Когда заходит речь об Арсении Тарковском, вероятно, многие из нас вспоминают свои первые встречи с его волшебной, несравненной поэзией. Вот и я припомнил сейчас свои школьные годы, полутемный зал районного кинотеатра, куда я пришёл с магнитофоном, чтобы, сидя на первом ряду, поближе к динамикам, записать на микрофон стихотворение — услышанное за день до того с киноэкрана. Ценителей стихов вокруг меня тогда не было, расставаться с вчерашним впечатлением я не желал, и другой возможности добыть этот текст у меня не было.
Фильм, который я смотрел по второму разу, назывался «Зеркало».
…На экране — непарадная военная хроника. По колено в мутной воде, измученные солдаты волокут понтон с пушкой, мешками и какими-то ящиками. Потом вода сменяется чавкающей грязью, а солдаты всё бредут и бредут куда-то к горизонту, тащат на плечах снаряжение, жерди, — и в это самое время тревожная музыка начинает стихать. И я опять почему-то не могу сдержать слёз, а навстречу мне всё плывет и плывёт густой, необыкновенный голос, читающий вот такое:
Бессмертны все. Бессмертно всё. Не надо
Бояться смерти ни в семнадцать лет,
Ни в семьдесят. Есть только явь и свет,
Ни тьмы, ни смерти нет на этом свете.
Мы все уже на берегу морском,
И я из тех, кто выбирает сети,
Когда идет бессмертье косяком.
Я сразу догадался, что читает автор стихотворения, что это никакой не актер. А титры подсказали ещё, что он — родной человек для режиссера фильма…
Рубрика «Строфы» Павла Крючкова, заместителя главного редактора и заведующего отдела поэзии «Нового мира», — совместный проект журналов «Фома» и «Новый мир».
Марина Арсеньевна Тарковская, автор чудесной книги «Осколки зеркала» пишет в одной из своих статей о довоенной поэме отца под названием «Завещание», вспоминает о провидческих строках из неё, посвященных режиссеру этой кинокартины. «Я первый гость в день твоего рожденья, / И мне дано с тобою жить вдвоём, / Входить в твои ночные сновиденья / И отражаться в зеркале твоем…»
Поклонимся, друзья, светлой памяти Арсения Тарковского, и возблагодарим Господа за щедрость стихотворного дара великому поэту. Дара, который он бережно и вдохновенно донёс до нас с вами, любящих его стихи и преображаемых ими.
* * *
За хлеб мой насущный, за каждую каплю воды
Спасибо скажу,
За то, что Адамовы я повторяю труды,
Спасибо скажу.
За этот пророческий, этот бессмысленный дар,
За то, что нельзя
Ни словом, ни птичьим заклятьем спастись от беды,
Спасибо скажу.
За то, что в родимую душную землю сойду,
В траву перельюсь,
За то, что мой путь — от земли до высокой звезды,
Спасибо скажу.
1945
* * *
Я учился траве, раскрывая тетрадь,
И трава начинала, как флейта, звучать.
Я ловил соответствие звука и цвета,
И когда запевала свой гимн стрекоза,
Меж зеленых ладов проходя, как комета,
Я-то знал, что любая росинка — слеза.
Знал, что в каждой фасетке огромного ока,
В каждой радуге яркострекочущих крыл
Обитает горящее слово пророка,
И Адамову тайну я чудом открыл.
Я любил свой мучительный труд, эту кладку
Слов, скрепленных их собственным светом, загадку
Смутных чувств и простую разгадку ума,
В слове правда мне виделась правда сама,
Был язык мой правдив, как спектральный анализ,
А слова у меня под ногами валялись.
И еще я скажу: собеседник мой прав,
В четверть шума я слышал, в полсвета я видел,
Но зато не унизил ни близких, ни трав,
Равнодушием отчей земли не обидел,
И пока на земле я работал, приняв
Дар студеной воды и пахучего хлеба,
Надо мною стояло бездонное небо,
Звезды падали мне на рукав.
1956
До стихов
Когда, еще спросонок, тело
Мне душу жгло и предо мной
Огнем вперед судьба летела
Неопалимой купиной, —
Свистели флейты ниоткуда,
Кричали у меня в ушах
Фанфары, и земного чуда
Ходила сетка на смычках,
И в каждом цвете, в каждом тоне
Из тысяч радуг и ладов
Окрестный мир стоял в короне
Своих морей и городов.
И странно: от всего живого
Я принял только свет и звук, —
Еще грядущее ни слова
Не заронило в этот круг...
1965
* * *
В пятнах света, в путанице линий
Я себя нашёл, как брата брат:
Шмель пирует в самой сердцевине
Розы четырёх координат.
Я не знаю, кто я и откуда,
Где зачат — в аду или в раю,
Знаю только, что за это чудо
Я своё бессмертье отдаю.
Ничего не помнит об отчизне,
Лепестки вселенной вороша,
Пятая координата жизни —
Самосознающая душа.
1975
* * *
Душу, вспыхнувшую на лету,
Не увидели в комнате белой,
Где в перстах милосердных колдуний
Нежно теплилось детское тело.
Дождь по саду прошел накануне,
И просохнуть земля не успела;
Столько было сирени в июне,
Что сияние мира синело.
И в июле, и в августе было
Столько света в трех окнах, и цвета,
Столько в небо фонтанами било
До конца первозданного лета,
Что судьба моя и за могилой
Днем творенья, как почва, прогрета.
1976
* * *
Меркнет зрение — сила моя,
Два незримых алмазных копья;
Глохнет слух, полный давнего грома
И дыхания отчего дома;
Жестких мышц ослабели узлы,
Как на пашне седые волы;
И не светятся больше ночами
Два крыла у меня за плечами.
Я свеча, я сгорел на пиру.
Соберите мой воск поутру,
И подскажет вам эта страница,
Как вам плакать и чем вам гордиться,
Как веселья последнюю треть
Раздарить и легко умереть,
И под сенью случайного крова
Загореться посмертно, как слово.
1977
