«Безбилетники». Роман-сериал. Серия 13. «Крым»

Они сели на скамейке у вокзального фонтана, раскрыли карту.

— Что-то тут Фрунзенского не видно.

— Мелковатая. Пошли, вон рынок. Там и узнаем.

Симферополь оказался грязным суетливым городом с разбитыми тротуарами и пыльными суетливыми дорогами. Тому он почему-то напоминал телеграфный столб, сплошь заклеенный старыми и новыми объявлениями.

Через четверть часа они уже знали, что Фрунзенское переименовали в Партенит, что это на побережье где-то за Алуштой, и дешевле всего туда добраться на троллейбусе.

Монгол долго ковырялся в карманах в поисках денег, пока на асфальт не выпал изрядно помятый леликов конверт.

— Э, аккуратнее с почтой. Дай мне, у меня карманы поглубже. — Том расправил письмо, бережно положил его себе в задний карман, и они отправились на троллейбусную остановку.

Троллейбусы подъезжали один за другим, быстро всасывая в себя очередную толпу отдыхающих.

— Может так пролезем? — Сказал Монгол.

— Не пролезем. Тут кондуктор. Бери до ближайшей остановки, а выйдем во Фрунзенском. Или как там его. — Сказал Том.

— Сумку оставлю. — Монгол ушел к окошку кассы.

Том развалился у бетонной колонны. Его глаз лениво скользил по цветастым юбкам и летним шляпам, пока не наткнулся на длинноволосого блондина. Тот сидел неподалеку от него на куче рюкзаков, и ел из пакета персики. Он поймал взгляд Тома, и между ними установилась та неуловимая связь, которая так легко появляется среди неформалов по принципу «свой-чужой». Том подошел поздороваться.

— Персик хочешь? — Незнакомец опередил его, и протянул пакет.

— Спасибо. Я два возьму, для товарища. Меня Том зовут.

— А меня Свен. Из Риги.

— А вы куда сейчас?

— Сейчас в Ялту. Там сэйшн, много команд будет.

— А кто именно?

— Не знаю. Всякие. Местные, приезжие.

— Клево! Ладно, может еще увидимся. — Том пошел было к сумкам, но тут его осенило. Он бросился к Монголу.

— Слышь, едем до Ялты. Там сейшн, а Лелик говорил, что Индеец ни одного концерта не пропускает. Значит сто пудов он в Ялте! Может даже играет.

— Во, масть пошла! — Обрадовался Монгол.

Наконец, к остановке, звеня и воя подкатил их троллейбус, и они вместе с веселой толпой отдыхающих влетели внутрь. Троллейбус был древний и неповоротливый, как динозавр. Натужно взвыв, он покатил на пределе своих пенсионных сил, обдувая пассажиров из распахнутых окон. Степной ландшафт быстро сменили сопки, а за ними пошли кутающиеся в дымке облаков, покрытые сизыми лесами, горы. Троллейбус, утробно завывая, карабкался наверх.

По соседству с ними сидела компания хипарей, которые ехали в их вагоне.

— Чего пацаны невеселые такие? Не выспались? — Спросил Монгол.

— Цыгане с нами были, и гитару мою увели! — Кисло улыбнулся темноволосый скуластый парень.

— Во как. — Монгол повернулся к Тому. — Видал, романтик?

— Столкновение цивилизаций кочевников. В большом вагоне кто первый встал — того и гитара. — Изрек Том.

Троллейбус с трудом взял перевал, и, весело звеня, покатился вниз.

— Море! Море! — Встрепенулись дремавшие взрослые, а уставшие сидеть дети радостно полезли в окна.

За перевалом вдруг, — будто кто-то могучей рукой раздвинул горы и распахнул зеленый занавес, — открылся новый, неведомый мир. Внизу тяжелой стальной плитой лежало необъятное море. Справа оно упиралось в косматые, покрытые лесом утесы, над которыми высился угол похожей на шатер горы. Слева, за широкой солнечной долиной, топорщилось гигантскими каменными изваяниями длинное плоскогорье. Далекий морской горизонт клубился в туманной дымке. Его линия была размыта и нечетка. Там, где-то очень далеко, сливались воедино две одинаково чуждые человеку, непокорные стихии моря и неба. Они будто дразнили, необъятные, непостижимые, легко сосуществуя вместе, и при этом совершенно не нуждаясь в человеке.

С пассажирами автобуса произошла неуловимая перемена. Все загомонили разом, повеселели. Так ребенок, предвкушая вожделенный миг счастья, с азартом и нетерпением ищет подарок под елкой.

«А ведь счастье — это когда нет невозможного». — Подумал Том.

Солнце пробежало по его лицу, и в душе будто кто-то включил свет. Он вспомнил тот тонкий брюзжащий голосок, который глупо ныл в его голове этой ночью на неведомом полустанке, и усмехнулся.

Троллейбус повернул вправо, и покатил вдоль моря по залитой солнцем дороге. Открытые окна дышали свежестью.

«До счастья теперь только рукой подать. Оно дорого победой, а они победили». — Том глядел в окно, жадно вдыхая смолистый запах таявших на солнце кипарисов. Монгол дернул его за рукав.

— В Ялту ехать не стоит.

— Почему?

— Народ говорит, что там нормального пляжа нет. Самые козырные — под Массандрой. Это пригород. Выйдем раньше, искупнемся, и пойдем себе по берегу. Говорят, что недолго. Времени еще часа три.

Они вышли в Массандре, и тут же увидели афишу.

— «В программе выступят около двух десятков рок-коллективов из Крыма, Украины, России и стран ближайшего зарубежья. — Прочитал Монгол. — Вход 100 000 рублей.

Начало концерта в 21-00. Адрес: г. Ялта, городской курзал.»

— Слышь, заломили цену, гады! — Сказал Том.

— Да пофигу, как-нибудь залезем. Может Индеец и пустит.

— Сильно мы ему нужны! — Скептически заметил Том. Ему казалось, что чем меньше он будет надеяться на теплый прием, тем вероятнее он случится.

Массандра оказалась высоко. Они долго спускались к морю большим и густым парком, перепрыгивая через скамейки и срезая длинные тенистые аллеи. Впереди, за густыми кронами деревьев то и дело мелькал синий океан моря. И они неслись к нему, не разбирая дороги, предчувствуя, как уже совсем скоро окунут в воду свои потные, грязные, пропахшие железнодорожной копотью тела.

Внезапно лес кончился, и они с разбегу вылетели на небольшую открытую площадку. До моря было еще метров сто. Оно было совсем рядом, неестественно синее, безбрежное, какое-то чересчур выпуклое, и шевелилось, будто живое. В самом его центре, прямо под слепящим южным солнцем, мерцало небольшое серебряное озерцо. В нем неподвижно стояли белые точки парусников.

Море! Том на миг подумал, что они никогда не доберутся до него… Оно тянуло к себе неведомой магией, обещая исполнение всех желаний, придуманных или еще нет. Оно так и будет маячить вечно, где-то чуть впереди, недостижимое в своей святой красоте. Как полузабытая сказка из детства.

С тихим остервенением они ринулись дальше. До долгожданной кромки прибоя оставалось метров двадцать, но тут перед ними встал двухметровый решетчатый забор.

— На штурм! — Заорал кто-то рядом. Недалеко от них уже карабкалась через решетку компания каких-то хипарей.

Еще минута, и, побросав сумки на галечный пляж, они спешно расшнуровывали кеды, распутывали нахватавшиеся репейника шнурки, стаскивали одежду, подспудно соревнуясь друг с другом, будто от того, кто первый залезет в море, зависело что-то очень важное.

Монгол на миг опередил Тома. Он сходу разбежался, прыгнул, исчез под водой, вынырнул, сплюнул, улыбаясь во все тридцать два.

— Соленая.

Том нырнул следом в ласковую, переливающуюся солнечными бликами, воду. Она закурлыкала под грудью, тонкими струйками пузырьков покатилась вдоль тела.

— Я — прилетел! Вот оно море! — громко пропел он.

— Вот оно счастье, я прилетел! — Подхватили неподалеку знакомую песню в незнакомой компании.

«Все свои! — Подумал он. — Так и должно быть в сказке».

Через полчаса блаженства они, как земноводные, устало выползли на берег и вытянулись на обжигающей гальке.

Монгол был в восторге. Не прошло и пяти минут, как он снова ринулся в море, глубоко нырнул, размашисто поплыл кролем, вновь нырнул.

Том следил за ним из-под прищуренных ресниц, и даже немного завидовал. Море, желанное, далекое, теплое, показалось ему простым соленым водоемом. В нем больше не было тайны, которая так манила его. Что это была за тайна? Тайна человека, который когда-то на заре своей юности вышел из воды? Тайна его детства? Неосознанная тоска по тем временам, когда у него дома все было в порядке?

— В одно и то же море нельзя войти дважды. — Вздохнул он, и отвернулся, вдруг потеряв к морю всякий интерес.

Повсюду, куда ни кинь взгляд, возлежал различный неформальный люд. Это были нескладные, в рваной джинсе, бледные и загорелые, незнакомые, но такие родные люди. Они так же презрели обывательский быт тесных клеток панельных домов, и ринулись куда-то далеко, в теплые края, в далекую Ялту. Лишь в дальнем углу пляжа, испуганно поглядывая в их сторону, жались друг к другу цивилизованные обыватели. Это они были формальными хозяевами пляжа, это их заботливо отделили от остального мира решеткой высокого забора и платным входом.

— Хороша водичка. — Монгол вылез на берег.

— Посмотри. Рядом — все свои. Настоящие.

— Свои дома сидят. — Захохотал Монгол, с размаху шлепнув его по спине медузой.

Том лениво мигнул глазами, поднял голову. Около них остановилась миловидная девушка. Она явно шла мимо, но вдруг нерешительно сделала шаг в их сторону.

— Простите, молодой человек! — Обратилась она к Тому. — Я увидела у вас на сумке надпись «Не проп’ємо Україну». Вы были на этом фестивале?

— Был. — Сказал Том, удивленно разглядывая гостью. Она была явно не из их теста.

— А я там выступала! — радостно сказала та.

Том всмотрелся в ее смутно знакомое лицо. Это была одна из известных украинских поп-певиц, которых частенько крутили по телевизору. Том никак не мог вспомнить, как ее звали.

— Да, помню! Замечательный концерт был. — Нехотя ответил он, почесывая грудь. — Но вас там не очень приняли. Я вообще не понял, зачем вы там выступали. Это же был рок-концерт.

— Разве не все равно, какой концерт объединяет людей? —пожала плечами девушка.

— Конечно нет! Вы же продаетесь. А мы считаем, что песни, на которых зарабатывают, — это не песни, а… Как бы помягче… Птицы в клетках.

— Это не так…

— Вы же всегда думаете о земном, поете о земном. А рок поет о свободе от денег, от мира. О победе над собой.

Он смотрел на нее юную красоту, но она не побеждала его. Ему хотелось, чтобы с нее слез весь этот фальшивый лоск, этот пафос сытой и безболезненной жизни. Чтобы ей стало неуютно в своей искусственной золотой коже.

— Мы поем о любви. Чего же здесь земного? — Сухо ответила певица.

— И почем у вас любовь? Вы ведь даже за этот пляж заплатили, правда?

— Извините! — Деревянным голосом проговорила певица, и пошла, будто пьяная, к железным воротам пляжа.

— Что есть ты без того, что у тебя есть?! — Сказал он вслед.

— Фу ты гад! — Выдохнул Монгол, провожая взглядом ее дорогие бедра и стройную фигуру.

— Если цивилизованные люди вынуждены улыбаться тем, кого ненавидят, то панки любят только тех, кто им нравится, без лишнего лицемерия.

— Сам сочинил?

— Не-а. Это анархист Кропоткин. Правда, в моей обработке.

— Дурак твой Кропоткин. Плюнул звезде в душу.

— Если только у нее еще осталась душа. Принципы…

— Дурь какая-то эти твои принципы. — Монгол накрыл футболкой небольшой камень, положил на него голову, и закрыл глаза.

— Человек без принципов — что дерьмо в проруби.

— Согласен, но принципы принципам рознь. Жизнь — она штука длинная. Смотри, чтобы принципы твои не обломала.

— Если обломает, то грош мне цена. Превращусь в серую безмозглую единицу. В собаку Павлова. Буду ходить на работу, думать только о бабле и слушать таких, как она. Только если такое случится, — ты скажи мне, чтобы я пошел, и с балкона спрыгнул.

— Ты хитрый. У тебя невысоко. Только ноги переломаешь. — Усмехнулся Монгол.

Том закрыл глаза. Солнце разморило его. Идти никуда не хотелось. Бессонная ночь давала о себе знать, и накопленная усталость навалилась на приятелей.

Звон голосов и веселый плеск прибоя утихли, море превратились в быструю горную реку. Он стоял в по колено в ее прозрачной ледяной воде, разглядывая на дне стайки юрких, похожих на аквариумных, рыбок.

— Эй! — Услышал он, поднял голову, и вдруг увидел Светку. Она сидела на другом берегу, и что-то говорила ему оттуда, — настороженно, будто предупреждая… Но что? Ее слова терялись в шуме речки. Наверное, ничего хорошего. Ее брови были сдвинуты, руки сложены на груди. Ее слова, будто жухлые осенние листья, падали в воду, и неслись вниз, крутясь в быстрых темных водоворотах.

Ноги онемели от холода. Не переплыть, не перенырнуть, — река унесет его, как щепку, туда, вниз, в бездну, в вечные сумерки, из которых никто не возвращался.

— Как же ее услышать? — Будто повинуясь чему-то свыше, он опустился на колени и стал пить воду. Река отдавала железом.

— Ты не любишь меня. — Сказала вода светкиным голосом.

— Это не так! — Закричал он, отрываясь от реки, но Светки уже не было. Вместо нее из красных кругов возникло хмурое лицо Монгола.

— Вставай! Надо концерт искать, а то стемнеет скоро. — Сказал он.

Том моргнул, неохотно расставаясь со сном.

— Дай воды. — Наконец прохрипел пересохшим горлом. Глянул невидяще в переливающуюся сине-зеленую пучину моря, вздохнул. Вычеркнуть. Забыть. Забыть, чтобы освободиться.

Огненный апельсин солнца уже сдавили покатые, укрытые лесом горы. Не удержали его в своих косматых объятиях, и он лопнул, брызнув оранжевым соком по небу. Многолюдная набережная празднично гудела, пестрела футболками, шляпами, купальниками, текла куда-то вперед, текла обратно. Том крутил головой, с восхищением разглядывая лопоухие магнолии, розовые платаны, какие-то другие невиданные деревья, цветущие розовым, белым, красным...

— Это не школьная пальма в кадке, да. — С восхищением трогал он волокнистый ствол тощей ялтинской пальмы.

— Во ты ботан, я фигею. — Хохотал Монгол.

Курзал всё не находился. Редкие знатоки Ялты махали им руками куда-то дальше, вдоль берега. Зато слева и справа появлялось все больше неформально одетого люду, в цепях, с выбритыми висками, с ирокезами и длинноволосые. Маленькие компании легко находили общий язык, сливались в большие и, как старые друзья, двигались вместе.

— Верной дорогой идем, товарищи панки. — Кричал кто-то.

Том ощутил прилив радости, какой бывает перед праздником, когда вокруг много людей, и все заряжены весельем.

Толпа, превратившись в сплошной человеческий поток, весело и бодро текла вперед по набережной. В разные стороны от нее летели бутылки и банки. На пути оказалась небольшая площадь с ларьком «Пирожки». Какой-то юркий парень в черной косухе схватил с прилавка коржик, и дал деру. Продавщица, — полная румяная деваха с выбивающимися из-под косынки кудрявыми волосами, взвизгнув, выскочила из-за прилавка, и придерживая рукой большую колышащуюся грудь, отчаянно бросилась следом. Бесхозный ларек тут же облепили волосатые, без разбору хватая пирожки, коржики и прочие хлебобулочные, — все, что попадалось под руку. В минуту прилавок оказался пуст.

Девушка вернулась злая, всклокоченная. Непонимающим, не верящим взглядом она глядела на пустой прилавок.

— Я купил! — Сказал кто-то, бросив на блюдце пару мелких купюр.

— Ваш киоск будет вписан золотыми буквами в историю рок-н-ролла! — Заржал другой.

Бурлящий человеческий поток катился все дальше, пока не уперся в какой-то концертный зал.

— Это тот? — Нерешительно остановились первые.

— Да не. Тут тихо.

— Смотри. Это что за лажа? — Возмутился кто-то, показывая себе под ноги.

Некоторые из плит были сделаны в виде звезд. На них тусклым мрамором поблескивали имена: «София Ротару», «Алла Пугачева», «Филипп Киркоров».

— А ну, пипл, станьте вокруг меня. — Сказал кто-то. Его прикрыли.

Минута, и на звезде с именем известного поп-певца появилась свежая куча человеческого дерьма.

— Вот теперь законченная композиция! — радостно заорал кто-то.

Они оба уже давно хотели по нужде, и, заприметив неподалеку небольшой парк, отошли в сторону от этого задорного балагана. Выйдя, наконец, из кустов боковой аллеи, они увидели идущих навстречу им двух молодых, аккуратно одетых людей. В их походке, в откинутых назад плечах, в смехе, в нарочитой жестикуляции было что-то вызывающее. Так ведут себя новые хозяева, которые оценивают дом, не обращая внимания на собирающих вещи бывших жильцов.

— It’s wonderful! — Том отчетливо услышал жующий гласные, будто надтреснутый говор.

— Иностранцы! — Прошептал Монгол. — Смотри! Живые иностранцы!

— Похоже что американцы. — Со знанием дела сказал Том. Давай их стреманем.

— Зачем?

— А чего они… За девками нашими ездят! — Нашелся Том.

— Точно! У, гады! — Согласился Монгол.

Английским Том почти не владел, органически не переваривая этот предмет еще в школе, зато с удовольствием переводил тексты любимых групп. Когда они поравнялись с американцами, он сделал страшное лицо и прошипел.

— Мужики, а где тут курзал?

— I don’t know! — Парень поближе развел руками, и слегка отклонился от собеседника, дабы обозначить дистанцию.

— Шо, не вкурил, бродяга? Whеre is kurzal? — Наседал Монгол сбоку. — Rock music?

— А, рок, джи-джи-джи! — Радостно закивал второй, вроде бы понимая, о чем речь, но в то же время слегка бледнея. — We don’t know!

— I tell you, you must die!Я говорю тебе, ты должен умереть! (англ.) — Искаженная цитата из песни группы The Doors «Alabama song». В оригинале: I tell you, we must die! — Прошипел Том, ткнув пальцем в ближайшего субъекта.

Парочка шарахнулась в сторону, попятилась.

— I don’t know! — Закричали оба, и изо всех сил припустили по темной аллее. У угла один из них повернулся и закричал:

— Нэ стрэлюай! Нэ стрэлюай!

— Иди давай, а то отрихтуем по самый суверенитет! — Крикнул Монгол.

Но те уже скрылись за углом.

— Вставили пистон! — Хохоча, они вновь вышли на набережную, вдыхая пьянящую южную смесь смолы и моря. Наконец, до них донеслось тяжелое тумканье бас-барабана, а вскоре показался и долгожданный музыкальный павильон. Ломиться сквозь кордоны не пришлось: большую открытую сцену курзала обрамляли закрытые трибуны. На их нешироких, слегка наклоненных крышах возлежали все те, кто решил посмотреть концерт бесплатно.

— Лежачие места! Это лучшие места на моей памяти, — воскликнул Том. — Теперь самое время отпраздновать.

Они влезли на крышу.

— Я стопку разбил. — Сказал Монгол. — а кружку забыл.

Стакан нашелся у соседа, русоволосого парня в тертой кожаной безрукавке.

— Подогреете? — Спросил тот.

— Чистый. — Монгол налил ему половину стакана. — Ты Индейца не знаешь?

— Не, не знаю такого, — проглотив спирт, захрипел парень. — Я не местный, из Кривого Рога.

— О, панковское место. Говорят, у вас гопов много?

— Да, город стрёмный... Длинный, как кишка. Самый длинный в Европе. А гопов везде много. Ну ничего, живы покуда.

— Давно здесь?

— Уже месяц. Хорошо тут, в Ялте. Гопоты почти нет. Ништяков много. Только скучновато. Слишком все уютно. Ни коробок бетонных тебе, ни заводов. Летов вообще не звучит. Вот поешь его, а вокруг все эти пальмы, бабы голые ходят. Какая-то подделка во всем чувствуется. Не достоевское тут место. А хипарям и растаманам — раздолье.

— Гопники поди все по домам бухают. Поэтому на Крым денег нет, — засмеялся Том.

— Э, не… — криворожец хитро прищурился, покачав пальцем, — здесь гастролеров много. Еще познакомишься.

— А где здесь вообще вписываются?

— А везде. Где лег, — там и вписка. Тепло. — Засмеялся собеседник.

Том перевернулся на живот, и растянулся на не успевшей остыть от дневного зноя крыше, посмотрел на сцену. По ней из стороны в сторону носился кудрявый вокалист, время от времени бросая свое легкое тело прямо в ревущую под сценой публику. Толпа не давала ему упасть, и торжественно водружала обратно. Повсюду царил живой, стихийный, никем не объявленный праздник. Хиппи и панки всех расцветок съехались сюда с просторов необъятного бывшего СССР. Кто-то сидел на трибунах, кто-то лежал вокруг, кто-то неподалеку бродил у моря. То тут, то там сизыми облачками клубился тяжелый дым с запахом поздней осени. Кто-то пил, кто-то спал, кто-то целовался. Кто-то, подперев руками голову, наслаждался концертом мотыляя головой в такт музыке. Все эти люди были такими же, как он.

— Хорошо. — С чувством проговорил Монгол.

***

Когда концерт кончился и народ стал расходиться, они стали поперек аллеи, и цепляясь ко всем, спрашивали, не знает ли кто Индейца.

Индейца никто не знал.

— Приезжие все. — Удрученно констатировал Том.

— Смотри, как жестко пацана футболят, — Монгол ткнул пальцем в мелкого, не по возрасту хайратого хипаря в феньках по локоть и с рюкзаком за спиной.

— Пацаны, впишите меня кто-нибудь. Ну впишите, пацаны! — Стонал пацаненок.

— Да пошел ты! — то и дело слышалось в его адрес.

— Может повод дал? — задумался Том.

— Здарова. — Из темени на них выполз их криворожский знакомый. Он уже едва держался на ногах. С ним был один из выступающих, длинноволосый худой музыкант с бледным лицом и детскими синими глазами.

— Во, Винт, эти пацаны Индейца ищут.

— Отличный барабанщик. — ответил Винт. — Но на концерте его не было.

— Выходит, нужно к нему домой ехать. — Сказал Монгол.

— Завтра с утра и поедем. — Ответил Том.

— К нему без мазы ехать. Он крезанулся.

— Что, крыша поехала?

— Я его в прошлом году в Джанкое видел, он дынями торговал. Совсем никакой был. Бледный как тень, еле на ногах держался.

— Может обдолбался чем-то?

— Может. — Винт пожал плечами. — Да он и не слазил.

Выходя, они вновь заприметили мелкого хипаря. Он бросился к ним:

— Пацаны, впишите меня!

— Чувак, да легко. Пошли.

— А вы где зависаете?

— Мы наверное в парке заночуем, под Массандрой. Там скамеек много, места хватит.

— В Приморском? Не, это далеко. Блин, придется опять дома ночевать! — и он расстроенно пошлепал темным летним бульваром.

— Вот! Вот за это я и не люблю Систему. — Сказал Том, глядя ему вслед. — У Системы нет средств борьбы с фальшивыми кадрами. То же самое было в КПСС. Только там были не дежурные фенечки и искусственно драные коленки, а посты и награды. И тут та же беда: отличить настоящих людей от замаскированных под неформалов обывателей.

— Шарик круглый. Жизнь сведет и разведет. — Изрек Монгол.

Они вернулись в Приморский парк глубокой ночью, и, растянувшись на скамейках у круглой клумбы, заснули.

Тому снилось, что он совсем старый. Кажется, ему лет сорок. Ночь, тишина. Он сидит под замком в сарае, и знает, что на рассвете его должны расстрелять. Открывается дверь, но это еще не расстрел. В сарай вталкивают Монгола. Ему почему-то лет двенадцать, но он точно знает, что где-то здесь припрятан совок. Они находят его в углу под соломой, и долго роют подкоп в холодной, глинистой земле. За стенкой несется состав. В нем уезжает Лелик. Он что-то кричит им, — что-то очень важное, чего не разобрать за монотонным стуком железных колес...

Поезд ушел, но грохот остался. Он стал более дробным, совсем рассыпчатым, будто множество людей, собравшись вместе, выбивали пыльные ковры.