После того, как у Андрея Коровина вышла его первая книга (на сегодня их — шесть, они изданы в течение последних десяти лет), — в нашей среде прозвучали осторожные мнения, что напряженная организаторская работа Андрея — внутри современного литературного процесса — скорее всего, будет мешать свободе его собственного поэтического труда.
Какая-то правда в этих высказываниях, возможно, и была.
И то сказать: помимо давнего Международного проекта «Волошинский сентябрь», то есть большого поэтического фестиваля в Коктебеле и литературного салона в московском Музее-театре «Булгаковский дом», которым он издавна руководит, — Андрей Коровин без конца впрягается в уйму сюжетов: издательских, выставочных, журнальных, архивных, составительских. Он бесконечно перемещается по стране, и, кажется, нет зала, в котором бы не провел тот или иной вечер, посвященный, скажем, памяти Николая Гумилева или столетию акмеизма. Добавлю, что во многом благодаря Коровину, к читателю пришло наследие замечательных современных поэтов, рано ушедших из жизни — Валерия Прокошина, Сергея Белозёрова, Ольги Подъёмщиковой…
Рубрика «Строфы» Павла Крючкова, заместителя главного редактора и заведующего отдела поэзии «Нового мира», — совместный проект журналов «Фома» и «Новый мир».
И всё это время он вдохновенно пишет стихи, которые становятся, как я чувствую, всё сильнее, прозрачней, глубже. А некоторые из последних («Слуцкий в Туле», «Снебапад», «Жертвоприношение», «Символ веры») ценны для меня особо. Два года тому назад в «Новом мире» вышла его подборка «Детские преступления», а в прошлом году, под тем же названием, и — книга.
Рассуждая в послесловии к ней о своеобразии коровинской лирики, поэт Юрий Кублановский отметил, что она «совмещает в себе новейшую технику (обратите внимание на причудливый, но для многих современных поэтов уже привычный синтаксис — П. К.) и мышление поэтической речи с традиционной для отечественной поэзии сердечностью и высоким человеческим смыслом». А поэтесса Светлана Кекова тут же обратила внимание на «воскресительную» способность Андрея прикасаться памятью «к парадизу детства»…
Добро пожаловать в наши «Строфы», Андрей Юрьевич.
Детство на Оке
я помню этот лес: грибы, деревья,
маслята, ельник, вот отец, а вот я,
июль в зените, месяц в рукаве.
отец кричит:
– ну что?
– опять маслёнок!
маслёнок тоже, в сущности, ребёнок.
а кто это там прячется в траве?
но очень скоро выйдем мы из леса.
а там – пруда таинственная пьеса,
блестят на солнце рыбы караси,
и мы – на этом зеркале пейзажа,
где темпера, и глушь, и тишь, и сажа,
и деревенька, Господи спаси.
и дальше мы идём с отцом куда-то,
в руке отцовской удочка зажата,
в затонах окских ждёт подкормку лещ.
скажи-скажи: ты жив ещё, ворюга?
узнаемся ль, увидевши друг друга?
жизнь движется стремительней чем речь.
ах лечь бы в речь, отдав себя теченью,
когда вся даль небес открыта зренью,
и ты плывёшь, всевидящ как река,
в твоих руках уже играют рыбы,
и вот за это, Господи, спасибо,
что в звёздном небе движется Ока.
рыбные места
моему крестному, дяде Вите,
спасшему меня в детстве
это дуб наклонился над речкой
или видится мне наяву
что я маленький
я человечек
что я падаю в реку
плыву
где-то там на цветущей поляне
зверобой повилика чабрец
жизнь дрожит словно слово в кармане
с дядей в карты играет отец
вижу рыбу и я вроде рыбы
потерялся в запретной воде
мы летать или плавать могли бы
я в реке я во сне
или где
лето детства и речка Воронка
на моторке летим по реке
и отснятое на кинопленку
вспоминается прошлое мне
рыба справа и рыбина слева
удивленно глядят на меня
пасть как губы у львиного зева
открывая и к тайнам маня
но какая-то взрослая сила
обняла меня и вознесла
с тайной рыб навсегда разлучила
и от жизни меня не спасла
Детские преступления
короткими вспышками света
вся жизнь твоя будет с тобой
бездонное окское лето
кузнечик в траве голубой
поймаешь останется лапка
в твоей неумелой руке
цветов кучерявых охапка
и голая рыбка в реке
и дремлет малюсенький ящер
он жрец на пригретом пеньке
протянешь ладонь наудачу
останется хвостик в руке
ежиха ведущая деток
куда-то
не трожь отпусти
и запах соснового света
и вкус родника из горсти
как мир наш подноженный хрупок
и сколько ж ты душ погубил
личинок пиявок скорлупок
покуда
ты маленьким был
омская зима
снег выпал и стоит
на облако похожий
по вкусу – общепит
по сути – лишь прохожий
у ставки Колчака
сугробы выше крыши
валяет дурака
буран на льду иртышском
покатится слеза
и прошлое приближу
смотрю зиме в глаза
и сам себя не вижу
что делать здесь в метель
какой причуды ради
читать зимы постель
и руки греть в тетради
и омскою зимой
переходящей в детство
пытаться Боже мой
в соборе отогреться
