«Безбилетники». Роман-сериал. Серия 16. «Лучистое»

Рассвело как-то сразу, быстро. Автовокзал зашумел, задвигался. Они умылись в туалете, набрали воды.

— Ну что, в горы не передумал? — Том потер пекущие от бессонной ночи глаза.

— Пошли. — Упрямо проговорил Монгол.

Утро выдалось ясным. На небе со вчерашнего шторма не осталось ни облачка.

Город кончился. Они не спеша брели по дороге в сторону Перевала, — туда, где маячили рваные, вспученные склоны Демерджи. Где-то там, наверху, сидел какой-то Вася, который знал, где живет Индеец. Слева и справа, отгороженные от дороги стройными рядами кипарисов, манили своей свежей салатовой листвой виноградники.

— «Обработано химикатами». Значит, для нас. — Том перелез через остатки ржавой сетки-рабицы, и стал отгрызать длинные желтые гроздья мелкого винограда.

— Загнуться не боишься? — С раздражением спросил Монгол.

— Нет. От винограда я не умру. — Засмеялся Том. — Я умру от передозировки. Или, на худой конец, от старости.

— Сейчас в горах скрутит, а лазарет далеко. И привет.

— Монгол, ты чего? — Том перестал жевать. — Вчера же дождь был.

Монгол на секунду замер, хлопнул глазами, и тут же ринулся в заросли виноградника. Настроение у него улучшилось.

Попутных машин почти не было. Монгол то и дело поднимал руку, но никто не останавливался. Солнце уже высоко поднялось над морем и припекало покрасневшие за пару дней плечи. Сквозь пение птиц ветерок доносил откуда-то издалека стрекотание двигателя. Звук то пропадал совсем, то снова приближался. Вскоре впереди послышался звон колокольчика и неясная дробь. Вдруг, из-за поворота дороги, выпучив налившиеся кровью глаза, выскочила грязно-белая корова. Они шарахнулись в сторону, едва успев выскочить из-под копыт. Корова, смешно подпрыгивая и занося задом, проскакала мимо них.

Следом из-за поворота вылетел мотоцикл.

— Мила! Мила! Стой, гадюка! — Орал мотоциклист.

Он пронесся мимо них, и скрылся в облаке пыли.

Село встретило их крепким навозным духом, гавканьем и кукареканьем. Оно наползало медленно, пестрыми огородами. Затем потянулись небольшие аккуратные домики. Жмурясь небольшими оконцами, они подставляли солнцу свои беленые бока. За селом, укрывшись в лиловых складках горы, паслись кони. Над ними уходил вверх поросший деревцами рыжий склон, увенчанный бугристой каменной стеной.

В центре села на небольшой площади стояла церковь, автобусная остановка и магазин с размашистой надписью «Продукты». У магазина гордо и боязливо крутил ощипанной шеей петух. Тут же две бабки продавали груши, огурцы, мед и травяные сборы. Около них стояла немолодая тетка, рассказывая свежие городские сплетни.

— …И он чувствует, что умирает. Лежал уже три дня, не вставал. Родня съехалась. Жена у постели, плачет, дети, внуки. Гробовщики приехали, мерку снимать. А он: оставьте нас с моей женой одних. И тут все вышли. А он ей и говорит. Жена моя! Я изменял тебе всю жизнь с соседкой нашей, Зинаидой Филипповной. Хочу попросить у тебя перед смертью прощение. Ну делать нечего, — поплакала она, плюнула в ту сторону, и простила. Позвали священника. Тот исповедался. Потом встал, воды попил, и ожил. Вышел на двор, и к соседке поболтать. Так жена всех повыгоняла, батюшку поблагодарила, а потом ка-ак дала ему дрозда! «Ах ты кобелина!» — орала. Гоняла его под двору, гоняла, он за табуретку зацепился, да и ударился о печку темечком. Пока «Скорая» приехала, — помер.

— А ей что?

— А ничего. Списали на несчастный случай. Плакала, конечно, потом, убивалась. Муж все-таки. Сестра ее мне по секрету рассказала, она всё в окно видела.

— Чего ж плакала?

— Не уберегла потому что.

— А уберегла бы, — простила?

— Может и простила бы. — Весомо сказала одна из собеседниц.

— А ты бы простила?

— Ой, девочки. Жизнь такая... Простила бы.

— Простила, не простила, а то, что убила — это доказанный факт.

— Почему убила, если сам ударился?

— Потому что покойному плохо было. Сорок дней кошка шипела. Шерсть дыбом, глазищи горят. А на сороковой день успокоилась. Значит — не просто так помер. Считается, что убила.

— Бабушки, почем огурчики? — Спросил Монгол.

— Та почти даром, мальчики. Берите, не пожалеете. Смотрите, вкусные какие. Свои, чистенькие, только сорванные. Один к одному огурчики! Лучше не найдете! Без удобрений, всё натуральное.

— А где тут вина можно взять? — Спросил Том.

— Вон там мужчина сидит, на разлив продает.

— Где?

— А во-он там, за углом. — Привстала одна из женщин. — Через три дома, ворота красные. Там, ага. Так вы у него не берите, а то потравитесь. Лучше в магазине возьмите. — Вы наверх? — Спросила другая.

— Ага.

— Подниматься лучше во-он туда, там дорога. — Наперебой стали советовать женщины. — Ночью в горах может быть холодно, и воды там нет. Поэтому набирайте здесь, в роднике. Родник вон там, под грушей. Груш в дорогу возьмите! Сладкие, хорошие!

— Спасибо!

— Идите, идите, деточки! Идите, дорогие, в эти ваши горы. — Кричали бабушки вслед.

— Я бы тут жить остался. — Сказал Том.

— А зачем вино? — Спросил Монгол. — У нас же спирт есть.

— Не-е, спирт — это не то. Наутро пить по-любому захочется, а вдруг там воды нет? Вино — совсем другое дело. Это кровь земли. От него правильная энергетика исходит.

— Какая разница, что бухать? Денег почти нет. Мы уже третий день тут колбасимся, а Индейца ни одного не встретили.

— Монгол, ты чего? — Том даже остановился. — Мы с тобой проехали сотни километров без копья, чтобы в Крыму о деньгах беспокоиться? Сам же видел: то арбузы, то эти… Эскалопы! Тут и без денег жить можно. Вот сейчас и избавимся от этого буржуйского пережитка. Пустые карманы еще никому не мешали.

— Зачем карманы, если они пустые? — Буркнул Монгол, но вдруг махнул рукой, легко рассмеялся, почесав на голове жесткий ежик волос.

— А, ты прав. Нафиг. Всё нафиг. Упрощаем.

Время в селе — вязкое как патока. Тянется медленно, долго, а в центре и вовсе стоит. Петух в центре села скрипит тяжело, немощно, будто ворочает жернова времени. Живет село тихо, а стоит крепко, как камень, жарится под солнцем как цепкая лепешка при дороге. Можно пройти его насквозь, а солнце не сдвинется с места. Лишь протарахтит вдали мопед, сонно звякнет натянутой цепью собака, да у колодца на обочине победно и гордо зашипит гусь. Подожмет оранжевую ногу, глянет снизу, да и пойдет по своим делам рвать серую, иссохшую от зноя траву.

Груши у родника действительно оказались вкусными. Набрав воды, они двинулись вверх, по желтой полевой дороге, медленно забирая к морю и стараясь не терять из виду голову Марии. Ноги Тома еще побаливали после ночи в кедах, но идти оказалось легче, чем они ожидали.

Слева, за косматым кустарником росли из земли огромные каменные столбы. Кривые и ровные, составные, изогнутые, покосившиеся, они грудились, наползали, словно пьяные, друг на друга. На некоторых, изо всех сил цепляясь за жизнь, росли кривые горбатые сосенки. Место было одновременно и страшным, и сказочным.

— Ты по поводу денег не боись. — Говорил Том, не спеша поднимаясь по дороге. — Как только человек остается один на один с миром, без страховки, то есть без денег, без связей, без привычной постели, то включается какая-то новая логика обстоятельств. Не знаю, как это назвать. Рок, или там, судьба. В общем, жизнь к тебе начинает поворачиваться по-другому, мир тебя кормит.

— По-твоему люди и с голоду никогда не умирали? — Спросил Монгол.

— Голод — это другое. Там еда, если даже и есть, то она куда-то девается. Засуха там, неурожай. А если у нас вдруг еда кончится, то как-то все само образуется. Не умрешь короче, без причины, земля прокормит. Бомжей вот кто кормит? А чем панки хуже бомжей?

— Так ты проверить решил? — Усмехнулся Монгол, поднял голову.

Над горой, перевалив зенит, лениво и вечно светило солнце. Внизу за маревом горячего воздуха, таяло село. Оттуда, сквозь пронзительный хор цикад доносился заливистый лай собак и блеяние коз. За селом в широкой долине изумительной бирюзой синело небольшое овальное озерцо. Еще дальше, за стеганым зеленым покрывалом холмов тянулась нитка шоссе. На ней, под могучим Чатырдагом, притаилась крохотная букашка троллейбуса. Все будто замерло под зноем, застыло, боясь пошевелиться, экономя силы. Картину оживляли лишь тени облаков: они легко скользили по лугам, по лесочкам, по виноградникам и полянкам, то опускаясь, то вновь подымаясь на холмы, без устали спеша на простор, к морю, на берегу которого искрилась белая россыпь Алушты. На севере, под громадными уступами Демерджи, виднелись следы мощного обвала: как будто неведомый великан разбросал гигантские каменные кубики величиной с дом. Мимо кубиков по дороге плелись в село гнедые кони.

— Смотри как оно все тут… Красиво, сука. — Сказал Монгол, вытирая пот.

— Давай отдохнем. Привал. — Том повернул голову, посмотрел вверх, на по-прежнему неприступную вершину. — Скоро вечер, а мы прем неизвестно куда. А вдруг нас тот моряк развел? Про Ваську этого, сына своего. Что думаешь?

— Я ничего не думаю. — Сказал Монгол. — Залезем, — посмотрим. Не понравится, — слезем. И зачем ему врать?

— Мало ли. — Пожал плечами Том. — Люди разные. Иногда просто так врут, со скуки.