В середине шестидесятых годов прошлого века, когда наша поэзия стала понемногу становиться общественной, когда писатели уподобились духовным поводырям и чуть ли не пророкам, а поэтические вечера стали проводиться на стадионах и в больших залах, - не многие догадались, что такое положение вещей - временное. Высвобождаясь из-под тягот военных лет и сталинизма, проходя сквозь новое время, удачно названное "оттепелью", читатели утоляли свой душевный голод в публичном общении со стихотворцами, которых на Руси издавна считали людьми, отмеченными особым даром: говорить от лица многих, говорить ярко, неожиданно, смело.
К огорчению одних и удовольствию других, то время - ушло, и теперь очевидно, что к сегодняшнему дню, по крайней мере, два человека остались и читаемыми, и легендарными поэтами. Они, между прочим, не выступали ни на каких стадионах, а одного вообще не публиковали и даже судили "за тунеядство".
Один из них - вынужденно уехал из страны, стал нобелевским лауреатом и ушел из жизни в ХХ веке. Другой - остался в отечестве, продолжает писать стихи и выпускать книги. Это Иосиф Бродский и Александр Кушнер: когда-то представители ленинградской поэтической школы, а сегодня представители русской поэзии во всем цивилизованном мире.
Об Александре Кушнере вы можете прочитать в любой энциклопедии, его стихи изучают в школах и университетах, они звучат в переполненных залах на поэтических вечерах в России и за рубежом, словом, живут своей отдельной, особенной жизнью. Их знают и любят несколько поколений русских читателей.
Рубрика «Строфы» Павла Крючкова, заместителя главного редактора и заведующего отдела поэзии «Нового мира», — совместный проект журналов «Фома» и «Новый мир».
А теперь я напомню слова поэта из его книги "Аполлон в снегу": "...что касается настоящей поэзии, то её общение с Божеством никогда не прекращалось, ни на минуту, только не надо думать, что это общение сводится к бесконечному "вопрошанию" Господа и поминанию Его всуе. И, может быть, лучше всего складывается тайный разговор - в стихах на посторонние темы, согретые взволнованным и благодарным вниманием к жизни...".
Мы благодарим Александра Семеновича Кушнера за разрешение представить читателям "Фомы" его стихи разных лет, объединенные столь важной для нас темой общения.
Поклонение волхвов
В одной из улочек Москвы,
Засыпанной метелью,
Мы наклонялись, как волхвы,
Над детской колыбелью.
И что-то, словно ореол,
Поблескивало тускло,
Покуда ставились на стол
Бутылки и закуска.
Мы озирали полумглу
И наклонялись снова.
Казалось, щурились в углу
Теленок и корова.
Как будто Гуго ван дер Гус
Нарисовал всё это:
Волхвов, хозяйку с ниткой бус,
В дверях полоску света.
И вообще такой покой
На миг установился:
Не страшен Ирод никакой,
Когда бы он явился.
Весь ужас мира, испокон
Стоящий в отдаленье,
Как бы и впрямь заворожен,
Подался на мгновенье.
Под стать библейской старине
В ту ночь была Волхонка.
Снежок приветствовал в окне
Рождение ребенка.
Оно собрало нас сюда
Проулками, садами,
Сопровождаясь, как всегда,
Простыми чудесами.
1966
***
"Не собирай, не копи, потому что придут и возьмут".
Всё отберут, что накоплено, - я понимаю.
Жалко мне стула, стола, разместившихся тут,
И алебастровой вазочки, блещущей с краю.
"А собирайте на небе, копите в другой
Плоскости, мыслимой, но для воров недоступной",
Что я и делаю, видишь: тетрадь под рукой,
Почерк внимательный, пристальный мой, дружелюбный.
"Там, где имущество спрятано, - сказано нам,
Там пребывает и сердце горячее наше".
Я потому и склонил свое сердце к стихам,
А не к ларцам, сундукам и серебряной чаше.
Тот, кем обещано нам восполненье утрат,
Он о стихах ни намеренно, ни ненароком
Нам ничего не сказал, но, быть может, им рад.
Лучшие так и написаны, как перед Богом.
2001
Куст
Евангелие от куста жасминового,
Дыша дождем и в сумраке белея,
Среди аллей и звона комариного
Не меньше говорит, чем от Матфея.
Так бел и мокр, так эти грозди светятся,
Так лепестки летят с дичка задетого.
Ты слеп и глух, когда тебе свидетельства
Чудес нужны еще, помимо этого.
Ты слеп и глух, и ищешь виноватого,
И сам готов кого-нибудь обидеть.
Но куст тебя заденет, бесноватого,
И ты начнешь и говорить, и видеть.
1975
***
Во дворик внутренний сквозь храм монастыря
Пройду: во дворике, кустам благодаря
И клумбам с астрами и кроткому фонтану,
Мне Бог понятнее, чем в храме, несмотря
На то, что нет икон, что я не вижу рану
Его кровавую, во дворике взгляну
На небо синее - и сердцем глубину
Его почувствую - и ласточку замечу,
Простить готовую мне слабость и вину,
И всей душой своей тянусь к нему навстречу.
Скамьи во дворике, чтоб на нее присесть,
Нет - и не надо: взгляд от неба не отвесть,
И галереями он обнесен, и мнится,
В душе моей такой прямоугольник есть,
Который видит Бог, а кроме Бога, птица
Его небесная. Она промчалась - вжик!
И скрылась. Можно и без богословских книг
Угодной быть ему: не сеет и не пашет.
Кусты, топорщитесь! Не увядай, цветник!
Не только горестный здесь опыт нами нажит.
2004
***
Верю я в Бога или не верю в бога,
Знает об этом вырицкая дорога,
Знает об этом ночная волна в Крыму,
Был я открыт или был я закрыт ему.
А с прописной я пишу или строчной буквы
Имя его, если бы спохватились вдруг вы,
Вам это важно, Ему это все равно.
Знает звезда, залетающая в окно.
Книга раскрытая знает, журнальный столик.
Не огорчайся, дружок, не грусти, соколик.
Кое-что произошло за пять тысяч лет.
Поизносился вопрос, и поблёк ответ.
И вообще это частное дело, точно.
И не стоячей воде, а воде проточной
Душу бы я уподобил: бежит вода,
Нет, - говорит в тени, а на солнце - да!
1998
