В Сан-Франциско я не была и Форт-Росс не видела. Русская Америка для меня началась в Москве, в Ленкоме — с «Юноны и Авось». Православные молитвы и песнопения, развивающийся на сцене Андреевский флаг, Богоматерь с младенцем — в 1981 году мы смотрели на это, как калифорнийские индейцы на первых русских колонистов.
Вообще-то романтический герой Резанов приплыл в Калифорнию вовсе не за туманом, а за продуктами для российской колонии на Аляске. Но основанная при нем вполне успешная фактория из-за неудачного для России политического расклада не просуществовала и 30 лет. А вот православная миссия в Калифорнии осталась. Только задачи ей пришлось решать несколько неожиданные.
Мало того, что в середине XIX века в Америку хлынули иммигранты из России — кто в надежде разбогатеть, кто скрываясь от солдатчины, кто за чем — так еще по тем же причинам устремились туда и братья-славяне с Карпат. Ассимилироваться они не хотели, даже английский не учили: их цель была заработать и вернуться домой. Это были по большей части люди простые, патриархальные, верующие, и без церкви жизнь свою они не представляли. Только вот церкви-то своей у них в Новом Свете как раз и не было: они же униаты, а американцам все эти премудрости — «восточный обряд», «западный обряд» — все равно что китайская грамота. Местные католики, например, вообще наотрез отказались признавать их женатых священников. В конце концов прославленный ныне в лике святых отец Алексий Товт пришел в русскую миссию в Сан-Франциско и привел в православие еще 20 тысяч человек.
Русская миссия, конечно, поддерживала новообращенные приходы: давала антиминсы (плат с зашитыми частицами мощей святых, необходимая принадлежность для совершения полной Литургии — прим.ред.), помогала материально и духовно. Но Америка это не старая Европа, где Церковь опекалась государством. В Новом Свете приходилось все делать самим: юридически оформлять траст, собирать по центу деньги на постройку храма и только потом ехать в Сан-Франциско к единственному православному епископу в Америке за антиминсом и священником. Так что отношения общины и церковной иерархии приходилось строить совсем иначе, чем в России.
Другой проблемой православной Америки стали богослужебные традиции — в одном приходе могли оказаться люди чуть ни изо всех православных стран мира. При святителе Тихоне (впоследствии Патриархе Московском и всея Руси), в бытность его епископом Алеутском и Северо-Американским, в одной церкви порой служили на пяти разных языках: в один день на греческом, в другой — на арабском…
Святитель Тихон был мудрым человеком, он понимал, что вряд ли всем иммигрантам удастся вернуться на родину, а значит, дети их родятся в Америке и будут уже американцами. И их Православная Церковь будет Церковью православных американцев. Он не хотел ничего форсировать, он только исподволь готовил к этому людей.
А потом в России произошла революция, и все начавшееся было единение американских православных остановилось, а русские стали ассоциироваться исключительно с коммунистами. Наступило смутное время расколов…
И все-таки семена, посеянные в добрую калифорнийскую почву, в середине безбожного XX века дали удивительные плоды.
В начале 60-х приехал в Сан-Франциско новый архиепископ Западно-Американский — владыка Иоанн (Максимович). Это теперь он прославлен как святитель и чудотворец, а тогда многие видели в нем просто чудака. Везде, где бы он ни служил — в Шанхае, в Париже, в Брюсселе, в Сан-Франциско — он сразу же принимался восстанавливать церковное единство, налаживать связи с местными православными сербами, греками, украинцами, строить храмы, больницы, приюты. В Западной Европе помогал создавать французские православные приходы, Голландскую Православную Церковь, при нем в православных храмах стали поминать покровительницу Парижа святую Женевьеву, просветителя Ирландии святого Патрикия — Патрика и других западных святых, живших до разделения церквей в 1054 году. Разъезжая по городам и весям, владыка Иоанн служил то по-французски, то по-голландски, то по-английски, помогал готовить местных священников, издавать богослужебную литературу на французском и голландском, окормлял греческие, арабские, болгарские и румынские православные приходы. И при всей этой кипучей деятельности был как бы не от мира сего: постоянно молился, ел раз в день, ходил в сандалиях на босу ногу, а то и босиком, по утрам обливался холодной водой и время от времени притворялся юродивым.
Вот такой православный пастырь появился в Сан-Франциско как раз в то время, когда там в Академии востоковедения искал истину в индуизме, буддизме, иудаизме, суфизме молодой американец из протестантской семьи — Юджин Дэннис Роуз. Это был очень въедливый молодой человек: он в совершенстве знал латынь и французский, чтобы читать Конфуция выучил древнекитайский, а попав в православную церковь, стал ходить на службы, учить русский и церковнославянский и читать о православии.
В общем-то, все объяснимо: 60-е годы, хиппи, мода на восточную экзотику… Ну, еще одно увлечение… Но в православном храме он встретил живого святого. Не иконописного, не на возвышении, не произносящего проповеди, а босого, в старом подряснике, с плохой дикцией и кучей житейских проблем — человека, который в юности раз и навсегда решил идти за Христом и ни разу с этого пути не свернул. И молодой американец поверил ему и пошел за ним.
Владыка Иоанн крестил Юджина, ставшего в православии Евгением, познакомил его с Глебом Подмошанским, его будущим на всю жизнь другом и братом, благословил открыть книжно-иконную лавку, начать издавать миссионерский журнал. При нем Юджин-Евгений окончил богословские курсы на русском языке, а когда владыки на стало, поступил чисто по-американски — купил кусок земли в горах, в глубине штата, и вместе с другом устроил там скит. Они перевезли туда свой допотопный печатный станок и стали жить, взяв за образец преподобного Паисия Величковского и его последователей. Только через год они приняли монашеский постриг — Евгений стал Серафимом, в честь преподобного Серафима Саровского, Глеб — Германом, в честь Германа Аляскинского. В уставе своего Братства они написали: «Не ставить жизнь Братства в зависимость от какой-либо организации или лица извне (согласно завету преп. Паисия Величковского), но общим советом находиться в послушании старшего из братии; следовать лучшим традициям Русской Православной Церкви, особенно тем, которые передал архиепископ Иоанн».
Конечно, это было очень по-американски. Конечно, в этом было много неофитского максимализма. Впрочем, не так уж это важно. Мне отец Серафим Роуз дорог не тем что, став православным монахом, остался американцем, а тем что, будучи стопроцентным американцем, безоговорочно принял русское православное святоотеческое предание как руководство к действию и прожил по нему двадцать лет, до самой смерти, не перестав быть американцем, но став близким и понятным мне как русский. Потому что нет никакого русского, китайского, американского православия, а есть одно Православие. И оно истинно.
