда в моей душе. *
16 авг. 1998 года. Атлантика. Я и моя яхта в самом центре Атлантического океана. Мы зашли в район самой примитивной жизни. Океанскую гладь не нарушает ничто живое. Нет ни птиц, ни животных, ни рыб. Под нами глубина 5000 метров. Нет ни голосов, ни звуков. Тишина мертвая, только звон а ушах стоит от этого бесконечного безмолвия. Меня мучают раздумья, сколько мне еще плыть, и когда я окажусь в обществе людей. Страшную тревогу испытывает моя душа к беспредельно огромному Океану и одиночеству. Я задаю себе вопрос: зачем я здесь? На что надеюсь? Получить славу? Так ее легче добыть в обществе людей. Мое честолюбие? Так я его давно удовлетворил Северным, а также Эверестом и двумя Южным полюсами, кругосветными плаваниями.
Я, как и многие до меня мореплаватели, видел цель своей жизни- находиться один на один с Океаном, и это приносит мне радость, какую ничто другое на земле не могло бы дать. Я никогда не рассматривал участие в гонке вокруг света как спортивное достижение. Истинное удовлетворение дает не само участие в гонке, а преодоление препятствий на пути к ней...
Ночь. Уже темно. У меня на яхте нет света. Зажег свечу. Она дает таинственный свет, живой. При свече не хочется читать книги. Сейчас буду читать Евангелие.
Что принесет эта ночь? Дай Бог дожить до рассвета.
20 нояб. 1998 г. Атлантика. Что за напасть? Что меня преследует? Сейчас только яхта наехала на кита. Я зашел внутрь яхты, только начал раздеваться, снимать штормовую мокрую одежду — удар. Яхта встала, как вкопанная. Потом следующий удар. Я так и упал, не удержался на ногах. Выскочил, смотрю справа по корме кит медленно уплывает. Настроение упало, начал проверять яхту, как будто, дай Бог, все нормально.
3 ноября 1998 года. Атлантика. Религиозное чувство родилось в моей душе очень рано, но почувствовать Господа Бога я смог только в одиночных экспедициях. В своих путешествиях я не был первооткрывателем, как Колумб, Васко да Гама и другие мореплаватели, которые открыли материки, острова, моря и океаны. Мое открытие сугубо личное и самое важное для меня — только для одного человека. Я открыл в себе, что есть Вселенский творец- Господь Бог. Чтобы Его узреть, мне потребовалось много ночей не спать на дрейфующем льду, висеть на веревках над пропастью в несколько тысяч метров в Гималаях, замерзать и терять сознание от беспощадного холода Антарктиды, переживать и выходить из жестоких штормов в океане. Я с детства этого хотел и искал пути к нему, только не знал, как и какие будут тропы вести к нему, к Создателю. Моя бедная мама чувствовала это, и однажды она с тоской в сердце сказала: «Я боюсь, что ты будешь очень одинок».
12 окт. 1998 г. Атлантика ...Еще в начале пятидесятых годов я уже чувствовал и сердце подсказывало, что я встречу человека самого любимого и дорогого. Мне все это казалось, и я знал, что будет как в сказках, которые мне читал мой брат Виктор про рыцарей. Там, в волшебных сказках, рыцарь проходит через большие испытания, через дремучие леса, глубокие моря и достигает заколдованного замка, в котором его царевна. Вот и у меня так же, я прошел через горы заснеженные, глубокие океаны, через полярную стужу, чтобы встретить и сказать, что я люблю мою Иринушку.
11 нояб. 1998 г. Атлантика. В предрассветное время, когда смотришь на Океан и небо, то чувствуешь Большой простор и свободу. Свободу полета твоей души, а не тела. Здесь, на яхте для тела нет свободы. Наоборот, оно очень зажато, взято в рамки обитания яхты в шестьдесят футов. Тело все время боится и переживает за состояние этих шестидесяти футов, чтобы они не ушли из-под дрожащих ног. Вот почему не многие стремятся в Океан, так как в понятии большинства людей свобода — это свобода действий твоего тела, а не души, воображения, фантазии...
2 нояб.1998 г. Атлантика К концу своей жизни хочется пожить в тиши и спокойствии, недалеко от Лавры преподобного Сергия, ходить по полям и дорогам, по которым он сам ходил, молился и благословлял людей — смиренный инок и собеседник ангелов. На земле Сергиева посада все четыре поры года прекрасны. Там какая-то особенная благодать разлита в воздухе, напоминая об ином, высшем мире и умиротворяя, как песня жаворонка в минуту душевной тревоги. Хочется жить, а не бежать по жизни, разбирать жизнь понемногу, чтобы каждый день откладывался в сознании, что ты его прожил на этой земле. Не бежать сломя голову к линии здешней жизни, а то когда добежишь, то поймешь, что ты так и не увидел и не познал земной жизни...
