«Безбилетники». Роман-сериал. Серия 1. «Стекляшка»

Репетиция кончилась. Музыканты, негромко переругиваясь между собой, сматывали шнуры и зачехляли гитары. Через несколько минут все четверо уже курили на крыльце ПТУ.

— В первой четверти такта барабаны должны молчать, — назидательно говорил худой и длинноволосый вокалист Дрим. — И не только барабаны! Тишина — это тоже музыка. В этом месте мы все не играем. Получается совсем другая атмосфера: пауза, провал. Песня будто зависает. Поэтому в квадрате или три удара без первого, или никак…

— Я, блин… Шут его знает, как это стучать. Рука, блин, сама дергается. — Оправдывался, глядя изподлобья, барабанщик со сломанным ухом. Из всей группы он один был крепко сложен, коротко стрижен, чем сильно выделялся из общего неформального строя.

— Это потому, Монгол, что ты мало работаешь.

— Я дома работаю, по кастрюлям.

— Ты бы лучше на репетицию не опаздывал. — Подал голос басист Иван.

— Я в курсе, что лучше. — огрызнулся Монгол. — Сегодня не получилось, завтра получится. Партия сложная. До следующей.

Он поспешно пожал руки и повернулся уходить.

— Шо, даже с друзьями не докуришь? — Бросил Иван вслед.

— Некогда! Там… Пацаны ждут. — Монгол махнул музыкантам рукой и решительно пошел по направлению к дому.

— Обиделся. — Констатировал Иван.

— На обиженных воду возят. Работать надо. — Отрезал Дрим.

— Дрим, когда следующая? — Спросил Том, высокий субтильный соло-гитарист.

— В четверг, записываться будем. Ты, кстати, в прошлый раз фирменную кассету обещал.

— Блин! — Том хлопнул себя по голове, и тут же заорал вслед барабанщику:

— Монгол, стой! Кассету верни!

— Догоняй! — Монгол, не оборачиваясь, призывно махнул рукой.

— Ладно, пацаны. Бувайте. — Том побежал следом.

Барабанщик шел быстро, не притормаживая.

— Саня, подожди. Дрим говорит, что в четверг запись.

Монгол что-то буркнул себе под нос.

— Ладно тебе, не грузись. — Том, наконец, достиг своего стремительного товарища. — Все лажают, я вот тоже. Дома сто раз сыграешь, а на репетиции — ну как вырубает. Пальцы вроде помнят, а как думать начинаешь, — обязательно воткнешься не в тот лад.

— Та я не в обиде! — Монгол смотрел куда-то в сторону, явно стараясь, чтобы его голос звучал как можно бодрее. — Поначалу не получалось, а потом как-то… Достало. И Дрим тоже достал. Борзеет он, — тебе не кажется?

— Все мы борзеем время от времени. — Примирительно ответил Том. — Так мы к тебе за кассетой зайдем?

— Если найду.

— Я тебе дам, — найду! Это лучшая кассета на районе! Италия!

— Шучу я. Дома лежит, на тумбочке. Ты, кстати, борщ будешь? Мамка сегодня наварила.

— Спрашиваешь?! — Том живо вспомнил мать Монгола, современную подтянутую женщину. С ней было всегда интересно поговорить на любую тему, но подлинное, глубокое уважение возникало к ней от того, что всех вечно голодных друзей ее сына она сразу, без расспросов, усаживала за стол.

В желудке сразу заурчало.

Они уже подошли к подъезду, как вдруг со двора кто-то протяжно свистнул.

— Монгол!

Они повернулись. К ним шла компания пацанов. Троих, — Мосю, Воху и Лимона Том знал хорошо, с двумя другими просто здоровался.

— Здарова.

— Монгол, привет. — Сказал невысокий черноборовый Мося, нервно забрасывая в рот семечки. — Слышал? Наших на лагере опять отхерачили. Что делать будем?

— На Стекляшке?

— Угу. Гога звонил. Говорит, что сегодня опять придут. Обещали.

— Семечек дай. — Лицо Монгола приобрело свирепый вид. Он почесал нос, и, оглядывая немногочисленное воинство, сказал с неподдельной обидой:

— Надо бы вломить, паца.

— Ясен пень. Для того к тебе и шли. — Обыденно сказал Лимон, коренастый пацан с желтушного цвета лицом. В руке он подбрасывал тяжелый цилиндр с выемками под пальцы.

— Цел до сих пор? — Том кивнул на кастет.

— Что ему сделается? — Улыбнулся Лимон.

Этот кастет Лимон выменял у Тома еще в школе. Том вспомнил, как на пустыре за домом плавил свинец из аккумуляторных решеток, а потом заливал его в гипсовую форму. Гипс использовался уже не раз. Форма крошилась, отчего на кастете оставались ямки и вмятины, и Том долго доводил его напильником до совершенства.

— Мало нас, на Стекляшку идти. А сборы только на следующей неделе, — уныло пробормотал Мося.

— Какие там сборы! — хмыкнул Лимон. — Не сборы теперь, а одно название. Три калеки приходят в картишки перекинуться. Теперь каждый сам за себя.

Действительно, в последнее время ситуация со сборами сильно изменилась. Еще недавно их район считался самым сильным в городе, а на сборы приходило человек по триста. Но страна стремительно становилась рыночной, порождая множество разнообразнейших дел и новых увлечений. Дисциплина упала, и если даже старшаки стали отлынивать от сборов, то что было говорить о малолетках? Кто-то, как Том и Монгол, ударились в музыку. Кто-то занялся бизнесом, мотаясь по оптовым рынкам и заграницам в поисках дешевых товаров. Кто-то варил в гаражах невиданные мотоциклетные рамы, кто-то в поисках своего «я» экспериментировал с веществами. Одним словом, крепкий районный монолит стал давать трещины изнутри: сборы все больше превращались не в грозные походы на чужой район, а в пустые посиделки.

— Шо, зассал? — Монгол хлопнул Мосю по плечу так, что тот едва устоял на ногах.

— Не-е, пошли конечно. — Иронично протянул Мося, поправляя очки. — Давно люлей не огребали.

— Мося прав. Все-таки чужой район. — Вставил слово конопатый Воха. — Еще бы кого-то взять.

Воха ходил на бокс. У него была неплохая левая.

— Ты не забывай, что там еще наши, из лагеря. Они тоже подтянутся, с тыла. — Всё так же обыденно добавил Лимон.

— По-любому в стороне стоять не будут. — Согласился Монгол.

Том смотрел на него, и не узнавал. Только что с репетиции спешил совсем другой человек, — унылый и подавленный. А теперь перед ним стоял, расправив плечи, гроза района. Глаза его горели. Монгол вдруг обрел опору, смысл жизни, почувствовал себя в своей тарелке.

— Монгол, а с кассетой что? — Том вежливо напомнил о себе.

— Слышь, ну ты видишь, какая фигня. — Тот повернулся, пожал плечами. — Давай завтра, а то мне ее еще найти нужно.

— Ладно... — Том остановился в нерешительности.

— А может с нами? — Лимон, слегка наклонив голову, хлопнул его по плечу. — А то нас мало.

Этого вопроса Том и не хотел, и ждал. Он глянул на Монгола. Тот молчал, выжидательно глядя ему в глаза.

— Дембельский аккорд? Ладно, пошли. — Вздохнул Том.

На душе всегда становилось легко и радостно, когда идешь куда-то веселой пацанячьей толпой делать хорошее важное дело, и больше не думаешь ни о чем. Но в этот раз на душе у Тома было муторно и тревожно.

Конечно, он уже совсем отвык от драк. Он, может быть даже, потерял форму, подзабыв ту привычную веселую ярость, без которой не стоит соваться под чужие лихие кулаки.

Но дело было в чем-то другом. Не в спонтанности решения, не в испорченном вечере, и даже не в прекрасном борще, который, судя по всему, отменялся. Он просто вырос из этого дурацкого возраста. С другой стороны, свалить сейчас, бросив пацанов на пути в чужой район — это расписаться в районной пацанской анкете под словом «мудак».

Монгол шагал впереди всех, — быстро, нагнувшись вперед и чуть растопырив локти. За ним шли Том, Воха, лопоухий Лимон, вечно грустный Камса и еще один косолапый пацан по-кличке Пеле. Замыкал компанию худенький очкарик Мося.

— Слышь? — Том догнал Монгола.

— Шо?

— Хреновое предчувствие у меня.

— У меня оно каждый день. — ухмыльнулся Монгол, протягивая Тому семечек. — На, успокойся.

— Та я спокоен. Просто… Неправильно это всё. Завязывать надо.

— Том, ты чего? Или за табло свое боишься? Так домой иди. Тебя ж никто не тянет.

— Не в этом дело. Всё неправильно.

— Неправильно? А как правильно? На пацанов забить? — Монгол рубанул рукой воздух.

— Чувак, но ты еще и музыкант, — нет? Сейчас переломают пальцы, — как стучать будешь?

— Запарятся ломать.

— Толпы поклонниц, слава, автографы, где это всё? — Том театрально обвел рукой окрестности пустыря, через который они шли. — Нету! Хотя какая разница между гопником и музыкантом? У одного мозоли на костяшках, у второго — на подушечках.

— Том, харош жизни учить. Запарили меня все. И стучу хреново, и за пацанов стать нельзя. То Дрим мне мозги выносил, теперь ты... Лекарей развелось. Хочешь — домой иди. Обойдемся.

— Я уйду, — вам лучше не станет. И не во мне дело. Я… Про вообще говорю. Просто у меня детство уже отстреляло, а у тебя еще отстреливается.

— Де-етство? — Медленно протянул Монгол. — Какое детство? Там их человек пять всего, а каждый день огребают. А стекляшные ссут к нам на Пятерку прийти, вот на них и отыгрываются. Жалко пацанов.

— Я понимаю, — с сочувствующей иронией сказал Том.

— Том, завали дуло. — Огрызнулся Монгол, глянул в сторону, и вдруг улыбнулся. — Зырь, какая краля прет.

На другой стороне дороги шла, помахивая сумочкой, высокая стройная девушка.

— Прет, а мимо. А так бы на шею бросилась, если б стучал нормально. В смысле — барабанил.

— А ведь ты прав, сука. — Монгол любовался фигуркой девушки. — Ладно, считай что я завязал. Сейчас вот разберемся, и катись оно всё. Пусть малолетки бегают.

Они перешли железнодорожный мост, условно считавшийся границей районов, и, пройдя малоприметными улочками старых тенистых дворов, благополучно добрались до лагеря. По дороге с ними случилась потеря: отвалился Пеле. Он встретил какую-то девушку, и, сославшись на внезапно появившиеся неотложные дела, ушел. Его никто не уговаривал: девушка — причина все-таки веская. Может даже — судьба.

Трудовой лагерь, который на лето расположился в двухэтажном здании школы, был в самом центре вражеского района. Украдкой озираясь по сторонам, они осторожно зашли на ее территорию. Вокруг стояла совершеннейшая тишина, а само здание казалось вымершим.

Все сели неподалеку, на спортплощадке, а Мося подбежал к зданию, и, подтянувшись на подоконнике, заглянул в окошко первого этажа. В переделанных на лето под спальни классах были видны ровные ряды аккуратно заправленных кроватей с подушками торчком. В пустом холле не было ни души.

— Ну, что там?

— Пусто. Может, в колхоз уехали? — Предположил Мося.

— Или на теплицы ушли. Это ж Стекляшка, тут теплиц полно. — Со знанием дела сказал Лимон.

— И что теперь делать?

— Посидим чуток. — Сказал Монгол. — Камса, семечки есть еще?

— Есть малёха. — Тот отсыпал Монголу полгорсти. — Работают где-то. Вечером их привезут.

— А скока ждать? Мне сестру из садика забрать нужно. — Встревожился Воха.

— Не переживай, кажись дождались. — Монгол натянуто улыбнулся, кивая на показавшуюся за забором толпу пацанов. Те шли мимо, но, заметив их, свернули во двор школы.

— Может, наши? — С надеждой спросил Мося.

— Та не. — Все так же улыбался Монгол, делано развалившись на скамейке. — Преподов нет. Не встаем. Щас базарить буду.

Пацаны медленно приближались. Том никого не узнал, и, судя по молчанию остальных, компания была из местных. Их было двенадцать человек. Впрочем, трое или четверо были немного помладше пятерских.

Когда толпа подошла к площадке, Монгол упер руки в колени, и, по-начальственному глянув исподлобья на новоприбывших, спросил.

— Пацаны, а вы откуда?

— Мы-то отсюда, а вы откуда? — В тон ему сказал крепкий чубатый парень в растянутой тельняшке. Он был явно постарше других.

— А мы с Десятки, — не моргнув глазом, соврал Монгол и сплюнул сквозь зубы. И тут же, не меняя делового тона, небрежно добавил: тут звонили, что сюда пятерские подрулят. Вы в курсе?

— Кого с Десятки знаешь? — Недоверчиво продолжал Чубатый.

— Буру, Чочу, — Монгол назвал пару известных ему кличек, и тут же для количества присочинил: Лёлика, — Боба, Клёпу, Кощея, Багу.

Чубатый немного успокоился.

— Сяву знаешь?

— Знаю. У него еще сестра есть, Маша. Во баба! Грудь — во, жопа — во. А в кровати — огонь. Хочешь, телефон дам?

Все засмеялись.

Монгол врал легко, как дышал, со знанием дела описывая несуществующую Машу. Сява был на любом районе, а то и не один. Всегда можно было ошибиться.

Чубатый подобрел. То же настроение передалось и его друзьям.

— Так что, Пятерка придет? — уточнил он.

— Придут, волчары, по-любому. — Монгол хищно улыбнулся. — Мы сидим вот, ждем.

Атмосфера на спортплощадке воцарилась самая дружелюбная, какая бывает только между товарищами, готовыми рисковать жизнью друг за друга. Тому на миг показалось, что если местные вдруг уйдут, то они расстанутся самыми лучшими друзьями. Все было хорошо, если бы не вспотевшие от напряжения ладошки и легкий тремор в левой ноге.

Тем временем пятерские, коротко поглядывая по сторонам, уже мысленно разобрали себе соперников.

«Эх, видно не пронесет. Не облажаться бы», — подумал Том, глянул на Монгола. Тот, приобняв Чубатого как старого приятеля, показывал пальцем:

— Короче, они должны нарисоваться примерно во-он там. Зайдут по-любому сюда. Увидят, что нас немного. А вы станете на той стороне, с поля, чтобы они свалить не успели. Как начнется — подтянетесь. Обойдете школу со двора, чтобы не светиться.

Том смотрел на Монгола, стараясь уловить хоть малейшую фальшь, но ее не было.

«В театральный ему нужно» — с восхищением подумал он.

Монгол до мелочей проговаривал все детали будущей битвы. Чубатый кивал и соглашался.

В какой-то момент Монгол будто что-то вспомнил, поскучнел, что-то решив про себя, задрал голову. Посмотрев в синее, покрытое легкомысленными облачками небо, с разочарованной грустинкой, словно не желая терять новообретенную дружбу, произнес:

— Ладно, пацаны, харош базару. Мы с Пятерки.

И, не дожидаясь реакции, ударил Чубатого снизу в зубы. Удар оказался не только сильным, но и деморализующим. Чубатый настолько не ожидал подвоха, что сразу упал на землю, и, подобрав под себя ноги, закрыл рукой голову.

Еще миг, и пятерские вовсю молотили стекляшных. Том вскочил со скамейки последним, и бросился в центр площадки. Там, став у турника, он призывно махнул крепкому рыжему парню, который тоже искал драки. Том задумал, схватившись за стойку, ударить Рыжего обеими ногами, а, при случае, ей же прикрыть спину. Рыжий вроде не просек маневра, и сделал шаг вперед. Том выпрыгнул, но вспотевшие пальцы оторвались от трубы, соскользнули со стойки, и он, не долетев до противника, плюхнулся на задницу, в песчаную пыль, прямо под ноги врагу. И сразу получил удар ногой по ребрам.

«Ну дурак!» — Он интуитивно закрыл рукой голову, ожидая второго удара, но прошла уже целая секунда, а его не было. Не теряя времени, он откатился назад, вскочил на ноги, осмотрелся. Оказалось, что в момент его прыжка подскочивший откуда-то Лимон двинул Рыжего сбоку, в ухо. Тот стоял, согнувшись, и тряс головой, прикрывая на всякий случай лицо. Добивать его не хотелось, и Том вновь встал у стойки наизготовку. Мимо от сильного удара отлетел Мося. Тут же вскочил на ноги, и с криком «Ах ты с-сука!» снова бросился назад, в самую гущу драки. И — снова отлетел.

Том почувствовал себя по-идиотски. Драка проходила вокруг него, рядом мельтешили руки, трещали футболки, а он стоял в самом ее центре, не принося никакой пользы. Он ринулся к обидчику Моси, бледному невысокому парню средней комплекции. Тот уже сгруппировался, и стоял в бойцовской позе, с ненавистью смотря на Тома. Том успел отбить ладонью его кулак, и, пользуясь длиной рук, стал молотить его в голову, в руки, — куда дотягивался, сбоку и снизу, попадая и не попадая, надеясь не столько на силу, сколько на скорость и количество ударов. Тот отвечал, отворачивался, пригибался, как мог, закрывая лицо, ожидая, когда Том выдохнется. Но, пропустив подряд несколько неприятных ударов, внезапно всадил Тому ногой в печень. Удар прошелся вскользь, в поясницу. Могло быть и хуже, стой Том чуть подальше от Бледного. Тяжело дыша, он отскочил, заметив краем глаза, что местные явно сдают. Это придало сил. Мир превратился в багровый пульсирующий тоннель, в центре которого плыло круглое лицо врага. Бледный шмыгнул кровью, быстро вытер нос. «Достал!» — Мелькнуло в голове. Том вновь подскочил к нему. Тот явно выдохся, и снова попытался повторить свой удачный удар, но Том на этот раз был на чеку, и легко поймал его за ногу.

— На! — перехватив носок ноги второй рукой, он резко дернул его вверх и наружу. Бледный взвыл от боли и упал на спину. Том прыгнул сверху, и, придавив коленом правую руку, несколько раз, до боли в кулаке ударил его в лицо. Бледный захрипел, неуклюже прикрываясь левой, и уже не пытаясь вырваться. Том опустил руки лишь когда из брови его противника ручьем хлынула кровь.

— Как со свиньи. — Услышал он рядом с собой голос Лимона. — Харош, вставай, он готов. Всех размазали.

Том нагнулся над лежащим, протянул руку.

— Вставай, чувак. Не в обиду.

Бледный лежал на боку, вяло вытирая залитое кровью лицо, и никак не реагировал на руку Тома.

— Вставай, сука! — Лимон пнул того в зад. Тот неожиданно быстро вскочил, и сразу дал деру. Бежал он странно, на полусогнутых ногах и по окружности, будто бы кто-то держал его за веревку, но вскоре пришел в себя и выровнялся. Лимон хотел было еще наподдать ему ногой, но не дотянулся, а следом не побежал. Чужой район такого не прощал.

Том по инерции вновь занял место у трубы, но теперь уже никого не было рядом.

«Эх, а какая точка была!» — пришла в голову идиотская мысль.

Он глянул по сторонам. У качели Монгол, по-борцовски швырнув через бедро, добивал кого-то из поредевших стекляшных. В углу площадки Воха, прижимая к шведской стенке прыщавого паренька, методично наносил удары своей левой. Паренек брыкался, но вот и он обвис на ослабевших ногах. Еще миг, и оказалось, что драться больше не с кем. Стекляшные вставали, утирали кровь, и, поддерживая друг друга, тащились за территорию школы. Их уже никто не трогал, лишь одному Лимон дал таки ногой по ребрам, крикнув на прощание:

— Это вам за наших пацанов!

Довольные победой, они вытирали кровь, отряхивали пыльные штаны и футболки. Мося привычно искал в траве очки. Сердце радостно скакало, наслаждаясь сладостью справедливого возмездия.

Они еще не успели перевести дух, как Лимон заорал:

— Обходят!

Том оглянулся. Перемахивая через невысокий забор школы, широкой цепью бежали к ним человек тридцать. Двигались они невыносимо медленно, — то ли от страха, то ли просто так казалось его разгоряченному воображению.

В суматохе никто не заметил, что один из тепличных дал деру в самом начале драки, и теперь возвращался с подмогой.

— А теперь атас, пацаны! — Хохотнул Монгол, рванув первым, и все побежали за ним к посадке, срезая угол пришкольного футбольного поля.

Том бросился следом, замешкался на миг, увидев блеснувшие в траве под скамейкой мосины очки.

«Успею!» — в два прыжка он оказался рядом, сунул руку в гущу травы, и тут же побежал догонять своих. Но в этот момент несколько местных, видимо заранее обогнув школу, уже выскочили навстречу, отрезая их от самого короткого пути к посадке. Монгол с пацанами успел проскочить мимо них в узкий коридор, и уже скрылся за деревьями.

Короткий путь к посадке был перекрыт. Теперь он был вынужден бежать через все поле к забору, боковым зрениям видя, как те, кто бежал слева и справа ему наперерез, уже поравнялись с ним, уже обгоняют его.

«Сходил за кассетой!» — Том чувствовал себя загнанным зверем. Он все еще надеялся на чудо, стараясь не обращать внимания на свист и короткие матерные выкрики. И вдруг — остановился, с презрением глядя, как сжимается вокруг него кольцо из десятков незнакомых, злых пацанов, чувствующих свою легкую победу. Страха не было. Наоборот, он вдруг ощутил прилив сил. Глупое, беспричинное веселье овладело им. Куражась, понимая, что конец, он поднял руку, и, криво улыбнувшись, сказал:

— Так, спакуха, пацаны.

В голове вдруг резко вспыхнуло — бело, ярко, будто у самого его лица кто-то щелкнул вспышкой фотоаппарата. А потом выключили свет…

***

…Велик подпрыгивает на бордюрах, весело звенят ключи в бардачке. Едва доставая до педалей, Егор несется на старом дамском велосипеде с закрученным бараньими рогами рулем. Дыбится за спиной защитная военная рубаха. Он спешит: папка уже собрался на рыбалку, и ждет его дома. Недавно они купили новые бамбуковые удочки. Еще не совсем удочки, — так, кривые бамбуковые палки. Чтобы сделать их ровными, нужно было долго и осторожно гнуть их над пламенем свечи, выравнивая жесткие перепонки между пустыми трубчатыми звеньями.

— Егор, осторожнее с концом, выше держи, не сожги. — Тихо, чтобы не разбудить маму, шептал папка.

Уже так поздно, что почти рано. Очень хочется спать. Наконец, удочки готовы. Собран линялый, похожий на переспелую грушу рюкзак, лежит в бобинах новенькая леска, поплавки, кусок свинца.

— А где крючки? — разводит руками папка. — Не могу найти! Завтра нужно будет купить…

Велик слету възжает в распахнутую дверь подъезда. Егор ставит его между этажами, и, перепрыгивая через три ступеньки, бежит домой.

— Ты в Киев ездил?! — беззлобно ругается папка.

Егор вываливает из карманов содержимое. Брачки для рогатки, маленький вело-ключ от спиц, десять копеек, «краник» — вентиль для открытия кранов, торчащих из-под каждой пятиэтажки. И вот, наконец, — крохотная коробочка с крючками.

— Только такие были.

— Сгодится.

Отец надевает на спину рюкзак, проверяет, не давит ли что, подтягивая старые кожаные ремешки, подпрыгивает, нагибается…

— Пошли, пошли скорей! — торопит Егор.

Наконец, они выходят из подъезда. Навстречу — волна холодного утреннего воздуха. Егор идет рядом с отцом, вприпрыжку, гордо неся удочки. Они снова идут вместе, что в последнее время бывает совсем редко. Егор хочет, чтобы его видели все соседи, все одноклассники, но еще так рано, и к тому же сегодня воскресенье. Они садятся в старый пыльный ПАЗик, который, натужно ревя на подъемах, везет их на другой конец города. Там — совсем иной мир. Мир бабочек и душистой сосновой смолы, мир знойного лета. Ему иногда кажется, что за городом — всегда лето.

…Остались позади пыльные улицы окраины с петухами и ленивыми собаками. По усеянной хвоей песчаной тропе они долго идут через сосняк. Он задирает голову, разглядывая покачивающиеся мачты деревьев, и с наслаждением вдыхая крепкий смолистый воздух. Кружится голова. Лес кончается, тропа выходит на дорогу, которая вместе с бабочками бежит куда-то вперед, через звенящий насекомыми, огромный луг. За лугом — снова лес, но уже совсем другой, — лохматый и сумеречный, прохладный. Следом увязывается тощая бело-рыжая собака. Вислоухий пес с печальными светло-карими глазами бежит рядом, будто свой. Теперь их уже трое, — неплохая компания!

— Шарик! Бобик! Рыжик! — Егор перебирает клички, будто ключи. Пес почти не реагирует, на каждое имя чуть повиливая хвостом.

Через полчаса — обрывистый берег реки. Они подходят к ветхому деревянному мосту. Он, как старый худой конь, неуверенно стоит на длинных, покосившихся ногах. Под ними расчесывает длинные волосы водорослей темная бурая вода.

— Его еще до Революции построили. Иди осторожно, крепко держись за единственное перило, — говорит папка.

Мост — страшный. Многие доски вырваны, другие проломлены, третьи, как старые гнилые зубы, щерятся по краям ржавыми гвоздями, скрипят под ногами. Пес дрожащими лапами делает несколько неуверенных шагов, и вдруг поворачивает назад. «Эх ты, — струсил! Жалко, не поиграем, — думает Егор. — Мы люди. Нам назад нельзя».

Он почти не боится, тем более что папка рядом. Мост — стонет под ногами, будто живой. Ходит ходуном, перетаптывается, но не сбрасывает, пугает только. Не нужно бояться. Нужно быть таким, как папка. Или как его учитель музыки, про которого папка как-то рассказывал. Когда-то его папка (возможно ли это?) тоже был первоклассником. Там, в небывало далеком прошлом, он сидел в актовом зале школы и слушал, как играет на баяне учитель музыки.

— Тогда в продаже еще были «опасные спички», — рассказывал папка. — Их можно было зажечь обо что угодно. Коробок таких спичек лежал в кармане моего учителя, и от трения загорелся прямо во время выступления. Повалил дым, вспыхнула штанина, кто-то закричал в зале, кто-то вскочил. Но учитель доиграл мелодию до конца, и только после последнего аккорда вскочил со стула и выбежал за кулисы. Эта простая и мужественная история придавала сил, тем более что все мальчики — немного герои.

И вот — последняя доска: опасный мост остается позади. Они долго идут вдоль реки по тропе, и, наконец, находят на повороте подходящее место, где тихая заводь и обрывистый берег. Отец насаживает ему на крючок червяка, забрасывает подальше, с обрыва.

— Стой тут, а я пройду дальше.

Отец скрывается в лесу. Егор остается один, совсем как взрослый. Он стоит над обрывом, неотрывно глядя вниз, на поплавок. Вокруг — черно-зеленая пучина водоворотов, несущая листья, веточки, травинки, мусор. Нет, река — это конечно не море. Река всегда проходит мимо, и в то же время куда-то в сторону. Она живет рядом, но не вмешивается в твою жизнь. Хочешь — прокатись по ней, хочешь — переплыви. Море — оно всегда напротив, оно всегда обращено к тебе лицом. Море — как сильный дикий зверь. Его не приручить, с ним не подружиться. Но море далеко, а река — вот она. Добрая, ласковая. Почти ручная.

Поплавок, задрожав, бросается в сторону, и вдруг камнем идет ко дну. От неожиданности Егор чуть не выпускает удочку, в последний момент успевая вцепиться в нее двумя руками. Но тот, кто прячется под водой, тот, кто сидит на том конце, — он огромный и страшный, он сильнее его. Он тянет и тянет, тяжелый, сильный, как крепкая рука, медленно подтаскивая его к краю обрыва.

Отчаянно упираясь в берег, он орет со всей мочи:

— Папка! Па-апка!

Тонкие, посиневшие от напряжения руки судорожно вцепились в бамбук, но он скользит, скользит трава под ногами.

— Ну где же ты, — папка?!

Бежит! Бежит папка!

Еще миг, — и стальные отцовские клешни перехватывают удочку. Еще через секунду у тропинки в песчаной пыли бьется здоровенная рыбина с черной спиной и желтыми пятнистыми боками.

— Откуда щука? Как? На червя? — Недоумевает папка.

Рыбина кажется Егору значительно меньше, чем та, что тянула его с обрыва. Та по величине была не меньше акулы, — он хорошо осязал ее через тонкую нить лески. Но все-таки она большая и страшная! Щука подпрыгивает, бьет черно-красным плавником по земле. Отец отшвыривает ее ногой, подальше от берега, склоняется над ней.

— Смотри.

В ее острых, как бритва, зубах белеет чей-то хвост. Небольшой пескарь с распоротым брюхом намертво зажат во рту щуки. Из его полуоткрытого рта тянется леска.

— Две рыбы на один крючок! Ай-да Егор! Ай молодец! — Радуется папка. — Как такая рыбина поводок не оборвала, ума не приложу.

К вечеру садок наполняется некрупной рыбешкой. Отдельно от них лежит в пакете с водой главная добыча. Бьет хвостом, поднимает шум. Садится солнце, теплым блеском золотя реку. Наконец они, довольные уловом, идут домой.

— У меня тоже такое было, — рассказывает отец. — Только там карп схватил карпа. Они хищники, своих едят. Такое бывает в жизни.

***

… Когда Том открыл глаза, уже стемнело. Он лежал там же, посреди футбольного поля. Вокруг звенели сверчки. Их громкий тревожный стрекот разливался повсюду, заполоняя весь мир. Вверху, прямо над ним, в неверном танце кружились звезды.

Том перевернулся на бок, медленно встал, огляделся. Рядом валялись растоптанные мосины очки. Он невесело усмехнулся, потрогал лицо. Оно, как ни странно, было целым: синяков не было, но голова будто разучилась соображать. Скорее всего его вырубили с первого удара по затылку, и, испугавшись, что убили, почти не пинали.

Он снова огляделся, и побрел наугад, на тусклый, уплывающий в багровую пелену далекий фонарь. Его неровный, режущий глаза свет все время съезжал куда-то вправо, норовя перевернуть весь мир с ног на голову. Хотелось спать. Сверчки не умолкали. Он заткнул уши, но их звон лишь превратился в высокий протяжный гул, будто неподалеку бежал нескончаемый поезд. Мир стал похож на небольшую комнату. Ее темные мягкие стены были очерчены неровными тенями, полными летучих мышей.

Поле кончилось. Наконец, сквозь пульсирующую звездчатую мглу он увидел автобусную остановку, и присел на скамейку. Добраться отсюда домой было непросто и в твердом уме. Нужно было ехать как-то через центр с пересадками, но как понять, в какую сторону, и на чем? Он никогда здесь не был. Постепенно на остановке собрался народ. Люди выплывали из тьмы, словно миражи, словно неверные сны. Их движения были плавные, наполненные удивительной гармонией, и Том был не до конца уверен в том, что они — живые.

— А тебе нужно пять остановок, потом поворот, потом еще поворот, там магазин… — объясняла ему какая-то добрая старушка. Ее убаюкивающий голос звучал как сказка, но он никак не мог сосредоточиться на ее словах. Мысли будто вываливались из головы, превращаясь в мусор под ногами. Вскоре к остановке подъехал автобус, и бабушка исчезла. Он снова остался один, еще раз ощупал голову. Ран вроде не было, лишь на затылке вздулась приличная шишка. Его вырвало. Согнувшись, он почувствовал, что рядом кто-то стоит. Кто-то спортивный, молодой. Том смотрел себе под ноги, но незнакомец все вертелся рядом, явно стараясь рассмотреть его лицо. Не желая вновь нарваться на местных, Том отвернулся, и, сев в самый темный угол остановки, прикрыл лицо рукой.

— Егор, это ты? Здарова! — Сквозь звон сверчков услышал он дружелюбный голос. — А чего такой грязный? Бухал?

Том повернул голову. Свет фонаря выхватил из тьмы полузнакомое лицо. Это был Зима, пацан с их района. Он был в спортивном костюме, с сумкой через плечо.

— Оба на, — Зима. — Выдавил из себя Том. — А я, вишь, гулял тут, да люлей отгрузили. Зима, будь человеком. Выведи меня отсюда.

— Не Зима, а Саня. — Беззлобно ответил Зима, и, осторожно переступив через лужу блевотины, взял Тома под руку.