«Безбилетники». Роман-сериал. Серия 4. «В «Ромашке»

— И зачем это шапито? — Спросил Том, когда они зашли за угол.

— Мы на чужой территории, — Монгол говорил тихо, сквозь зубы. — Если и дальше тупо светить таблом на местности, то через полчаса к нам подкатили бы не двое, а человек пять-семь. Стали бы выяснять, кто мы и откуда. Сам понимаешь, с пятью базар совсем другой. И по ушам ездить труднее, и в лицо кто-то может узнать, что пятерские. А теперь эти двое вроде бы как с нами заодно. И про нас кому попало болтать не станут, чтобы водярой не делиться, и мы им ничего не должны. Кругом хорошо.

— А что за номер написал?

— Так, общаги одной. Пусть звонят.

— А кто такой Кеша?

— А я знаю? — захохотал Монгол.

— Ну, ты мастер баки забивать. Я как твою телегу на Стекляшке вспоминаю, до сих пор смешно. — Засмеялся Том.

— Про Машу?.. Ладно, харош болтать. Ты хайры-то свои прибери. «Ромашка» — самое оно, для музыкантов. Роялю не хватает.

Отбросив висящие в дверях полиэтиленовые полоски, они вошли внутрь пивбара.

Здесь было не прохладнее, чем на улице. За прилавком, подперев рукой голову, безучастно громоздилась бронзоволосая продавшица с объемной, как тумба, кормой.

— У вас квас есть? — Неожиданно спросил Монгол.

— Квасу нету.

— Ладно, давайте пиво. Два. — Монгол тяжело вздохнул, протянул деньги.

Они сели за пластиковым столиком у самой двери. Здесь чуть сквозило, и оттого было прохладнее.

— Эх… — Монгол снова вздохнул, тупо уставился в недра своей кружки.

— Что вздыхаешь?

— Та мне пива нельзя.

— Что, здоровье не позволяет? — Усмехнулся Том.

— Та не… Была одна история. — Монгол опустил глаза. — Как-нибудь расскажу.

— Главное не нарезаться. А то еще микшер не дотащим. — Том отхлебнул пива, глянул по сторонам.

Это был один из самых старых пивбаров города, который после Перестройки стал гордо называться «кафе». Здесь по-прежнему было просто и по-сельски душевно: смена имени никак не повлияла ни на публику, ни на внутреннее убранство заведения. Всё те же, покрытые облезлым кафелем стены, аляповатый алюминиевый декор за витриной, замызганная каменная стойка и тяжелые потолочные вентиляторы. Сменились только столы: вместо круглых и высоких, за которыми можно было лишь стоять, появились пластиковые квадратные столики с орнаментом из листьев.

Том лениво глазел в окно, где под большим цветущим кустом жасмина вылизывался большой черный кот. Закончив моцион, он вскоре показался на крыльце, подошел к их столику, потерся о ножку, и тут же лениво развалился на проходе.

— О, Васька наш пришел! Где тебя собаки носили? — проговорила продавщица.

Народу было немного. По соседству с ними сидели два пожилых приятеля. Один, с всклокоченными черными волосами, уже не мог поднять голову, и, подперев ее руками, пускал пузыри. По его лицу ползала муха. Второй, совсем седой старик, тепло смотрел на потухающего друга, и, посыпая солью слюнявый край кружки, молча прихлебывал мутное пиво.

Чуть дальше, в глубине кафе, пила водку шумная компания. Время от времени они что-то вызывающе выкрикивали, нехорошо поглядывая в их сторону. Видимо от них не укрылся спрятанный Томом под футболку хвост волос: придя в такое место, по всем понятиям он явно нарывался.

— Говорят, во Львове в кафе обычные люди ходят. — Том откинулся на спинку стула. — Учителя, там, бухгалтеры. Студенты.

— Да ладно?! — Недоверчиво хмыкнул Монгол.

— Серьезно. И не только во Львове. В Харькове тоже. Люди с семьями даже ходят, поесть чисто. Не боятся.

— Да ладно?! — Повторил Монгол.

— Лелик рассказывал.

— Страх потеряли?

— Не. Просто это нормально у них. Принято так. Культура.

— Культура — это понятно. Но откуда у нормальных людей деньги?

— Ну это ж Харьков! Барабашка — самый большой рынок в мире. Люди крутятся. — Веско вставил Том, и вдруг добавил:

— Надо же, с таким гадюшником рядом жить.

— А она тебе правда не нравится? — Снова спросил Монгол.

— Я ж говорю, не в моем вкусе. Как по радио в передаче «Познакомлюсь» девки говорят: «Кажуть — сымпатычна».

— Ладно, давай еще по пиву. — Монгол снова недоверчиво глянул на приятеля, почесал челюсть.

— Давай.

Пиво отдавало мылом.

— Ты это. Извини, что так вышло. Это вроде как я виноват, что тебя тогда с нами после репетиции позвал. Просто мало нас было.

— Да ладно. Меня ж никто не тянул. — Пожал плечами Том.

— Тебе вообще крупно свезло. Я не врублюсь, как они тебя там такой толпой не затоптали.

— Я драки не помню. Меня окружили, и сразу по затылку вырубили. Даже синяков не было.

— Надо же. Бывает, что и волкИ лежачих не бьют, — удивился Монгол.

— Так! — Серьезно сказал Том. — Ты обещал завязать со всей этой сборовской херней. Барабаны свои учи. Если на концерте налажаешь, Дрим тебя выгонит. И прощай девки, слава и великое будущее.

— Я ж сказал, что всё. Можешь считать, что я теперь панк.

Том засмеялся.

— Что смеешься? — Обиделся Монгол. — Не веришь?

— Панк — это ж серьезно.

— Я тоже серьезно. Ты меня в панки примешь?

— Да хоть сейчас. Вот тебе булавка. Клятвы, извини, нет. Можешь какую-то песню летовскую выучить.

— Супер. — Монгол взял булавку, пристегнул ее к воротнику футболки. — Мать говорит, что после любого посвящения всё обязательно будет получаться. Энергетика, все дела. Так что я теперь точно барабанить научусь. Ты мне только растолкуй, что такое панк.

— Это так не объяснишь. — Том задумался. — Это типа образ жизни. Это когда тебе херово от внешнего мира, потому что весь мир — он фальшивый, лицемерный, продажный, и вообще дрянь. В нем все улыбаются, делая западло за спиной друг другу. Поэтому панки ни под кого не прогибаются и стоят за правду. Как пионеры. Только пионеров крышевала партия, а панки в душе анархисты, поэтому над ними никого нет. Они презирают государство, потому что оно аппарат насилия и не имеет права качать права. Все должны быть свободны, и никто не властен ни над кем.

— Ясно. — Монгол скучающе посмотрел в окно. — А чем тогда панки от остального рока отличаются?

— Панк — это крайняя степень рока. Это такая предельная искренность, уже на максимуме. Как говорится, ручки вправо. Панк не может врать. А остальной рок — он все немного лакирует музыкой, поэтому смыслы пропадают в оболочке, притупляются лирикой. А когда смыслов совсем нет, — это уже попса. Понял?

— А вот еще вопрос. Панки вроде с ирокезами, а ты — волосатый. Почему?

— Потому что я не системный. Любая система ограничивает, порабощает. Не хочу в шаблон попадать.

— Ясно. Только причем тут музыка?

— Тут не музыка главное, тут образ мысли. Музыка как бы потом появляется. Из философии.

— Понятно. Короче, как наши сборовские пацаны на районе. — Заключил Монгол. — Своя музыка, свои понятия.

— Не, гопы — они и в Африке гопы.

— Тут ты не прав. Сборовские — они же все разные. Вон, хотя бы Мосю взять. Еврейский интеллигент. Как он без скрипки в первый раз на сборы пришел, я не понимаю. Цоя на гитаре любую песню споет. А бегал года четыре. Он гопник? А Громозека — гопник? Технарь, помешанный на машинах. Или вон, Пеле. Одна извилина, и та — за футбол. Лимон гопник? Нормальный же пацан, честный, и подляну никогда не устроит. Все же хорошие ребята, не уроды.

Монгол окинул взглядом пивбар.

— Хотя, конечно, там и уродов полно. Есть такие, что… Да их везде полно. Уроды с уродами дружат. Что, среди панков уродов меньше?

— Не знаю. Может и меньше.

— Да ладно. Уродов везде хватает.

— Хватает, конечно. Но не везде они могут проявить свою уродскую суть. Рок — он же типа личность воспитывает, а тут... Стадо. Я хоть и не долго бегал, но... Согласись, вот когда ты в толпе бежишь, а вокруг тебя все с колами, — оно ж прет изнутри, от всевластия этого. Так ведь? В толпе быстро становишься уродом. Энергия такая, всех порвать. А главное, что это приятно, и никто вокруг не против.

— Есть малька. — Согласился Монгол. — Но этим лучше не увлекаться. Нужно по сторонам смотреть, а то затопчут.

— Наверное такой же кайф большевики испытывали, — продолжал Том, — просто у них этот праздник не заканчивался вечером в ментовке. Прикинь: законов нет, ментов нет, и править другими тебе дает винтовка. У кого оружие, тот и прав, и никто ему не указ. Хорошо!

Монгол усмехнулся, поправил футболку, что-то хотел сказать, но замолчал, поднял глаза на стену. Прямо перед ним, за спиной у Тома висели большие, засиженные мухами, часы.

— На сколько ты договаривался?

— На пять.

— Уже шесть. Может еще раз зайдем?

— Я бы давно свалил отсюда.

— Ну давай еще минут пять посидим, и двинем. Если ее нет, — в другой раз приедем.

— А если в другой раз опять на цыган нарвемся?

— Каких цыган? — Монгол уже забыл про недавнее приключение. — А, ты про тех? Что-нибудь придумаем. Скажем, — звыняйте, ребята, сами гадов задавили.

— Ладно, пошли.

Том отодвинул кружку, и уже собрался вставать из-за стола, но в этот момент к их столику вальяжной походкой подошел крепкий короткостриженый пацан из соседской компании. На его потемневшем, покрытом шрамами лице лежал отпечаток веселой и лихой жизни. Он был одет в большую турецкую куртку с оттопыренными накладными карманами, замызганные черные штаны и выдраенные до блеска черные туфли. Весь он был какой-то сизый, будто лет пять жил в подвале, и сильно озяб. Во всяком случае осенняя куртка не выглядела на нем странно. Не обращая внимания на Монгола, сидевшего к нему спиной, он навис над столом, и дохнув на Тома кислотой многодневного перегара, просипел:

— Часик в радость — чифир в сладость. А дайте в зубы, чтобы дым пошел.

Том достал сигареты, протянул одну.

— Благодарю. — Пришелец засунул сигарету за ухо. — Есть чем раскумариться?

— Нет.

— Огорчаете меня. Слышь, а шо это у тебя волосы длинные? Ты что, уху ел, мля, сюда, к нормальным пацанам, в таком виде?

Белесые глаза незнакомца буравили Тома, испытывали, пытаясь задавить, напугать, внушить ему холодный, как бездна, ужас. Том может быть и испугался бы, но теплое горькое пиво отупило его, крепко сцементировав душу.

— Я ухи не ел. — Так же ровно ответил он. — А ты с какой целью интересуешься?

— Та отвали от них, Бес. — Вяло крикнули из глубины зала.

Бес нервно вздернул руку, всем своим видом показывая: не лезьте не в свое дело. Затем, театрально развернувшись, крикнул своим:

— Кантуй бревно, змея канает к водопаду.

За дальним столиком засмеялись. Бес крякнул, снова повернулся к Тому.

— Ты чё, олень? У тебя ботва не по понятиям, а ты тут беса гонишь. Тебе ясно?

— Ясно.

— Что тебе ясно? Сильному ясно — слабому опасно. Может тебе в нюх втереть?

— Я волосы продаю. — Сказал Том, ровно глядя ему в глаза.

— Чё ты мне сыпешь?

— Сейчас все торгуют, — также спокойно ответил Том. — Бизнес. Волосы стоят дорого.

— Внатуре? Так ты ботвой банкуешь? Мля, красавчик, — осклабился гопник, и его недоверчивые холодные глаза чуть потеплели. — Бизнес! Ха-ха! Молодца, братка!

«Из залетных» — подумал Том: слова «чё» и «братка» в их краях не употребляли.

— Тяжелый крест мне пал на долю, тюрьма все счастье отняла. — Бес раскачивался на носках, явно решая, прицепиться ли еще к чему-то, или отчалить восвояси.

— Слышь, бизнес, у нас общак на нуле. Надо бы помочь добрым людям. — Он достал из кармана спичечный коробок, стал крутить его в пальцах.

— Та мы сами пустые. Вишь, ботва еще не выросла. — Том попытался все свести в шутку.

— Так мы поможем! У нас свой фигаро есть! Выкидухой так причешет, — мама не узнает! Первый мастер на зоне. — Захохотал Бес, но тут его взгляд остановился на воротнике Монгола.

— О! А это что за херь? Булавка, мля? — Настроение у него, как погода в мае, снова изменилось. Это что, я не… Ну ладно кореш твой, а у тебя что за срань на шее? Ты шо, с-сука, рамсы попутал?

— Ты за базаром следи. — Сухо сказал Монгол, не поворачиваясь к собеседнику.

— Че? — Бес замер, вытер взмокшее лицо. Спичечный коробок в его руках замер.

— Я не вкурил, вы какой масти? Вы чё, Беса тут как лошка разводите? — Ошарашенно сказал он с той неповторимой интонацией, за которой неизбежно должны идти тяжелые последствия. Колючие бусинки его глаз вновь скользнули по Тому, остановились на шее Монгола. Монгол не шевелился, спокойно покручивая в руках свою пустую кружку. Бес вдруг выпрямился, будто враз протрезвел, посмотрел на часы, повернулся, посмотрел назад. Его друзья с интересом наблюдали за развитием событий. Тому на миг показалось, что Бес потерял к своему собеседнику всякий интерес. Спичечный коробок, ловко плясавший в его руке, вдруг раскрылся, и на грязный каменный пол из него посыпались спички.

— Ой, мля, синички улетели. Собери, а? — доверительно сказал он Монголу.

«Попали» — подумал Том. Было ясно, что сам Бес спички собирать не будет, а унижаться, ползая под столом, Монгол явно не собирался.

— В ушки балуешься?

— Кури бамбук. — Жестко ответил Монгол. Он по-прежнему сидел как ни в чем не бывало, криво улыбаясь, будто бы этот выпад был адресован кому-то другому.

— Чего… Э, фраерок, а ну табло поверни сюда. — Рявкнул Бес.

Монгол медлил.

— Ты что, сука? Репу поверни, а то из тапок выпрыгнешь, — на плечо Монголу опустилась крепкая клешня со сбитыми, покрытыми шрамами татуированными костяшками.

Но драки не вышло.

Все еще раздумывая, Монгол медленно полез себе под футболку. Затем, видимо решившись, быстро выхватил оттуда что-то блестящее и выстрелил, почти не целясь, через плечо, — туда, где, по его расчётам, было лицо нападавшего. Жирный липкий воздух кафе будто треснул пополам, зазвенело в ушах. Монголу обожгло щеку. Рука на его плече разжалась, и через секунду звонкую тишину разорвал пьяный нечеловеческий вой.

Резко запахло порохом, зазвенев, покатилась по полу мелочь, за стойкой пронзительно завизжала кассирша.

— Убили! Убили!

Развалившийся на полу кот вскочил, и пулей вылетел в проем двери. Время вдруг растянулось, как в замедленном кино. Лишь монотонно крутились на потолке лопасти гоняющих жаркий воздух вентиляторов, кружилась в вальсе, никак не замолкая, монетка на полу, а под облаком сизого дыма, держась за почерневшее от пороховой оспы лицо, выл, катаясь по полу, Бес. Его друзья, оглушенные, заторможенные алкоголем, повскакивали со стульев, и вцепившись руками в стол, тупо пялились на них, оценивая угрозу. За соседним столиком седой дед тормошил своего спящего товарища, монотонно сообщая:

— Гриша! Гриша! Очнись! Война, Гриша! Война!

Том оттолкнул оказавшийся на пути стул, и выскочил из кафе в душные летние сумерки. Монгол тоже вскочил, прикрыв лицо бросил взгляд в кафе, и через миг они оба, гремя тяжелыми ботинками, изо всех сил неслись по улице.

— Налево! Налево! — Крикнул Монгол. Перед поворотом Том оглянулся на миг, и увидел выбегающих из кафе людей. Те крутили головами по сторонам. Кажется, их заметили. Том бросился следом за Монголом. Тот несся впереди, как лось, перепрыгивая бордюры, канавы и небольшие заборчики. Местность была незнакомая, их могли зажать откуда-то сбоку, они могли попасть в тупик. Это придавало скорости.

Перебежав старенький, увитый ивами тихий двор у пруда, они свернули в гаражи, и, перемахнув через невысокую сетку забора, пересекли дорогу. За дорогой частный сектор кончился. Миновав еще пару кварталов пятиэтажек, они неожиданно выскочили к полузаброшенной окраине городского парка.

— Стой! Не беги! — Задыхаясь, крикнул Том. — Кажись убежали.

Монгол обернулся. Его щека была малиновой. Сзади не было никаких признаков погони. Лишь две молодые мамаши выгуливали своих детей и одинокий пенсионер читал на скамейке газету.

— Что у меня с лицом? — выдохнул Монгол.

— Щека красная, — на ходу бросил Том.

— И всё?

— Вроде да.

Останавливаться не хотелось. Быстрым шагом они пересекли парк, прошли еще пару кварталов в сторону центра, и вышли к реке. Перейдя ее по пешеходному мостику, зашли в магазин.

— У тебя деньги есть?

Том порылся в карманах.

— Есть немного.

Монгол сунул продавцу деньги.

— Бутылку водки. А стаканчики есть у вас?

— Стаканов нет.

Монгол будто не слышал. Оглянувшись, он смотрел на продавца и чего-то ждал.

— Да забей, пошли.

— Сдачу забыли! — Крикнул продавец.

В подворотне они, жадно, в два приема вылакали из горла теплую, пованивающую от жары жидкость, закусив прямо с дерева недозрелыми яблоками.

— Ну что, двинули? — Тому казалось, что яблоки тоже воняют порохом.

Непроизвольно дергаясь от сигналов машин, от лая собак, они пошли вдоль реки, стараясь не упускать из виду другой берег. Река защищала от погони, и одновременно успокаивала. У поворота, на длинной песчаной косе безмятежно плескались дети. На другом берегу, с деревянного мостка ловил рыбу старичок. Вечерняя прохлада уже разлилась вокруг реки, постепенно вытесняя опостылевшую дневную жару. Будто бы и не было только что всех этих разборок и отчаянной беготни.

— Монгол, что за фигня? — Немного отдышавшись, спросил Том.

— Та я ж говорил, что сюрприз. — Монгол нервно захохотал, и тут же, подавившись яблоком, закашлялся.

— У тебя получилось! Всем понравилось. Ты же его чуть не завалил!

— Та не! Там холостой был, строительный. Порохом морду обожгло, и все. В меня стреляли как-то, почти с метра. Глаза правда потом месяц щипали, но прошло. Порох из морды повыковыривает, и жить можно.

— С метра? Ты ж ему почти в самую рожу шмальнул.

— Захочет, — выживет, — отрезал Монгол.

— Ты где ствол взял?

— От Ваньки остался. Он мне дал его в начале лета. А откуда у него, — я не знаю. У него же много такого, ты помнишь.

«Было» — подумал Том слово, которое никак не хотелось говорить вслух.

— Ванька-Ванька… А мне чего не сказал?

— Так сюрприз же ж. — Оглянувшись по сторонам, Монгол поднял футболку и вытащил оттуда блестящий, будто лакированный, пистолет.

— На Вальтер похож. — Том взял пистолет в руки, удивился его благородной тяжести.

— Этот весит больше. У Вальтера патроны в рукояти, а тут она цельная, и накладки на ней самодельные. Номера нет. Наверное на зоне делали, — Монгол забрал пистолет назад, и, воровато оглянувшись, снова спрятал его под одежду.

— Ванька просил не светиться, ну а поскольку его больше нет с нами, то я подумал... Короче, у меня еще есть пачка монтажных патронов. Я хотел у тебя на даче монтажные в обычные переделать. Обпилим, пулек наотливаем, обожмем, и постреляем. Мишень есть.

Монгол достал из кармана сложенный вчетверо лист, на котором фломастером были нарисованы неровные черные круги с цифрами.

— Постреляли уже. На даче палево. Соседей сейчас много, сезон. Выкинь нафиг.

— Думаешь? — Монгол скомкал мишень и швырнул в воду. Ее белый кораблик медленно поплыл по темной воде. На реку уже спустились сумерки.

— Может и эту дуру выкинуть? — Он хлопнул себя по поясу. — Она, сволочь, будто весом налилась. Все время кажется, что вывалится через штанину, и прямо какому-то менту под ноги.

Сказал Монгол это с большим сомнением. Было видно, что выкидывать оружие он не собирается.

Водка, наконец, подействовала. Она не опьянила, а скорее уравновесила реальность. Опасность отступила куда-то вглубь.

— Ну и как оно, в человека стрелять? — Уже совсем спокойно спросил Том.

— Он не человек… И думать тут не надо. Я в таких случаях голову выключаю и просто делаю. Думать вообще нужно редко, — тогда, когда выбор нужен. А тут выбора не было. Если будешь думать, — ни за что не выстрелишь.

Они сбавили шаг. Монгол говорил отрывочно, стараясь быть убедительным.

— А какие варианты? Я просто понял, что мирно уйти шансов нет. Ну сказал бы, что мы сборовские, а тогда они спросят: мы вас не знаем, а вы с какого района? Вариант, как на Стекляшке, когда я по ушам ездил, не проканает: тут люди серьезные попались, сидевшие... Обработали бы нас в мясо, ствол бы забрали. Ну ладно, хрен бы с ним, со стволом. Но тебе, как я думаю, после Стекляшки еще разок в дыню принять — самое то, чтобы овощем стал. Так что других вариантов не было. Я только не пойму, почему они за нами не побежали.

— Они же не знали, что у тебя один патрон. Наверное поэтому, — Том пожал плечами.

Незаметно они дошли до окраины города. Река свернула, впереди показался мост.

— Я вот думаю, а вдруг ментов вызвали? — Проговорил Том.

— И что? Ты меньше думай. Мозги нужно экономить. Ладно, поживем, — посмотрим, харош порожняк гонять.

— Слушай, может я заберу его, на даче спрячу. Мне отсюда пешком полчаса.

— Не, — вдруг сказал Монгол. — Все равно не постреляем уже, не отдохнем. А если к тебе придут, то потом и у тебя проблемы будут. Я домой двину. Созвонимся на днях.

Они остановились у моста.

— Ну ладно. Я тогда на дачу. Ты завтра свой телефон отключи, а послезавтра я тебе перезвоню. Будет один гудок, потом пауза, потом звонок. И не светись пока нигде.

— Как же ты с дачи звонить будешь? Или домой поедешь?

— С дачи. У меня сосед железнодорожник, у него техника — будь здоров. — Хмыкнул Том.

— Ну, давай! — Монгол повернулся, и зашагал к ближайшей остановке.

— Монгол, слышь. — Бросил Том вслед.

— Чего?

— Перед Олей как-то неудобно получилось.

Оба захохотали.

Монгол махнул рукой и исчез в сумерках.