«Безбилетники». Роман-сериал. Серия 12. «В пути»

С криками петухов их принял на вокзале заспанный милицейский наряд.

— Повезло! — Успел подумать Том, сползая с подоконника под ободряющее и почти нежное постукивание резиновой дубинки по ноге, — удалось таки на часок отключиться.

Они спустились на первый этаж и открыли грязную, обитую коричневым дерматином дверь с надписью «Милиция», рядом с которой стоял старый-престарый велосипед.

За дверью была длинная узкая комната. У окна стоял большой, заваленный бумагами письменный стол. За ним сидел участковый и что-то быстро писал. Вдоль стены, у входа, под стендом «Их разыскивает милиция» сидели на откидных стульях мрачные и запухшие граждане. Среди них выделялся косматый светловолосый человек с угловатыми чертами лица. Из коротких обшарпанных рукавов грязной куртки торчали узловатые руки с черными ногтями, в которых он сжимал бесформенный самодельный рюкзак.

— Наш человек. — Подумал Том, и нервно бросил взгляд на стенд с преступниками. Знакомых рож на нем не оказалось.

— Так как же ты свою картошку бросил, и на юг едешь? — Спросил участковый.

— Ничего с ней не станется. — Ответил Косматый, теребя рюкзак. — Я умный, бурьян не пропалывал. Солнцем не пожжет.

— Кулибин, блин. — Усмехнулся участковый.

— Еще одни, на юг. Наверху ночевали! — Доложил сержант.

— Что вам там, наверху, медом намазано? — Спросил участковый.

— Товарищ начальник, — бодро сказал Том, тыкая пальцем в окно, — вот наш поезд подошел. Мы сейчас уедем, и больше с вами не увидимся. Отпустите нас, пожалуйста.

— Тамбовский волк тебе начальник. — Буркнул участковый.

Косматый вдруг заерзал, и вскочил, глядя на дверь.

— Да не боись. Ничего с твоим драндулетом не случится. — Сказал участковый.

— Товарищ начальник. Отпустите. — Еще раз повторил Том. — Опоздаем ведь.

Участковый, наконец, оторвал глаза от бумаг, глянул в окно, и привычно недоверчивым тоном сказал:

— Покажите документы.

Они достали паспорта.

— Куда путь держим?

— В Крым.

— С какой целью направляемся в Крым?

— С какой… В гости. Друг у нас там.

— Гражданин начальник, сейчас наш поезд уйдет! — Повторил Монгол.

Участковый небрежно глянул в паспорта, и, кивнув сержанту, сказал:

— Петя, а ну досмотри их.

Сержант взял сумку Монгола, расстегнул змейку.

Среди носков и пакетов с крупой он заметил облупленную по краям красную флягу-книжку, достал ее, болтанул в руке. Тяжелая фляжка утробно булькнула, как бы подчеркивая, что полна до краев.

— Что здесь? — В его вопросе зазвенели плохо скрываемые нотки предвосхищения победы.

— Вода. — Сказал Монгол.

— Вода? — Недоверчиво переспросил милиционер, и его брови прыгнули вверх. Хохотнув, он с театральным жестом отвинтил крышку, понюхал содержимое. Недоверчиво пригубил. Монгол не обманывал.

Том сразу поскучнел. В его сумке лежала двухлитровая бутылка спирта. Перед сном он положил ее сверху, чтобы было удобно спать.

— А почему через нашу станцию? — Подозрительно спросил сержант Петя.

— В Запорожье поздно приехали. Деньги кончились. Потом сюда, на электричке.

— Что ж вы без денег, и в Крым?

— Так мы ж не отдыхать, мы к другу. Отпустите, а?

— А может вы грабители-гастролеры? — Сурово спросил участковый.

— Та посмотрите на нас. Он волосатый, я лысый. Какие мы гастролеры? Это ж форменное палево. — Засмеялся Монгол.

В этот момент тепловоз призывно свистнул. Монгол тоскливо посмотрел в окно. У ментов видимо тоже что-то ёкнуло.

Участковый кивнул сержанту.

Тот засуетился.

— Так, давай ты! — Сержант отвернулся от Монгола, и поставил на стол сумку Тома. Быстро расстегнул змейку, вытащил бутылку.

«Какая нелепая утрата. И врать глупо, — все равно же проверит», — мелькнуло в голове у Тома.

Сержант поставил бутылку на стол, брезгливо ковырнув в недрах сумки, затем взял спирт, и, вложив его назад в сумку, застегнул молнию.

— А теперь быстро отсюда! — Крикнул участковый.

Они вскочили и ринулись к выходу. В этот момент из кармана Монгола вылетела его граненая стопка, и, ударившись о каменные плиты, брызнула осколками по полу.

— Ха-ха-хахахахаха! — Захохотал Косматый, и понятливо подмигнул.

Поезд еще раз призывно свистнул.

— А-аа, мать вашу втридорога нехай! — Заорал участковый, — Забрали осколки, и нах… отсюда.

Поезд уже тронулся. Проводница уже убрала было подножку, но, увидев двух бегущих пассажиров, закричала:

— Давайте быстрее, мальчики! Запрыгуйте!

Они влезли в вагон. Успокоились, немного отдышались.

— Докуда едем?

Убедившись, что поезд набрал скорость, Монгол широко улыбнулся, и ответил:

— А докуда довезете.

— На следующей станции выходьтэ! — Сурово отрезала проводница.

— А какая следующая?

Женщина отвернулась, не удостоив их ответом.

Они снова спрятали вещи на третьей полке, и пошли гулять по поезду.

— А спирт не нашли! Вот придурки! — Сказал Том.

— Ага. И ориентировок на нас нет. — Монгол распахивал дверь очередного тамбура.

— Думаешь, вообще нет, или до этой дыры еще не добрались?

— Не знаю.

Поезд был забит битком, лишь в последнем вагоне было несколько пустых плацкарт. Они вернулись в него, подсев в свободное купе, где дремал лишь один седобородый старичок в пиджаке.

Том вглядывался в неродной пейзаж за окном, и никак не мог сообразить, что же в нем изменилось. Чем отличались все те же тополя, кусты, трава от его родных мест? Вроде все тоже, но что-то в них было не то. Они стали будто суше и в тоже время расслабленнее, привычнее к солнцу. Да и само солнце стало светить чуточку ярче, придавая зелени особый, южный блеск.

После очередной станции в плацкарт зашел здоровенный мужик.

— Це мое мисцэ! — Сказал он, глядя на Тома сверху вниз.

Том молча пересел на боковуху.

Старичок напротив проснулся.

Мужик сел на свою полку, снял пиджак. Долго и осторожно вешал его на крюк рядом с окошком. Затем достал из сумки сало, хлеб, яйца, огурцы, фляжку и небольшую походную рюмку. Наполнил ее до краев, выпил залпом, не смотря по сторонам, полностью погрузившись в процесс поедания пищи. Старичка соседская трапеза не интересовала. Он снова задремал, время от времени просыпаясь, чтобы ненадолго взглянуть в окно. Новый пассажир выпил еще одну рюмку, закусил. Затем свернул объедки, спрятал бутылку в сумку, вытер стол, откинулся назад, и, довольно поглаживая живот, сказал:

— От скоро прийдэмо до влады, и будэ порядок.

Пассажир напротив открыл глаза. Ему явно не хотелось говорить, но, видимо почувствовав, что не ответить не вежливо, спросил:

— Кто это — вы?

— Националисты. — Тихо, но с едва сдерживающейся гордостью сказал мужик.

Старичок не ответил.

— А вы, я бачу, с восточной. — Продолжал мужик. — У вас тута все по-другому. Чыновныкив годуетэ.

Старичок пожал плечами.

— Все сами себя кормят. — Осторожно и вроде бы дружелюбно протянул он. — Вон, только флот поделили, а уже корабли туркам продают. По цене металлолома. От ядерного оружия отказались.

— Розумиетэ, то зараз останне поколиння тых, хто правыв при совке. — Мужик положил на стол свои огромные тяжелые руки. — Цэ ж вси комуняки перекрашэни. Будэ новэ поколиння, чэсна молодь прийдэ до влады. А мы допоможэмо.

— Поможете? Как?

Мужик хищно засмеялся.

— Та як... Звисно як, — зброеюДа как… Известно как, — оружием. (укр.).

Старичок замолчал.

— Вы мабуть думаете, сив дядько, та й болтаэ? — Усмехнулся пассажир. Он снова откинулся на спинку, будто раздумывая, заново оценил собеседника, быстро глянул по сторонам. Старичок не вызывал опасений.

— Навесни був у Нижневартовську, — со вкусом сказал мужик. — Вахта в мэнэ там була. Так туды пистолеты прямо з Тульского заводу вэзуть. Без номеров. По триста доларив за штуку. Я купыв.

Мужик потянулся было к карману пиджака, помедлил. Вытащил оттуда носовой платок, и, промокнув вспотевшее от водки лицо, глянул туда, где, прислонившись щекой к окну, сидел Том. Тот безучастно смотрел в окно.

— …А из Средней Азии — лазерные прицелы по 50. — Мужик перешел на русский. — Сейчас такой 1000 зеленых стоит. Я себе на "Сайгу" купил.

— Не страшно? Нелегально ведь. — Спросил старичок.

— Почему нелегально? Все легально, документы на "Сайгу" в порядке, — мужик подмигнул, засмеялся своей шутке, и потянулся было к пиджаку, но глянув на Тома, вновь убрал руки на стол.

— В Карпатах много оружия. — Понизив голос и смакуя каждое слово, продолжил он. — Очень жаркие бои были, и с немцами, и с поляками, и с большевиками. Зброя по лесам осталась самая разная. В некоторых местах до сих пор ходить опасно. В детстве, помню, скрутим несколько немецких гранат в одну, да як жахнем. Любили это дело.

Старичок молчал.

— Сейи вэсны на Георгия хтось из «Дегтярьова» полывав. Таке село в нас, бандеривське. — Ухмылялся мужик.

Увидев недоумение на лице собеседника, объяснил:

— У нас в селе на праздник Георгия Победоносца в воздух стреляют. Традиция такая.

— А вы сами-то откуда? — Спросил старичок.

— З Галычыны. З одного славетного села. При Симчича чулы?

— Нет.

— З нашого села вин. То вин генерала Ватутина пидстрелыв. И не в ногу, як казалы при Совдепе, а в плечо. Двадцять пъять рокив по лагерях. И тиейи ж думкы: вид демократив этих толку не будет, они только о себе и думают.

— Вы считаете, что нужно воевать?

— Тут не в этом дело. — Собеседник потер багровые кисти рук. — У Дмытра Донцова очень точное разделение всех людей на казаков и свинопасов. Сейчас нами правят свинопасы. Их нужно прогонять, и чем скорее — тем лучше. Но они будут сопротивляться, потому что за ними админресурс. Неизбежно прольется кровь, но она только сплотит народ. Ведь совершенно иное дело — государство, построенное на крови. Совершенно другая крепость цемента. А збройи у нас забагато. Очень много, всё у всех есть, и всё к тому идет.

Мужик говорил весомо, отрывисто, будто колол дрова. Он уверенно отвечал на все вопросы, о всем имел ясное представление. Том вдруг вспомнил слова Силина про миф. Этот простой мужик чувствовал все то же самое! У него был свой миф о независимости, — миф куда более живой, чем в других местах Украины. Его ясная, первобытная уверенность в своих словах не имела ничего общего с отрывочными интеллигентскими рассуждениями Лужи. Но в то же время у них было и общее. Легкое чувство самоуверенного превосходства, которое замечалось и в жестах, и в повороте головы, и во взгляде. Это чувство как будто бы лишало их необходимости что-то доказывать в споре, как иногда бывает со взрослым, уставшим от глупых вопросов ребенка.

— Если бы не было СССР, — Украина, по крайней мере западная, жила бы совсем по-другому... — Продолжал мужик.

— Были бы поляки. Чем не оккупанты? — Отвечал старичок.

— Поляки — совсем другое дело. Польша — культурная, чистая страна. Дороги — как этот стол. — Он протер рукой по бежевому пластику. — Я в Польшу часто езжу, хорошо знаю.

— А то, что поляки относились к украинцам как к быдлу? А польский гонор?

— Та не, такого не было, то вы с евреями путаете. Вот во время войны Богдана Хмельницкого евреев били. С одной стороны украинцы, с другой поляки. Забирали награбленное добро. 

— Да как же не было? — Вдруг оживился старичок. — А как же ОУН? Она же против кого организовалась? Против пацификации Пилсудского. Я сам помню рассказы своих знакомых. А Бандеру к смертной казни за терроризм кто приговорил? Русские? Нет, поляки.

Мужик помрачнел, его глаза уперлись в лежащие на столе кулаки.

— В нашем селе, когда пришли немцы — они убили двух ОУН-овцев. — Тяжело ворочая слова, сказал он. — А когда пришли большевики, то убили 276 человек. Включая маленьких детей. Просто срезали пулеметами, приговаривая: "все равно бандеровец растет". Как к ним можно после этого относиться? Во Львове, на месте тюрьмы в несколько слоев трупы, известью присыпаны. И мы знаем, что это не немцы. Оттого большевиков не любили, и били, где могли.

— Вы поймите меня правильно. — Сказал старичок. — Я большевиков не защищаю. И страна, и Церковь от них тоже натерпелась. Но ведь и немцы. Немцы тоже людей расстреливали. Культурный народ, а человеческой кожей мебель оббивали. Это как? А Бандера, — он разве за немцев не воевал?

— Та не, — легко отмахнулся мужик, — он всю войну в тюрьме просидел. Как только они независимость провозгласили во Львове в 41-м, — его и посадили.

— Но власть-то во Львове была немецкая, она же не просто там появилась, — гнул свое старичок.

— Немцы были временными попутчиками. Бандера хотел суверенную Украину, просто советские пропагандисты все смешали. Вот Мельник говорил, что немцы нам союзники и братья до гробовой доски. Из-за этого начался конфликт между обоими, и бандеровцы мельниковцев почти уничтожили. Бандера знал, что какой бы империалист ни пришел, — политика будет та же. Вот, например, кого большевики преследовали в 1939 году, тех же и немцы в 1941-м. Кого били немцы с 1941-го по 1944-й, тех били потом и большевики. Они друг друга не уничтожают, эти империалисты, а дополняют. Но это всё, как говорят в России, преданья старины глубокой. Разве вам нравится то, что сейчас происходит? Ведь повсюду дерибан, бывшие коммунисты под новой вывеской делят государство, а народ опять где-то сбоку.

— Не нравится. — Сказал старичок. — Но у меня на этот счет другое мнение.

— Какое?

— Я православный священник. И отвечу как православный. Национализм по своей природе опирается на кровь, в прямом и переносном смысле. Чтобы выделиться по этому признаку, нация вынуждена, понимаете, вынуждена подчеркивать то, что она лучше, особеннее других.

— Вовсе нет. Я, например, уважаю тех же поляков, или немцев.

— Проблема не в вас. Если это станет государственной политикой, то неизбежно найдутся люди, которые будут считать иначе. Люди — они разные. Появятся и те, кто, найдя в этой идеологии приемлемую для себя нишу, будет презирать других. Вот вы уважаете немцев. Среди них были и хорошие люди, не потерявшие остатки совести, и изверги. Изверги есть везде, но раскрыться, воплотить свои деяния они смогли только благодаря национализму, благодаря теории избранности. А без этой теории так бы и остались до смерти милыми людьми. И немцы проиграли в войне не потому, что были плохо экипированы, слабы или не уверены, а потому, что этой избранностью возгордились. Эта сатанинская гордыня уничтожила не одно племя. Вот, например, апостол Павел. Вы только представьте: человек принадлежит к народу, у которого — Завет с Творцом. С Богом! Он принадлежит к избранному народу, — чего еще желать? И вдруг он говорит, что язычники ему братья, и, преодолевая свою избранность, идет проповедовать к ним.

Мужик молчал, тяжело глядя на собеседника.

— Да, вы правильно сказали: кровь — это крепкий цемент. — Продолжал священник. — Но ваш крепкий дом не устоит, поскольку у него нет фундамента, нет Бога.

— Хорошая проповедь. Я ничего против Церкви не имею. Алэ я вважаю, що Церква, як маты, должна быть национальная.

— Вот именно. Это потому что у вас место Бога заменила родина, территория. А Христос следующих за Ним призывал отказаться даже от родителей. Вот, например, есть у нас праздник Покров. Почему мы, славяне, празднуем день, когда Богородица разбила корабли наших предков у православного Константинополя? Потому что мы в первую очередь христиане, и только потом — славяне, народ.

— Я може крови и не хочу, но жыття — воно такэ... А Покрова — цэ не тильки церковнэ свято. — Мужик опять перешел на мову. — Цэ ще й дэнь народжэння УПА.

Он хлопнул себя по коленям, давая понять, что разговор окончен, и, отвернувшись к окну, замолчал.

Поезд замедлил ход. За окном замелькали столбы станции, а затем появился небольшой, залитый солнцем перрон Мелитополя.

— Бувайте. — Мужик встал, слегка поклонился священнику, и вышел в коридор.

В вагоне стало совсем душно. Южное летнее солнце разогрело его как консервную банку.

— Новоалексеевка. — Монгол дернул Тома за рукав. Название станции он проговорил с таким благоговением, будто бы они ехали именно туда.

— И что? — Не понял Том.

— Как что? Следующая — уже Крым. Пошли в тамбур, покурим.

— Пошли.

Они вышли, Монгол достал сигареты.

— Видел? — Произнес Том. — Матерый бандера. Не то что наши местные интеллигенты. Совсем другое тесто.

— Я думал, ты ему начнешь баки забивать. — Отозвался Монгол.

— Зачем? Каждый сходит с ума по-своему.

— Я бы укатал его.

— А не надорвался бы? У него руки — как мои ноги.

— Здоровый шкаф громко падает. — Зевая, сказал Монгол. — Но я не стал рисковать, потому что у него пушка.

— Откуда знаешь?

— По глазам понял… Он вначале перед попом хотел хвастануть, а потом тебя стреманулся. Эх, моего бы дядьку сюда.

— Ты кстати обещал рассказать. Кто он у тебя?

— Дядька у меня героический.

— Это я уже слышал.

— Ну как... — Монгол собрался с мыслями. — Ветеран войны, воевал где-то на Белорусском фронте. Потом попал в плен к немцам, отправили в концлагерь. Три раза бежал, на третий раз — удачно. Каким-то образом оказался во Франции, попал к маки, французским партизанам. Воевал с ними до победы. Награжден орденом Почетного Легиона. После войны, не будь дурак, остался во Франции, поскольку в родной стране за плен можно было еще и сесть. Вернулся уже при Брежневе.

— А что государство? Не посадило?

— Не только не посадило, но еще и квартиру в Москве дало, и на работу устроило. Он до пенсии книги с французского переводил. А потом ему душно стало, — что-то с легкими. И вот, на Крым поменялся. Старенький он уже. Лет под восемьдесят наверно.

— Героический дядька, да. — Протянул Том. — Ты адрес-то хоть взял?

— Конечно. Мамка написала. И банку варенья ему передала. Чтобы уж совсем с пустыми руками не ехать.

Предвкушая скорый финиш, Том крутил в руках карту с расстояниями между станциями.

— Тут совсем немного. И тут… Теперь совсем другое дело. По логике следующая Джанкой, а там уже и до Симферополя дэцл! Еще чуть-чуть…

Поезд летел вперед, как лошадь, почуявшая близкое стойло. Он был уже почти родной. Стыки рельсов стучали в унисон с сердцем, наполняя его радостью. Проводники все разом подобрели, радостно улыбались пассажирам. Том сам будто слился с длинной железной гусеницей состава в единое целое, и они вместе неслись к цели, жадно вглядываясь в раскаленное белое марево горизонта.

Природа за окном изменилась до неузнаваемости. Жухлые, высушенные солнцем тополя, колючки и серо-желтая земля уступили место соляным озерам Сиваша. Заискрились седыми берегами мертвые заливы, запахло йодом, соленым морским гнильем, еще чем-то горьким, незнакомым.

Они сели в конце вагона. Рядом, в последней плацкарте, ехала компания волосатых. С третьей полки, из-за рюкзаков, торчала гитара. Разморенные то ли солнцем, то ли водкой, они спали. Напротив, на боковухе, сидели две цыганки с младенцем. Том кивнул на цыган, шепнул Монголу.

— Вон, видишь. Это вечные трайперы. Целый народ, который тысячелетия ищет что-то, ищет. Народ в движении, народ без дома. Наверное они сыграли когда-то в игру, где на семь стульев шесть человек. И, когда музыка прекратилась, им не хватило своего стула. И теперь они едут, едут. Профессиональные путешественники. Вот у кого опыт!

— Может, ты с ними в таборе хочешь пожить?

— Они меня не поймут. Я для них конкурент.

Симферополь начался внезапно. Когда за окном показалась белая колоннада вокзала с башенкой часов, пассажиры радостно засуетились.

— И всё, что ли? — Поскучнел Монгол. — Я бы дальше ехал.

Город встретил их теплым воздухом раннего вечера, запахом кипарисов и цветастой суетой приезжих. Проводники тепло прощались с пассажирами.