«Безбилетники». Роман-сериал. Серия 15. «Дядя»

Утро выдалось душным, и каким-то совсем прозаическим. Напротив, у замка, фотографировались туристы, неподалеку от них, стоя у своих машин, гомонили водители. Над головой что-то не поделили бакланы. Истерично визжа, они устроили драку прямо в воздухе. Вечерней сказки как не бывало.

— На дождь, что ли? — Том жадно припал к бутылке с водой. — Хорошо, что солнце не печет.

— Куда теперь двинем? — Спросил Монгол.

— Не знаю. Может в Партенит?

— А что толку? Ходить по городу и спрашивать, кто тут Индейца знает? Это ж не деревня.

— Тоже верно. — Том встал на ноги, и тут же со стоном повалился на землю. Расшнуровав обувь, осторожно вытащил розовые, будто из бани, ступни.

— Заночевал в мокрых кедах, дурак. Снять поленился. Больно, как на гвоздях стою.

— Идти можешь? — Спросил Монгол.

— Пока нет. Давай пожрем, может отпустит. — Держась за отвесную стенку обрыва, Том переминал ноги.

Они перекусили бутербродами с салом, и вскоре уже, вяло голосуя, медленно

ковыляли вдоль трассы.

— Откуда сало такое вкусное?

— У соседа по даче купили. У них там целая технология. Свинью пшеничной соломой смалят, — для аромата. Сено нельзя: горчить будет. Оно дольше, чем горелкой, зато бензином не воняет, и шкура мягкая, темно-желтая. Сосед говорит, что у него лучшее сало на Украине.

— О, кажись тормознул. — Монгол кивнул на остановившийся метрах в двадцати от них старенький зеленый «москвич».

За рулем сидел веселый рыжий мужик в заношенной тельняшке и с якорем на руке.

— Садитесь, инвалидная команда. Вам куда?

— Хотя бы до Ялты. Только денег нет.

— Поехали. Хоть я и не очень люблю волосатых.

— Почему?

— У самого сын такой. — Мужик засмеялся, нажал на газ.

В салоне, провонявшем бензином и разогретой пластмассой, было жарко.

— Вот баня-то! Дождь будет. — Бормотал водитель, вытирая лицо. А что с ногами? Шины проколол?

— Не-е… — замялся Том. — Заснул в обуви. Никогда не думал, что так бывает.

— В море нужно было зайти, по самые Дарданеллы. Клин клином. К вечеру отпустит, расходишься. Вы только приехали? Я вижу, белые совсем. А где остановились? Жилье не нужно?

— Не, — ответил Том. — У нас все равно денег нет. Мы у приятеля остановимся, только найти его пока не можем.

— Тоже неформал?

— Типа того, — неуверенно ответил Монгол. — Мы его давно не видели. Он в Партените живет.

— Это кто у нас там в Партените неформал? — Озадаченно сказал водитель. — А он не барабанщик часом?

— А вы не знаете, где он живет? — Том даже подпрыгнул на месте.

— Не, я с ним не знаком. А сын мой, Васька, знает. Он играл с ним. Отличный барабанщик! Но он вчера на Демерджи ушел.

— Сын?

— Ага.

— А что это — Демерджи?

— Вот отдыхающий пошел, — водитель всердцах ударил по рулю. — Ничего не знает. Это гора такая, над Алуштой. Красоты, я вам скажу, неземной! Там такие каменные столбы есть, десятки метров в высоту. Как лес стоят, на склоне. На них сосны растут, деревья всякие. Только вы на них не лезьте, а то не слезете.

— А что ваш сын там делает? Ну, там, — просто поход, или концерт? — Спросил Том.

— Шут его знает. — Замялся водитель. — Там вроде слет у них, или как там по-вашему. Тусовка, мать ее туды. Вот и мой вчера пошел, тусоваться. А может и этот ваш приятель с ним.

— Так это прямо наверху, что ли?

— Ну а где ж еще? Не в море.

— Я бы сходил. Я в горах не разу не был. — Сказал Том.

— Вот всё у нас так, набекрень. — Ответил водитель. — Страну развалили, и поэтому в горы не ходят. Вы думаете, тут нет связи? Связь есть, и прямая. Объясняю. Раньше в стране была героика. С детства мальчики хотели служить родине, летать на ракетах, открывать новые острова. В каждом ребенке воспитывали решимость, готовность на подвиг, на преодоление себя. А теперь что? Все живут как амебы. Героев и ученых заменили певцы, колдуны и комики. Теперь не ты должен делать, доказывать, преображать, а тебя должны развлекать и нежить. Молодежь какая-то пошла непонятная. Вот вы о чем мечтаете?

— Пожрать нормально! — Сказал Монгол.

— Пожрать! Вся страна теперь пожрать мечтает. Измельчало время. Ничего великого! Поэтому-то все не в походы идут, а на побережье ломятся. А что тут делать? Жариться, как сарделька? Если ты не моряк, — что ты знаешь о береге? Что ты там увидишь? Ты же не пенсионер, кости парить. Иди в горы! Это в Крыму — самое главное. В горах не бывал — значит Крыма не видал. Вон Чатырдаг! — Водитель показал на мелькающую за деревьями, похожую на шатер гору. — Красивая гора? Так бери, и лезь. Покоряй! И красиво, и не высоко.

— Ничего себе, не высоко!

— Да ладно вам, не Гималаи. Вот сколько ты на девятый этаж поднимаешься? Пять минут. А сверху смотришь, — уже высоко. Теперь представь, куда ты поднимешься за два часа? Это ведь недолго. Тридцать метров — это пускай пять минут. Триста — меньше часа. Три часа — километр. А тут всего полтора. Накинь час на отдых. Выйдет часов в пять в одну сторону, и то если очень медленно. Вниз — и того проще, за час спуститесь. Зато там… Сердце останавливается. А если вам все равно, где ночевать — так идите туда. Вы ж свои, волосатые, они своих же не бросят.

— А вон то что за горы? — Монгол кивнул налево, где виднелся сине-зеленый массив прятавшихся в облаках пиков.

— Там Роман-Кош, высшая точка Крыма. Красота первозданная. — Прицокнул языком водитель. — Но туда лучше не соваться: заповедник и правительственная дача. Если егеря поймают — это еще полбеды, а вот если президентская охрана… Они на всю голову больные, им везде покушения мерещатся. А при достаточном усердии за поимку особо опасного туриста можно и звездочку на погон заработать. Ну, вы поняли. И других мест хватает. Тут можно всю жизнь ходить, и всё не излазить.

— А как на это Демерджи попасть? — Спросил Том.

— Нужно до Лучистого доехать, это село на склоне. Только я туда не еду. А до Алушты могу подбросить. Едем?

— Едем! — Сказал Монгол.

— Какие тут названия! Лучистое, Приветное, Родное. Прям романтика. — Том вертел головой, разглядывая знаки. Настроение у него приподнялось.

— У меня теща в Приятном Свидании живет. — Усмехнулся водитель.

— Красиво там? — тут же откликнулся Том.

— Конечно... «Черный квадрат» Малевича видели? Это он там рисовал. Ночью.

И водитель весело захохотал.

— Эх, да Крым — это лучшее место в мире. Это я вам как моряк заявляю. Я по всему миру на сухогрузах ходил. В Норвегии был, в США, в Канаде, на Кубе. Да везде. У нас тут сама земля такая. Добрая, плохого не терпит. Тут каждый бомж — Диоген. Лучше Крыма на свете места нет, и быть не может. А знаете, почему?

— Почему?

— У нас море другое, закрытое. Вот взять, к примеру, океан. Он ревет, валы длинные катит. Грохот стоит, будто под водой турбина работает. Средиземное море, Карибское там, всякое. На берегу спокойно не посидишь, не расслабишься. А у нас море — ласковое, тихое. Иногда пошумит конечно, — но это так, для порядку. Характер показывает. Ну, и соли мало. Можно нырять и даже глаза не закрывать. В океане так не получится. Такое вот у нас море. Ручное, малосольное. Оно не только тело, оно душу лечит.

— Как бы нам их найти, наверху? — допытывался Том.

— Та сколько той Демерджи? Поднимитесь — узнаете. Может услышите даже. Они же молчать не будут.

— Интересно, а про Бермудский треугольник правда? — Спросил Монгол.

Водитель минуту ехал молча, думая о чем-то своем. Затем ответил.

— Я не был. Друг мой был, Петька. Он на барке «Крузенштерн» матросом ходил. Есть у нас такой парусник, трофейный. Короче, плывут они на Бермудах, смотрят, — яхта без якоря болтается. Посмотрели в бинокль, — на борту никого. Прочитали название, позвонили в ближайший порт, уточнили. Оказывается, что эта яхта неделю назад как утонула. Народ едва успели вертолетом эвакуировать. Владелец — американец, уже страховку оформлял. Ну, они взяли ее на буксир, и в ближайший порт притащили. Вот и вся история.

— Значит, — правда?

— Правда.

Машина остановилась у алуштинского автовокзала.

— Вон она, Демерджи, справа по борту. — Водитель кивнул на курящуюся в грозовых облаках зеленовато-коричневую громадину.

— Спасибо!

— За спасибо солнце светит! — Шофер дал по газам, затем вдруг остановился, сдал назад.

— А знаете, как их хозяин яхты отблагодарил? Выставил им ящик шампанского. Такие они, капиталисты. — Он сплюнул в окно, и уехал.

Они стояли и молча смотрели на гору. Тому вдруг страшно захотелось оказаться там, среди далеких, будто отлитых из воска, каменных столбов. Защемило сердце, будто он был уже там, — давным давно, в далеком сне, в детстве, в переживании бабушкиной сказки, когда все предметы были огромные, но не пугали, а восхищали своими размерами. Гора манила его смутным, сосущим под ложечкой обещанием чуда.

— Что думаешь?

— Что я, дурак, туда лезть? — Прозаично сказал Монгол.

— Ты же вроде не против был?

— Я? — Удивился Монгол. — Пошли купаться. Заодно ноги полечишь.

— Ну да. Да я бы и не дошел. Ноги болят до сих пор. — Том бросил прощальный взгляд на гору.

— Ты что, не вкурил? Здесь же мой дядька живет. — Сказал Монгол. — Давай искупаемся, чтобы тебя отпустило, а потом уже к дядьке зарулим. Он такие истории знает! Про концлагерь, про немцев. Про французских партизан.

Алушта показалась им шумным, как базар, пыльным и бестолковым городом. Здесь было то тесно, то неудобно, то как-то чересчур просторно. Изнывая от духоты, они долго брели к морю, пока, наконец, не заблестела перед ними на солнце широкая набережная. За ней грохотало почерневшее от непогоды море.

Том лежал на берегу, наполовину забравшись в воду. Ноги покалывали.

Монгол лениво швырял в воду камешки. Безмыслие и полная беспечность овладели обоими.

— Слышь, Том?

— Чего?

— А вот прикинь. У моего дядьки из близкой родни — только моя мать. Он помрет, квартиру ей отпишет. Будем сюда девок возить.

Том не ответил.

Непогода приближалась. В лицо подул резкий ветер, взметнул пыль вдоль обочин, утих. И сразу начался дождь. Вначале мелкий и теплый, он быстро превратился в настоящий тропический ливень. Вдоль дороги забурлил, понесся к морю грязно-бурый поток, увлекая с собой в водоворотах мусор, окурки, сорванные с деревьев листья. Затем посыпался, весело поскакал по лужам град. Резко, по-осеннему похолодало, будто между гор на Перевале кто-то открыл невидимый шлюз для ледяного ветра. По желтому небу неслись оттуда к морю низкие, черные облака. Прохожих словно смыло. Застигнутые врасплох отдыхающие, прикрываясь пакетами, бежали по своим укрытиям.

— Вот тебе и курорт. Как в холодильнике. — Стучал зубами Том.

— Сейчас отогреемся. — Сказал Монгол.

Через полчаса блужданий они, промокшие до нитки, стояли, наконец, у одинокого подъезда свечи-высотки.

— Пошли. — Оробевшим голосом сказал Монгол, и они зашли в полутьму дома.

За дверью было тихо.

— Нет никого? — Том расположился на ступеньках.

— Ну не пошел же он гулять под дождем. — Сказал Монгол, и позвонил.

— Может он оглох со старости? В старости всякое бывает. — Том достал потертый конверт Лелика, разгладил его, в который раз пытаясь различить стертые буквы адреса.

— Может. Какая разница, все равно идти некуда. — Монгол терпеливо жал кнопку звонка.

— А может уехал куда. — Проговорил Том.

На этот раз Монгол не ответил. Он молча и терпеливо стучал. Потом снова звонил. Потом бил кулаком. За дверью было тихо.

— Или, там, в магазин пошел. — Рассуждал Том.

— Вряд ли. Он уже наверное старый совсем.

— Ну как-то же он питается.

— Дай сигарету. — Монгол закурил, присев было на ступеньку, прислушался к тому, что происходит за дверью. Не просидев и минуты, вскочил, и снова заколотил в дверь.

— Может, — боится?

— Кто? Дядька?

Монгол все стучал и стучал, будто боясь прекратить, боясь признать то, что он не увидит своего дядю, возможно больше не увидит никогда. Затем стал выстукивать на двери барабанные партии. В какой-то момент он так забылся, что простучал почти всю «One» группы «Metallicа».

Когда он заканчивал последний припев, на площадке одновременно открылись три двери.

Том вдруг понял, что всё это время их пристально разглядывали в глазки. И когда самый храбрый сосед решился выглянуть, его тут же поддержали остальные.

— Ходят тут, ходят, стучат! — хором заголосили жильцы.

— Да что вам надо?

— Милицию нужно вызвать!

— Там вообще никто не живет!

— А мы не к вам! — Отрезал Монгол, и вдруг услышал, как за дядиной дверью зазвенели ключами. Защелкали, зашаркали, завздыхали. Наконец, распахнулась четвертая дверь, и в ее темном проеме они увидели глубокого и сгорбленного старика. Он был в пижаме и тапочках. Остатки его седых волос были всклокочены. Гостей он явно не ждал. Тому даже показалось, что непобедимый дядя был расстроен, и даже несколько напуган.

— Что вам нужно? — дрожащим голосом тихо пролепетал старик.

— Дядя Петя, узнаете меня?! — громко и радостно приветствовал его Монгол, так, чтобы слышали все соседи, чтобы эхо прокатилось до первого этажа, — я ваш племянник, Саша!

И он широко растопырил руки, собираясь обнять старика.

— А, Саша. Ну, заходи. — Печально сказал дядя Петя.

— А я с другом! — Довольно сказал Монгол, кивнув на Тома. Том тут же вскочил со ступенек, и невольно вытянулся перед стариком, как вытягивается курсант перед генералом.

Дядя Петя скептически оглядел Тома, словно это был какой-то неодушевленный предмет. Чурка, или каменная статуя.

— Но я гостей не ждал. — Уныло сказал он. — Поэтому друг твой пусть здесь постоит.

Монгол кивнул, извиняясь, повел плечом, и нырнул, как в омут, в темную прихожую. Пока он привыкал к полумраку, дядя защелкнул дверь.

— Дядя Петя, я от вашей сестры Марины. Я ее сын. Вы меня узнали? — громко, и почему-то по слогам заговорил Монгол.

— Узнал, Саша, конечно узнал, — устало сказал дядя Петя, выдавив скупую улыбку, но глядя куда-то в сторону. — Марина, говоришь?

— Да. Марина. Это мама моя. От нее вам огромный привет.

— Тетя Марина. Правильно, правильно. — Дядя по-прежнему стоял в коридоре у двери, не проявляя никаких признаков радушия. В руках он сжимал тяжелые выпуклые очки в роговой оправе. Его узловатые, покрытые черными венами кисти сильно тряслись. Очки были перемотаны синей изолентой. Они молча стояли и смотрели друг на друга. Монгол не знал, что сказать. Ожидая другого приема, он вдруг потерялся, совсем как в детстве покорно отдав взрослому инициативу. Но дядя инициативу не брал.

— Я разуюсь? — Монгол наклонился.

— Не нужно, не нужно. — Сказал дядя.

— Ой, забыл! — Спохватился Монгол. Присев на корточки, он расстегнул сумку и быстро зарылся в ее содержимое, пока не вытащил на свет темную поллитровую банку.

— Вот вам варенье! Мама сама варила. Из наших вишен. — Радостно сказал Монгол, будто привез дяде Пете саму молодость.

Передавая подарок, он изо всех сил пытался настроить старика на дружественный лад, и даже немного поклонился, одновременно чувствуя себя полным идиотом.

— Спасибо. — Без энтузиазма сказал дядя Петя, осторожно взял баночку, и тут же поставил ее у себя под ногами, на пол.

— В прошлом году такой урожай вишен был! Все ветки усыпало! — громко и радостно сказал Монгол. — Вот мы и закатали.

— Это хорошо, это хорошо. — Бесцветно ответил дядя.

— Дядя Петя! Мама сказала, чтобы мы вас навестили. Может вам чего нужно? Убрать, или, может, посуду помыть? Мусор вынести? — Монгол начал было импровизировать, но непроницаемое лицо дяди только сморщилось от неудовольствия.

— Спасибо, мне ничего не нужно. — Сухо ответил дядя, переминаясь с ноги на ногу.

Монгол вздохнул. Поток спасительных мыслей в его голове иссяк. В разговоре снова повисла угрожающе длинная пауза.

— А у вас переночевать можно? — Монгол пошел в открытую. — А то на улице ливень, холодно, мы промокли. У нас даже теплой одежды нет. Мы у друга остановились, но он в другом городе. А вам подарок завезли. Мы бы только на ночь.

Дядя стоял неподвижно, глядя на Монгола печальными, выбеленными временем глазами. Он был где-то далеко. Монгол отчаянно пытался расшифровать сложный ребус его лица, раскусить секретные коды его партизанской души, но все слова уже кончились.

— Видите ли, Саша, — наконец, сказал дядя. — Я в последнее время стал часто падать. Очки вот разбил. Видите? — Он поднял очки повыше, чтобы Монгол хорошо рассмотрел перемотанную изолентой дужку. — Поэтому, увы, приютить я вас не могу.

— Дядя Петя. — Пролепетал Монгол. — Мы всего одну ночечку. Мы на кухне, на полу, под столом ляжем. А рано утром сразу уйдем. Нам только…

— Видите ли, Саша. — С грустным терпением, будто учитель неразумному двоечнику, повторил дядя. — Я в последнее время стал падать. Я часто падаю. Годы все-таки берут свое, возраст… Я вот вчера шел в магазин, упал, и очки свои разбил. — Он повертел очки у самых глаз Монгола. — Поэтому…

— Я понял. — Промямлил Монгол. — Выздоравливайте, дядя Петя. Всего хорошего.

Монгол взял сумку, встал, слегка пошатнувшись, чуть было не опрокинув неуклюжую вешалку, и шагнул к двери.

— До свидания.

Дядя не ответил. За спиной дважды щелкнул замок.

Монгол присел на ступеньку рядом с Томом, некоторое время молчал, трогая онемевшую челюсть. Щеки горели, будто кто-то наотмашь шлепнул его по лицу мокрой половой тряпкой.

— Куда теперь? — Том все понял без слов.

— На автовокзал пошли. Там хоть дождя нет.

Когда они приплелись к автовокзалу, дождь совсем прошел.

— Мальчики, ночлег недорого. — Насели на них несколько женщин в белых кедах, цветастых платьях, больших соломенных шляпах и в возрасте.

— Спасибо, мы уже уезжаем. — Сказал Том, и от них сразу отстали. В зале ожидания было много свободных мест. Они сели в углу, у камеры хранения.

Монгол намотал ремень сумки на руку, и тут же закрыл глаза.

— Дядька твой настоящий партизан. — Усмехнулся Том, пытаясь взбодрить друга.

— Завтра в горы пойдем. — Неожиданно сказал Монгол, и закрыл глаза.

Ночь прошла в полузабытьи. В вокзал постоянно входили люди, толкались, шумели. Вопили дети, кашляли старики. Том время от времени открывал глаза, проверяя, все ли в порядке. Монгол уже спал. Его расстроенное лицо по-детски расслабилось, замерло, лишь подрагивали время от времени ресницы.

«Все-таки верный друг». — Подумалось ему.

Действительно, несмотря на все гопничьи замашки, в Монголе была одна удивительная черта —помогать без лишних вопросов.

На следующий день, после разговора с матерью про отравление он зашел к Монголу.

— Привет, тут одного урода нужно проучить. Я сам буду разбираться, а ты просто в дверях постой. Я не знаю, какой он комплекции.

— Прямо сейчас? — Монгол, не дожидаясь ответа, сразу стал одеваться. — Приправы брать? Или чисто на кулаках?

— Забей.

— А куда идем? — Монгол на секунду остановился у зеркала, прищурил свои и без того узкие глаза, почесал сломанное ухо, и, выпятив челюсть, скорчил рожу.

— Сейчас на маршрутку, и до общаги у завода. Уже девять часов. Думаю, он дома.

— Пошли. — Сказал Монгол, и его глаза загорелись недобрым огнем.

Через полчаса они стояли у серой девятиэтажки.

— Ну что, «Пятерка» короли? — Спросил Том.

— Не то слово. — Монгол натянул на затылок кепку.

— Чистый гопник.

— Жизнь не пропьешь. — Ответил Монгол.

За последний год, несмотря на разные характеры, они сдружились. Привыкший к суровым пацанским базарам Монгол говорил коротко, емко, иногда нарочито двусмысленно. Том, напротив, был любителем поспорить, пошуметь, часто только ради спора, занимая позицию, с которой он и сам был внутренне не согласен. Он воспринимал мир легко, доверяя ему самое сокровенное, и бескомпромиссно обличая его недостатки. Ему казалось, что если объяснить людям, в чем они заблуждаются, то сами они, по велению своего сердца, станут лучше. Его самоуверенная искренность на грани хамства многих отпугивала, других же, наоборот, привлекала. Сам же Том считал, что таким образом отсеивает нормальных людей от всякого непотребного мусора. Монгол хоть и посмеивался над этой наивной чертой Тома, но где-то внутри ему нравилась такая резкая, беззащитная прямолинейность друга. К тому же разговорчивый Том никогда не критиковал его за то, что тот никак не мог толком научиться стучать на барабанах, и Монгол был благодарен ему за это.

В холле заводского общежития царил вечерний полумрак. Тусклая замызганная лампочка едва освещала небольшое пространство между стойкой вахтера, лестницей и двумя длинными коридорами, уходящими в гулкую темноту здания. За стойкой около чахлой пальмы дремала пожилая вахтерша. Общага приглушенно гудела. Где-то в гулкой трубе коридора трещал телевизор, доносился негромкий смех. Пахло яичницей и кислой капустой. Вернувшиеся с завода работники ужинали.

Том сразу направился к вахтерше. Та говорила по телефону.

— Вы Марья Афанасьевна?

— Она завтра, — прикрыв рукой трубку, сказала женщина. — Чего надо?

— Мы электрики. Она просила пробки посмотреть.— Том мельком показал ей свое старое удостоверение слесаря.

— Секунду. — Сказала в трубку вахтерша, и подозрительно посмотрела на Тома. — Не поздновато для электриков?

— Как смогли. — Он пошел к лестнице.

— А твое?

— Да не взял я, ясно же, раз во внерабочее. — Монгол улыбнулся, и, наклонив голову, заговорщицки подмигнул вахтерше. — Мы за магарыч. Вы своего из Жека все равно не дождетесь.

— На пятом этаже, левое крыло не горит. — Крикнула вслед вахтер.

Они поднялись на шестой этаж, и, пройдя в самый конец, остановились перед с цифрой 606.

Где-то хлопнула дверь, из темного прямоугольника тоннеля потянуло теплым обжитым жильем.

Том нажал на ручку. Дверь была закрыта. Он постучал.

— Кого там несет? — За дверью послышался хорошо поставленный баритон.

— Свои. — Сказал Том.

— Свои дома сидят.

— Открывай.

— Не открою. — Гонористо отвечал кто-то.

— Галушко здесь проживает? — казенно сказал Том. Его начал раздражать этот идиотский диалог.

— Здесь. — Дверь открылась, и на пороге показался плотный мужик среднего роста, лет сорока пяти. Широкое, плоское лицо, жесткая, слегка ироничная складка губ, оценивающий взгляд небольших карих глаз. Широкие скулы резко сходились на небольшом остром подбородке. Выглаженная рубашка, галстук, на голове — идеальная прическа с ровным пробором. В руках — чашка чая. Впечатление портили лишь растянутые в коленках спортивные штаны. Человек явно только что пришел с работы, и еще не успел переодеться.

Долю секунды он оценивал непрошенных гостей, пытаясь понять, что им нужно. Том заметил, что в глубине комнаты сидит еще один человек, и смотрит что-то по телевизору.

— Ты Галушка?

— Галуш-ко. — Галушко чуть задрал подбородок, и его тонкие губы скривились в ухмылке. — И почему на ты…

«Странно, будто не со мной». — Том много раз проигрывал в голове этот миг, хоть и старался спрятать его в тайниках своего сознания, переживая, что не получится так, как надо, но все произошло легко, очень быстро и даже как-то естественно.

«Этот урод в майке хотел отравить мою мать». — Подумал он, и в голову вновь ударила обжигающая ненависть.

Том сходу ударил Галушко в челюсть, а затем, не дав опомниться, выпрыгнул, пнув того ногой в грудь. Галушко влетел в комнату, упал у дивана, и, забившись в угол, прикрыл лицо рукой. Чашка в его руке взмыла вверх, и, описав дугу, вдребезги разбилась о потолок, оставив на нем коричневую кляксу с прилипшими чаинками.

Монгол зашел следом и плотно прикрыл дверь.

— Понял, за что?

— Му-жики??? За… За… Что? — эхом переспросил Галушко и его брови удивленно поползли вверх, а перепуганные глаза забегали по комнате, ища спасения

— Еще не понял?

— Я не…

Том ударил еще, целясь ногой в лицо, но тот отдернул голову, и удар пришелся куда-то в шею. Он ударил еще раз, сверху, прокрутил ногой, будто раздавливая гадкого, скользкого слизняка. Галушко то ли взвизгнул, то ли всхлипнул, затравленно выглянул из-за руки. Затем как-то обреченно съежился, сел, подобрав под себя ноги, по-детски громко шмыгая разбитым носом и вытирая кровь. Еще недавно веселый, задиристо-громовой, он уже согласился со своей ролью жертвы.

— Понял, за что?!!!

— Я… По... Не... — Заискивающий голос толчками выдавливал из себя жалкие, беспомощные звуки.

— Это мы только разминались. Сейчас мы тебя бить будем. — Монгол вытер шею, хрустнул пальцами.

— Да объясните же, наконец! — Вдруг завизжал Галушко, сплевывая на пол кровавую слюну.

Монгол вдруг потерял к нему интерес, посмотрел на потолок, глянул на соседа по комнате. Тот замер, втиснулся в кресло, уставившись в футбол. Происходящее в комнате его не касалось. Телевизор весело трещал: одни футболисты шли в атаку, их соперники отчаянно оборонялись. Монгол подошел к нему, заинтересованно глянул в экран.

— Динамо?

— Не, Шахтер, с Днепром играют. — Громко, чересчур по-дружески залопотал мужик, будто отгораживаясь от проблем соседа. — Уже дополнительное время. Дело к пенальти, но судья...

Монгол повернулся к Галушко, присел на корточки, и вдруг звонко шлепнул того ладонью по щеке.

— Я ничего никому не должен! — Вдруг заголосил Галушко. — Да объясните же! Это какая-то подстава!

Том схватил Галушко за челюсть, и вкрадчиво произнес:

— Ты не понял? Если кто-то кого-то отравит, я тебя убью. Теперь понял?

— Понял. — Галушко обмяк, стараясь не глядеть в глаза. И вдруг затараторил, поспешно выговариваясь, будто выстраивая вокруг себя частокол из слов. — Та пацаны, та не берите в го... Та то пьяный базар. Та то попутали. То несерьезно, то по-пьяни…

— Та то не важно. — В тон ему сказал Том, снял висящее на крючке полотенце, вытер руки.

— Пошли, Саня.

— Пошли, Егор. — Монгол посмотрел на Галушко, улыбнулся ему как старому другу. — Тебе еще повезло, что Егор добрый. А я бы тебе на память палец отрубил. И заставил бы тебя его съесть. Для начала. Или на бабки поставил бы.

В дверях Том обернулся. Галушко так и сидел на полу, закрыв голову рукой, не решаясь пошевелиться. С потолка падали редкие капли чая.

Они вышли из общаги, и, с наслаждением вдохнув свежий летний воздух, зашагали по тенистому бульвару.

— Будешь конфету? — Том достал из кармана замусоленную барбариску.

— Давай! Это ты правильно сделал, что клички не засветил. — довольно сказал Монгол. — Если ментам сдаст, зацепок ноль.

— Он знает, кто я.

— А, ну ладно. Но всё равно не сдаст.

— Похоже на то. Слишком обделался.

— Не в этом дело. Мы у него дома были. Если бы на улице, или там, на работе, — он мог бы. Дом — это святое. Его никто не защитит. Это потом прятаться надо, жить где-то. Всё менять. Ради чего?

Они замолчали. Летний ветерок донес до них запах цветов.

— Спасибо, Монгол. Выручил.

— Сам справился. — довольно сказал Монгол, натянул козырек кепки на лоб, и сплюнул. — За что ты его?

— Мать хотел отравить.

— Вот с-сука. Что ж ты раньше не сказал? — Монгол даже остановился. — Я бы ему башку проломил. Или Ахиллесово сухожилие перерезал. Эх, добрый ты слишком. Он это не оценит.

— Ладно, давай, на репетиции встретимся.

— Бувай.