Ровно год тому назад у новгородского поэта Григория Князева вышел сборник под названием «Седьмая тетрадь», куда — помимо новых стихов — вошла лирика из шести книг. Однажды я видел (и слушал) этого стихотворца в его родном Великом Новгороде.
Думаю, что Гриша — из самых светлых и доверчивых людей, встреченных мною за последние годы. Вы, наверное, знаете, что, подбирая о каком-нибудь человеке нетривиальный эпитет, мы обычно становимся внутри себя на особую торжественную платформу, как будто собираемся произнести речь или тост. Между тем слова про свет и доверчивость выговорились у меня очень легко и естественно. Может быть, ещё и потому, что они очевидны почти для всех, кто знает Григория.
…Ему помогали неравнодушными советами славные поэты, в частности, много сделала для «постановки голоса» питерская поэтесса Галина Сергеевна Гампер (1938–2015).
У Гриши есть хорошее стихотворение ее памяти. И кстати, все читатели Князева отмечают его особый сердечный темперамент. Это редкость.
Рубрика «Строфы» Павла Крючкова, заместителя главного редактора и заведующего отдела поэзии «Нового мира», — совместный проект журналов «Фома» и «Новый мир».
По отношению к своему дару Князев до крайности ответственен: может совершенствовать стихи до бесконечности. Я немножко жалею, что в стихотворении «Есть слова невыразимой мощи…» (оно открывало пять лет тому назад его новомировскую подборку) — Гриша снял эпиграф из гумилёвского «Слова»: «…Солнце останавливали словом, / Словом разрушали города».
А с другой стороны, Гумилёв и так вспоминается при чтении этих стихов, верно ведь?
О Григории Князеве и его поэзии я узнал от исследовательницы русской литературы и пушкинистки — Ирины Сурат. В послесловии к «Седьмой тетради» — именно ее добрые слова о нем как о состоявшемся стихотворце. «… В этом мире сосуществуют рядом малое и великое, временное и вечное, в нем светится чудо речи и чудо любви. Григорий Князев умеет прислушаться к себе самому, ему дана чистота видения, тонкость слуха — все это создает внутреннюю музыку его стихотворений, то тихую, то драматичную…»
***
За всё Тебя благодарю:
За шерсть, что служит в холод свитером,
За каждодневную зарю,
Что отражается Юпитером
Или Сатурном — и летит
На край системы нашей Солнечной.
И за родную, что грустит
Со мной во мгле бессонно-пóлночной,
За весь мой дом, за всю семью —
Большую, разную и дружную.
За жизнь мою, за смерть мою,
Как жизнь, должно быть, миру нужную…
За то, что мне дано гореть
Почти маниакальным пламенем,
За то, что страшно умереть,
Пусть даже со знаменьем-знаменем.
За то, что можно век служить
Не только с пользой, но и жертвенно,
За то, что интересно жить,
Хоть и бывает скучно-мертвенно.
За то, что я еще живой
И со стихами недопетыми,
За то, что в век мой сетевой
В Сети общаюсь я с поэтами.
За то, что тело — не мешок,
За то, что руки-ноги движутся
И мысли скачут на вершок.
За то, что жизнь растет, как книжица,
За то, что всюду — в языках,
В мирах, во временах — созвучия.
За то, что слезы на щеках
И плача музыка певучая…
***
Есть слова невыразимой мощи,
Будто заклинания они.
Внешне — непонятны, зыбки, тощи,
Внутренне — сигнальные огни.
Архаичны все они и строги
На чужих и дальних языках.
Все они — как древние дороги,
Все они — как тыщи лет в руках.
Все они — большая карта дани,
Что несли персидскому царю,
Все они — виденья в Иордане…
Истинно, мой Боже, говорю!
И горит звезда на небосклоне,
Повествуя о земной тоске,
Как она светила в Вавилоне
И цвела в аккадском языке…
Как забавны на иврите фразы,
Дивны — на санскрите! Так шелка
Или огранённые алмазы
Будоражат нас издалека…
Временны´ е рушатся границы,
Предо мной — четырнадцатый век:
Кот прошел по краешку страницы
Библии — как целый стих изрек.
И в простом — тревога о великом,
Потому что нечто в наших снах
Не лицом обращено, но ликом
К памяти о лучших временах!
***
Средь цветущего пестрого луга
Тесно карандашу.
Не моя перед миром заслуга,
Что с натуры пишу.
Потому ли вторичен, что вторю
Энергичным лесам,
Небесам, что всё тянутся к морю?
Вне Творца кто я сам?
Бесконечные, вечные связи,
Наши ночи и дни,
Целый космос, творимый в экстазе, —
Полной рифме сродни.
Получив приглашенье на праздник
Всех огней, всех цветов,
Я, горячей любви соучастник,
Петь и плакать готов,
И не надо ни хлеба, ни зрелищ,
Даже авторских прав,
Если мудрость и музыку делишь
С книгой дышащих трав!
***
Век спустя стали мной мои предки —
Нерушим наш незримый союз.
Как же так: обновляются клетки,
Но, меняясь, собой остаюсь?!
И в семнадцать, и в семьдесят, Боже,
Тайну рода земного храня,
Лица, чем-то похожие, множа,
Что же делает мною — меня?
Только есть ли без примесей, чистый
В человеке его человек? —
Как сентябрь, стеклянно-лучистый,
Как октябрь, что знает про снег…
На Земле притяженьем удержан,
До последнего срока храним.
Движет мной некий внутренний стержень,
Ну, а дальше — куда же мне с ним?
То пружинка, то ниточка — время,
Оболочка пространства туга.
В этой наитончайшей системе
Разомкнулись души берега —
И когда они снова сойдутся,
Знать, тогда и шагну в мир иной…
А пока — стол накрыт, чай из блюдца,
И прадедушка Ной — за спиной.
