«Не бойся синей качки этой вечной, / Не говори — не тронь меня, не тронь, — / Когда тебя Господь, как старый жемчуг, / Из левой катит в правую ладонь».
Так заканчивалась маленькая поэма Елены Шварц «Мартовские мертвецы». Это было написано ровно тридцать лет тому назад.
11 марта 2010 года она умерла в страданиях. В одном из последних писем к другу-поэту писала, что ко всему готова и беспокоится лишь о своём любимце и адресате чудесных стихов — японском хине по кличке Хокку…
Она ступила на литературное поле подростком — в начале 1960-х с успехом читала своё в кругах ленинградского андеграунда. До 1988 года печаталась только в самиздате и у эмигрантов. Всегда была легендой. Славилась буйным и участливым нравом, была эгоцентрична и лишена чувства самосохранения, никогда не лезла за словом в карман и могла быть деликатной до простодушия. Для филологов поэзия Елены Шварц была и остается непаханым и благодарным полем. Подобного, как она сама себя называла, «человека средневекового сознания», у нас действительно нет.
Это был поэт невероятного воображения и языковой отваги. Визионер, мистик, гаврош.
Рубрика «Строфы» Павла Крючкова, заместителя главного редактора и заведующего отдела поэзии «Нового мира», — совместный проект журналов «Фома» и «Новый мир».
Когда мы Антоном Королёвым записывали первый компакт-диск её авторского чтения, Елена Андреевна пожелала читать стоя. Аудитория импровизированной студии — её полузаброшенной квартиры — состояла всего из двух человек. Мы не сразу поняли, что это отношение к своему дару и к единственности момента.
Счастья выше писания стихов она, пожалуй, не знала. За годы вдохновенного труда создала неповторимый поэтический мир — страшный и прекрасный одновременно. И вот теперь её песня птицы на дне морском кончилась. На отпевании в любимом и неоднократно воспетом ею Свято-Троицком Измайловском соборе пришедшие узнали, что в конце 1990-х она приняла Крещение. Священник горячо говорил о поразительной точности многих её религиозных образов и мотивов…
Последний раз я видел её прошлым летом в Комарове, там и сфотографировал.
Упокой Господь её душу и благослови тех, кто помогал ей в самые трудные дни.
Из цикла «Лестница с дырявыми площадками», 1978
(5 этаж — вверх из сердцевины)
Михаилу Шварцману
Ткань сердца расстелю Спасителю под ноги,
Когда Он шел с крестом по выжженной дороге,
Потом я сердце новое сошью.
На нем останется — и пыль с Его ступни,
И тень креста, который Он несёт.
Все это кровь размоет, разнесёт,
И весь состав мой будет просветлён,
И весь состав мой будет напоён
Страданья светом.
Есть всё: тень дерева, и глина, и цемент,
От света я возьму четвёртый элемент
И выстрою в теченье долгих зим
Внутригрудной Ерусалим.
Валаам
Ю. Кублановскому
На колокольне так легко.
На колокольне далеко
И виден остров весь.
И мы с тобой не на земле.
Не в небе — нет,
А здесь —
Там, где и должно бы свой век
Поэту и провесть —
Где слышно пение калек
И ангельскую весть.
1982
* * *
По Солнцу путь держи, по Солнцу,
Хотя оно уже склонилось
К болотцу низкому — в оконцах,
Покрытых плёнкой. Провалилось.
Легко пойдем и по Луне,
Во тьме играющим звездам
На барабане, когда оне
Идут под землю навстречу нам.
В час между солнцем и луной,
Между звездой и звёздным хором,
Когда еще не пели птицы,
Но в ожиданье дирижёра –
Тогда вступаю на дорогу,
Где нет ни севера, ни юга,
Она ведёт в селенья Бога,
И ангелы бредут оттуда.
Она как радуга висит
Через телесный злой овраг,
И в этот предрассветный миг
Я успеваю сделать шаг.
1992
Звезда над Измайловским собором
(из цикла «Слепая весна»)
Она приходит, как весна,
Она не знает сожаленья –
Звезда вечерняя одна,
Сорвавшись с должного теченья,
Плывет ко храму, там она
Низка и слышит песнопенье.
Она висит чуть ниже купола,
Молитву видит как свеченье,
В невидимое улетит не сразу,
Она проходит горлом, глазом,
И в сердце сразу замолчит –
Со смертью нашей — там они,
Как отроки в печи.
И что ей в нашем сердце снится?
И там во тьме она лучится.
Так, может быть, и ты, звезда, не свет,
А боль, иль зритель, или птица,
Что хочет плыть перед волхвами,
Как ящик с лишними дарами.
1995
* * *
В кожу въелся он, и в поры,
Будто уголь, он проник,
И во все-то разговоры –
Русский траченый язык.
Просится душа из тела,
Ближе ангельская речь.
Напоследок что с ним сделать –
Укусить, смолоть, поджечь?
2000
Ангел-хранитель
Мук моих зритель,
Ангел-хранитель,
Ты ведь устал.
Сколько смятенья,
Сколько сомненья,
Слез наводненье –
Ты их считал.
Бедный мой, белый,
Весь как в снегу,
Ты мне поможешь.
Тебе — не смогу.
Скоро расстанемся.
Бедный мой, что ж!
Ты среди смертных
За гробом пойдёшь.
2003
* * *
Мы — перелётные птицы с этого света на тот.
(Тот — по-немецки так грубо — tot).
И когда наступает наш час
И кончается наше лето,
Внутри пробуждается верный компас
И указует пятую сторону света.
Невидимые крылья нервно трепещут
И обращается внутренний взгляд
В тоске своей горькой и вещей
На знакомый и дивный сад,
Двойною тоскою тоскуя
Туда караваны летят.
2010
