Евгений Абдуллаев (псевдоним - Сухбат Афлатуни) — писатель, историк, литературный критик.
Мы не знаем точно, как она выглядела. Несколько условных изображений на монетах, несколько условных изображений в рукописях.
Известно, что она была очень красива. Иначе бы ее не выбрал император Феофил на смотре невест в Жемчужном триклинии. Не протянул бы ей там яблока.
Потупив глаза, она медленно взяла плод. Возможно, на мгновенье их пальцы соприкоснулись.
Звали ее Феодора.
«Затактом» поста служит Неделя об Адамовом изгнании.
Адам — литургически — тесно связан с постом. Адам нарушает пост — заповедь не вкушать с древа познания; берет из рук Евы плод, вкушает его — и изгоняется из рая. Память Адама совершается Церковью в два последних воскресенья Рождественского поста, в Неделю святых праотец и Неделю святых отец.
Адамом завершается Рождественский пост — и начинается Великий.
Адам — первое лицо, упоминаемое в Великом покаянном каноне Андрея Критского. В самом начале, в первой песне, читаемой в понедельник первой седмицы поста.
Читайте также:
Люди и события в каноне Андрея Критского. Разбираем чтение первого дня
«Первозданнаго Адама преступлению поревновав, познах себе обнаже́на от Бога и присносущнаго Царствия и сладости, грех ради моих». И следующий стих: «Увы мне окаянная душе, что уподобилася еси первей Еве?»
Случайно ли то, что после седмицы, начатой Неделей об Адамовом изгнании, идет Неделя Торжества Православия? Было ли простым совпадением, что восстановление почитания икон произошло именно в первое воскресенье Великого поста?
Всё может быть. Но войдя в цикл великопостных недель, Неделя Торжества Православия начинала светиться особым смыслом.
Следом за падением приходит восстановление. За изгнанием из рая — возобновление памяти о рае. Поскольку икона есть именно зримое воспоминание о рае, взгляд на человека с точки зрения райского бытия — утерянного, но воспоминаемого и желаемого.
Золотистый свет, отсутствие теней, спокойные лица и неторопливые жесты на иконах — это не отражение здешнего, падшего мира. Сам символизм икон не от мира сего. Обратная перспектива икон сродни обратному движению времени, движения истории, невозможного, но чаемого. Не от изгнания из райского сада — к настоящему времени, но от настоящего — обратно, к райскому бытию. К его вечному полудню, без теней и сумерек; к бытию мира, еще не искаженного грехопадением.
«Всякая красота в мире, — писал Николай Бердяев, — есть или воспоминание о рае, или пророчество о мире преображенном».
Да, бывает и красота падшая, красота-прелесть, красота-пропасть. Но если говорить о красоте подлинной, то мысль Бердяева точна и справедлива. Особенно в отношении икон.
Храм без икон гол и немного страшен. Он напоминает человеку о его падении, о его грехе, о его наготе и ничтожестве, но не способен дать утешения. «Все эти, даже безвкусные, раззолоченные, разукрашенные, храмы — и тоска по раю, и кусочки рая, радости, „добро зело“... Человек не может жить без памяти о рае. Он погружается в ужас, в страхование, в тоску. Он теряет себя» (из дневников протоиерея Александра Шмемана).
Иконоборцы тоже пытались украшать церкви. Орнаментом, изображениями растений, птиц, животных. Но не человека. Это был райский сад — но безлюдный, «бесчеловечный», каким он мог быть после изгнания из него Адама и Евы. И от того еще более тоскливый. Человек не видел, не находил себя в этих пустых мозаичных садах и лужайках.
Изгнание Адама произошло через женщину. «Коснулася еси древа и вкусила еси дерзостно». Восстановление иконопочитания тоже произошло через женщину.
Звали ее, как уже было сказано, Феодора.
Знаем мы о ней очень мало. Историки расходятся в вопросе о ее происхождении. Одни полагают, что она была армянкой, другие — что гречанкой. Важно ли это?
В этой истории, как и во множестве других, важна любовь.
Она любила своего мужа, императора Феофила.
Он был умным, выносливым, вспыльчивым, мстительным. Рано облысевшим. Он издал закон, повелевающий всем ромеям стричься коротко; нарушителей наказывали палками. Перед самой смертью ему принесли отрубленную голову его прежнего любимца, перса Феофоба. Феофил велел, чтобы голову поднесли ближе. И стал гладить густые, вьющиеся, забрызганные кровью волосы Феофоба, отросшие у того в темнице.
Еще Феофил любил справедливость и музыку.
Раз в неделю он отправлялся верхом во Влахернскую церковь; в это время к нему мог обратиться любой. Феофил осаживал коня, слушал и производил следствие. Еще он любил обходить рынок и выспрашивать у торговцев, чем они торгуют и по какой цене. Простым людям это нравилось.
Что касается музыки, то он сам писал ее. Сочинял стихиры, а по великим праздникам даже управлял хором в храме Святой Софии. И это тоже всем нравилось, особенно хористам, которых он щедро одаривал.
Она, Феодора, любила Феофила. Любила тяжело и трудно. Феофил был иконоборцем. А она выросла в семье, где почитались иконы. Прятала их в своих покоях, среди нарядов, украшений; под платьем носила ожерелье с иконою Спаса.
Знал ли об этом Феофил? Догадывался. Кричал, устраивал сцены. Когда первая огненная волна откатывала, успокаивался. Обнимал. Просил ли прощения? Возможно.
Да и само иконоборчество ко времени его правления уже изрядно выдохлось.
Феофил пекся о спокойствии в своей империи. Иконоборцы были ему нужны; они составляли элиту. Иконопочитателей он терпел (но только не в своем дворце). Он был даже готов на уступки (но только небольшие). Даже на то, чтобы в церквях были иконы. Но только немного. И повыше, чтобы к ним не могли прикладываться и возмущать тем самым иконоборцев. Ему нужен был мир; мир и спокойствие.
Но мира не было.
Шли войны с арабами, тяжелые и неудачные; пару раз Феофил был на волос от гибели. Сама природа, казалось, шла войной на его державу. «Засухи, небывалые бури, непогоды, необычные явления природы и дурное смешение воздуха изнуряли землю и ее обитателей, а голод, лишения, дрожание почвы и землетрясения не прекращались во все дни его царствования», — писал хронист.
«За что?» — спрашивал себя Феофил. И не находил ответа.
Да, была семья; была любящая жена, Феодора. Та, которую он сам выбрал; которой вручил когда-то в Жемчужном триклинии яблоко. Но и здесь его подстерегало несчастье. Его первенец, Константин, утонул в детстве, и где? — в хранилище воды во дворце. Феофил похоронил мальчика в саркофаге из фессалийского мрамора, на месте его гибели повелел разбить сад. Нужен был наследник. Но наследника всё не было, всё не было, рождались дочери. Мария, Анна, Фёкла, Анастасия, Пульхерия...
Феофил не понимал, за что это ему.
Так, возможно, и Адам, изгнанный из райского сада, недоумевал, роптал и жаловался. За что? Почему всё исчезло; а там, где разливалось волнами счастье, теперь стоит этот страшный ангел с огненным мечом?
Феофил гулял по саду и не находил покоя. Смотрел на мраморных львов, извергавших струи воды в бассейн; гладил их по каменным гривам и тосковал.
А Феодора тайно молилась перед иконами.
Однажды ее застал за этим императорский шут, карлик Дендрис. И проговорился об этом Феофилу.
— Не так, совсем не так, царь, понял ты это, — отвечала Феодора, когда Феофил, пылая гневом, ворвался в ее покои. — Мы со служанками смотрелись в зеркало, а Дендрис увидел отраженные там лица и без всякого смысла донес о том господину и царю.
Зеркала изготовляли из бронзы, отражения были размытыми, фон — золотистым. Это вправду могло быть похожим на иконы...
Феофил поверил — или сделал вид, что поверил. Когда он вышел, Феодора ослабила ворот, достала ожерелье с иконкой Спаса и приложилась к ней пересохшими губами.
Читайте также:
Иконоборчество: почему возникло и почему проиграло
Феофилу нужен был мир, мир и спокойствие. В империи, в своей семье.
Но чем больше он хотел мира — в том виде, в каком понимал его, — тем меньше становилось мира вокруг. Арабы. Феофоб. Монахи... О, монахи особенно раздражали императорскую печень, где, как полагали тогда медики, гнездится гнев. Он считал монахов бездельниками и смутьянами. Сидят и копят у себя в монастырях богатства, вместо того чтобы потратить его на общее благо — в том виде, в каком это благо понимал он, Феофил. Вместо того чтобы трудиться и защищать отечество. Вместо того чтобы исчезнуть, испариться, не быть немым укором ему, Феофилу.
«Он велел не пускать монахов в города, — писал хронист, — гнать их отовсюду, будто заразу, не позволил им ходить по деревням».
Он переделывал монастыри в странноприимные дома, больницы и приюты, надеясь снискать этим еще большую любовь народа и благоволение Бога.
Но народ всё больше сочувствовал чернецам. Особенно когда Феофил повелел наказать нескольких из них, дерзнувшим явиться к нему и защищать иконопочитание. Он повелел выжечь на лбу у каждого стихи собственного сочинения против икон. Это наказание казалось ему и мягким (он мог бы их просто казнить!), и остроумным... Вместо того чтобы оценить его гуманность и поэтические таланты, чернь вознесла этих монахов как мучеников.
А что до благоволения Бога... Император старательно выполнял все ритуалы, щедро жертвовал на Церковь. Но небо словно отвернулось от него, стало тусклым и пустым. Последним его утешением стал родившийся наконец сын, Михаил. Тоска ненадолго спрятала свои когти. У него будет наследник. Вы слышите? Наследник!
Радость продолжалась недолго.
В 838 году арабы захватили Аморей — родной город императора, родовое гнездо династии. Захватили, разграбили и уничтожили.
И император пошел на закат. Он все так же раз в неделю отправлялся со свитой во Влахернский храм. Все так же, осадив коня, слушал чью-то жалобу, рассеянно кивая. Все так же строил дворцы, насаждал сады и преследовал иконопочитателей. Все так же любовался мраморными львами, извергавшими струи воды. И шел на закат.
А она, Феодора, любила его. Любила, ласкала, боялась. Но Бога она любила и боялась больше. И все больше «гляделась» в свои золотистые «зеркала», встав на колени.
Богоматерь с младенцем.
Византийский и христианский музей, Афины. icons.pstgu.ru
Рассказывали, что в Никее у одной вдовы воины ударили икону Богородицы копьем, и из нее закапала кровь. Это икона в будущем станет почитаться как Иверская.
Император заболел.
Его царственный желудок не мог переваривать пищу; Феофил лежал, бледный и обессиленный от болей и «истечений». Феодора стояла рядом с ним.
Когда боль отступала, он думал о том, как сохранить тот порядок, тот мир, который он с такими трудами устроил. Как сохранить власть за своим малолетним сыном. Как все сохранить, удержать, уберечь.
— Пусть весь мой народ скорбит обо мне, — голос императора разносился под сводами, — пусть Сенат оплакивает меня! И пусть все мои дворцовые слуги громко кричат! Ведь я еще молод, а должен разлучиться и с царским моим саном, и с моей молодой женой и моим сыном!
Придворные стояли молча; всхлипывала Феодора. Горели светильники, мраморные львы извергали воду, наступала ночь.
Началась агония. Император ворочался и бредил; Феодора была возле его постели.
Она ненадолго задремала. И увидела, как сообщает ее житие, в тонком сне Богородицу с Младенцем на руках; вокруг кольцом стояли ангелы, «яростно упрекающие Феофила и бьющие его без остановки».
Очнувшись, Феодора вслушалась в бессвязную речь мужа. «За иконы... за иконы меня секут!» — услышала она отчетливо.
Феодора ослабила ворот платья и нащупала ожерелье. То самое, с иконкою Спаса. Вынув его, надела поверх платья. Феофил смотрел на нее. Указав на ожерелье, дал знак Феодоре, чтобы она приблизилась. С трудом подняв голову, коснулся иконы губами.
«Когда ожерелье, — сообщает житие Феодоры, — на котором был изображен святой и почитаемый образ нашего Спасителя и Бога, было приложено к его устам, внезапно — о удивительное чудо! — эти уста, которые были раскрыты <от криков>, уста, прежде унижавшие учение Церкви и изрыгавшие множество нелепостей против святых и почитаемых икон, сомкнулись... Его крики прекратились, как и невыносимо тяжкие муки и наказания».
Некоторые историки считают это житийное свидетельство недостоверным. Что оно было якобы позже придумано Феодорой, чтобы при восстановлении почитания икон оградить Феофила от анафемы как еретика.
Да, Феодора любила Феофила и чтила его память. Возможно, она заботилась и об интересах династии: осуждение Феофила могло ударить и по ней. Породить сомнения в законности правления ее, Феодоры, как его вдовы, и Михаила, как его сына.
Но могла ли Феодора ради этого солгать? Выдумать весь этот эпизод с умирающим мужем, целующим икону; выдумать сон с Богородицей, приплести ангелов?
Она любила и боялась мужа. Но Бога она любила и боялась больше.
20 января 842 года Феофил скончался.
Дворец оделся в траур. Народ, как было велено, скорбел; Сенат оплакивал; дворцовые слуги громко стенали.
Императором стал малолетний Михаил, а Феодора — регентшей.
Началась подготовка к восстановлению почитания икон. На это ушел почти год. На то, чтобы постепенно вытеснить партию иконоборцев, во главе с Патриархом Иоанном Грамматиком, тончайшим интеллектуалом и яростным ненавистником икон. На то, чтобы решить, предавать Феофила анафеме как еретика или же нет. Феодора была против; снова и снова, «воспламененная любовью к своему мужу», она заверяла под клятвой, что Феофил перед смертью целовал икону Спаса... Почитателям икон это казалось недостаточным; слишком свежа была память о гонениях Феофила.
Наконец, решили положить запечатанный список с именами императоров-еретиков, включая Феофила, на престол Святой Софии. Феодора молилась... Когда на следующий день его распечатали, имени Феофила среди еретиков не было.
Музей Бенаки, Афины
4 марта 843 года, на Соборе в Константинополе почитание икон было восстановлено, а 11 марта, в первое воскресенье Великого поста, был совершен крестный ход с иконами.
«И когда бесчисленное множество народа собралось, пришел и сам царь Михаил со святой и православной матерью своей Феодорой и со всем синклитом, и каждый нес по царской свече».
Процессия двинулась от Святой Софии до дворца.
«И после долгой молитвы и сокрушенного многоплачевного и умиленного взывания „Господи, помилуй“ возвратились во святой храм для совершения Божественной таинственной литургии с великой радостью и торжеством».
На этой литургии Феофил поминался среди прочих греческих императоров, не как еретик.
Любовь долготерпит, милосердствует (1 Кор 13:4)... Феодора любила Феофила, и спасала его. Спасала его при жизни, спасла его в последний его час, спасла его от осуждения после смерти. Не случайно на смотре невест он вручил ей яблоко.
Так история грехопадения Адама и Евы повторится — но в зеркальном отображении — в истории Феофила и Феодоры. Ева, дав Адаму плод с запретного древа, стала причиной его падения. Феодора, приняв плод из рук Феофила, сделалась началом его спасения.
Да, Торжество Православия — это восстановления иконопочитания. Это мысленное возвращение в первозданный райский сад, зримым образом которого служат иконы. Это празднование победы над ересью — и в виде откровенного отрицания догматов, и в виде тонкой умственной лжи, облаченной в богословские наряды, каковой и было иконоборчество.
Торжество Православия — это и начало новой эпохи в истории Восточной Церкви; не случайно именно на эти годы происходит духовное становление святых Кирилла и Мефодия. Через два десятилетия будет крещена Болгария, начнется распространение Православия среди южных и восточных славян.
Но Торжество Православия — это и торжество любви и прощения. Образом которых и стала в тот ясный день первого воскресенья Великого поста императрица Феодора. Шедшая с большой, «царской», свечой, рядом с иконами, которые уже не требовалось прятать... И помнившая о Феофиле, которого она любила — несмотря ни на что. Любила, прощала и спасла своей любовью.
