Это истории людей, жизни которых пересеклись на улицах Москвы. Одни из них когда-то лишились дома. Другие — создали Дом. «Дом друзей» — так называется фонд, основанный коллегами Елизаветы Глинки, той самой Доктора Лизы. Волонтеры фонда занимаются помощью бездомным, и одно из главных направлений их работы — уличная медицина.
Наталья Чернявская, операционная медсестра высшей категории ГКБ № 31 г. Москвы, волонтер «Дома друзей»
Я приходила к Лизе на Пятницкую, теперь я здесь. Почему? Здесь начали воплощать «уличную медицину», а я медицину люблю. Работаю в разных ее отраслях — это и хирургия, и гинекология, и урология, много всего. Мне очень интересна практическая работа, поэтому я начала консультировать всех, кто здесь, в фонде, трудится. Рассказываю об основах санитарии, эпидемиологии, как обезопасить себя при общении с людьми, которые могут стать источником инфекции, как правильно накладывать повязки.
Я здесь не потому, что мне не хватает работы. Я здесь потому, что мою помощь должны получать не только те, кто прошел через приемный покой больницы. Во многих случаях бездомным отказывают в помощи. Я работала во многих больницах Москвы не по одному году и везде встречала одни и те же случаи: если нет документов, перевязку сделают, а дальше разговор с больным вряд ли будет. Но мы много слышим и знаем о том, как уличная медицина практикуется на Западе. Это очень интересно, можно помочь живущим на улице победить инфекции, сделать многое, чтобы предотвратить распространение болезней. Они же приходят за помощью, но слышат отказы. Значит, мы должны прийти к ним сами.
Чем болеет бездомный? Чаще всего — трофические язвы, диабет и запущенные порезы, осложнения любых ран. На основе всего этого обостряется и хронические заболевания.
Конечно, тебя госпитализируют, если твоей жизни что-то угрожает — неважно, есть паспорт в кармане или нет. Безоговорочно приведут в более-менее стабильное состояние, а потом уже начнут решать вопросы с документами. Но если состояние не критическое, мы смотрим пациента, и далее решение принимает уже администрация клиники. Несколько последних лет проводится реформа здравоохранения, число больниц, к сожалению, сокращается, зачастую их объединяют одну с другой, и возможностей помогать всем становится меньше.
Я очень надеюсь, что мы найдем волонтеров из медицинской среды — студентов-медиков, например. И проект «Уличная медицина» в Москве увидят все. Увидят, что это не пустая трата времени и средств благотворителей, а люди на улице будут меньше страдать и болеть.
Николай, подопечный «Дома друзей», страдает тяжелыми трофическими поражениями нижних конечностей
Куда ни приходил пытаться работать, первый вопрос — сколько лет? После 45-ти уже безнадежно. Хотя закончил медучилище, больше строительством занимался. Много зарабатывал, квартиру себе снимал. Потом хватать перестало. А потом — запил. Когда тебе тяжело, как-то получается, что все вокруг пьют. Пока деньги есть, у тебя друзей куча. Как деньги кончаются, никто не нальет. Хотя могу месяцами не пить. А потом возьму — и запью. И тоже на месяцы. Могу спокойно бросать, проблемы вообще не существует. Просто… скучно, наверное.
Не помню, сколько я на улице, честно. Радости здесь мало. Здесь не живут, здесь выживают. Чтобы не помереть с голоду, чтобы денег хватило на метро проехать, на сигарету, выпить немного. Побираюсь. Сколько подают? С каждым годом все меньше. Раньше подавали так, что денег было — не знали, куда девать. А теперь даже на курево не хватает зачастую.
Я в метро живу. До часу покатаюсь, потом до шести по переходам. Потом снова в метро сажусь, снова катаюсь. И так жизнь проходит.
Сам не могу вылечиться, не получается. В больнице сказали, что у них не санаторий. Неважно, есть документы, нет. Наверное, все дело в том, что пью. Скорая еще берет, а в больницы уже нет. Однажды в Марьине увидел, что людей лечат у храма, но я не подошел, подумал, пусть лучше кому хуже помогут. А когда совсем безысходно стало, вот, сам пришел. Больше некуда идти. Если бы не Таня (ее историю читайте ниже. — Ред.), и сюда бы не смог прийти.
Алания Журкина, директор фонда «Дом друзей»
Меня часто спрашивают: почему ты помогаешь каким-то грязным бездомным, ведь на улице и кошечки, и собачки страдают? Да хотя бы потому, что животным помочь проще всего. Мы проходим на морозе мимо собаки, она дрожит, смотрит так жалостливо, что сердце кровью обливается, хочется взять ее домой. С кошечками так же. Или мы видим фото больного ребенка, и нам тоже его жалко — мы понимаем, что любой из нас может быть на месте его родителей. Но когда мы видим бездомного, который сидит на улице на этой картонке со стаканчиком в руке, мы брезгливо шарахаемся. Потому что мы не видим себя на его месте, а он не милая собачка. Потому что его не возьмешь домой, как котенка, который жалобно мяукает, которого простерилизуешь и можно с ним забавляться, получать от него тепло. Бездомный — не ребенок, у которого есть, возможно, светлое будущее. У него вообще нет будущего, а есть только суровое настоящее — сейчас, сегодня, на этой картонке, в этом переходе, на этом холоде и среди этой жестокости. И от этого просто сносит крышу.
Как большинство из нас представляет себе бездомного? Это пьяный, дурно пахнущий, агрессивный тип, который нападает на всех, кто окажется рядом, с него килограммами сыплются вши, и он болеет всеми возможными болезнями. И хоть ты тресни, ты никого в этом не разубедишь. Бездомный — это не внешне неприятный персонаж, это человек с надорванной душой. И многие из них одеты лучше, чем домашние, и более отзывчивые. Мы мерим своей меркой: вот тебе холодно, ты пришел домой и отогрелся, а ему некуда идти, холод копится — и не только в теле. Он жалуется, что не может заснуть и ничего не помогает, а ему советуют перед сном погулять пару часов. Как объяснить, что он не может спать, как ты, потому что негде — ты пришла домой, заварила себе чаю и легла в кровать, а у него всего этого нет?
И не в том дело, что государству все равно. У государства другие задачи. Мы подбираем то, что просыпается через сито государственной машины, потому что работаем с людьми, которые не вписываются в систему. Такие есть в любой стране. Понимаете, я не бригада скорой и не минздрав. У них не хватает ресурсов, времени или сил — как можно ругать их, что где-то они не проявили нужной человечности? Они работают по протоколу — а человечность в протокол не вписана. Мы же занимаемся именно ей.
Татьяна, подопечная «Дома друзей», подруга Николая, беженка из Киргизии
Мой дедушка был настоящий уральский дворянин. Его раскулачили, выслали в степь, в юрту — выживай как хочешь и благодари, что не убили. Он выжил, даже дом построил большой. А потом Союза не стало, и началось. Нападали несколько раз, кричали «езжай в свою Россию». Однажды просто села на автобус и приехала. Здесь знала только учительницу своей дочки, она у нас кружки театральные в Бишкеке вела. Ехала почти четверо суток, так радовалась, когда границу пересекала, песни пела. Только кота с собой и взяла, купила ему билет и даже паспорт сделала. Водитель говорил всем, кто возмущался: ничего сделать не могу, это хоть и кот, но у него и билет, и паспорт есть, отстаньте от женщины.
У меня была хорошая работа — промоутером в аптеке, потом курьером у них, потом еще много где. Но я не совсем бездомная, комнату снимаю. Стою с ними в Марьине, смотрю, кому плохо, чем помочь, что сделать, Колю вожу обедать, когда не пьет. Дома всегда тоже за всех переживала, меня спрашивали: «Ты что, врач?» И не верили, когда отвечала, что бухгалтер. Мне мои бездомные в Марьине как родные стали, только за год уже шестеро умерло.
В храм сначала ходила часто на службу. Теперь реже получается, обычно прихожу уже после богослужения, прошу немного денег у тех, кто остается помогать, и сразу ставлю свечки за их здравие. Буду дальше за Колей смотреть. Еще есть Паша, его тоже хорошо бы в больницу положить. Ира попала в больницу с двухсторонней пневмонией. Я не знаю, как они выживают без крыши над головой, я бы так не смогла никогда, сил бы не хватило. Однажды пришлось заночевать в подземном переходе — так я глаз закрыть не смогла, просто сидела до утра там, где камеры не видят.
А Москва очень нравится. Пусть мне здесь тяжело, трудно, но нравится. Я все детство мечтала на Красную площадь посмотреть, она же на всех обложках букварей была. Все время представляла, что я там живу и у меня окна прямо на нее выходят. Выходит, мечты сбываются.
Марина Елисеевна Боброва, социальный работник, консультант фонда «Дом друзей»
Я инженер на самом деле. Просто когда в перестройку все НИИ начали разваливаться, я переучилась на соцработника. Не знаю, считать это промыслом Божиим или нет, но, пока училась, нашла журнал, в котором была статья о «Врачах без границ» (Médecins sans frontières, международная организация по оказанию медицинской помощи людям, пострадавшим в результате вооружённых конфликтов и стихийных бедствий. — Ред.). И там было написано, что в России есть кому лечить, но некому выслушать. А мы же для этого как раз и учимся, подумала я! И пошла помогать MSF в приюте сестер матери Терезы — восстанавливать документы, оформлять инвалидность, направления в интернаты. Сложно было. Но мы старались. И когда у нас появился первый онкологический больной, я познакомилась с Лизой Глинкой. Она работала на Павелецком вокзале, и нашего этого первого онкобездомного помогла отправить в хоспис.
А когда ее не стало, я пришла сюда, в «Дом друзей». 10 декабря 2016 года у меня умерла сестра. Она тоже очень болела и шила Лизе кукол, одеялки. Последнюю куклу Лиза обещала забрать, как только вернется из Алеппо. Когда ко мне пришла посылка от сестры, та уже умерла. И почти сразу узнала, что не стало Лизы.
Почти 25 лет я с бездомными. Сейчас уже не работаю, сил нет, но стараюсь помочь всем, кто им помогает, — консультирую «Дом друзей». Как бы я ни отдалялась от моих бездомных, они все равно со мной. Я старая совсем (смеется), часто тяжело просто ходить. У меня есть своя чистая теплая комната, но это совершенно не значит, что бездомные люди остались для меня где-то позади.
«Можно за вас просто подержаться?», — говорил мне один человек, он с детьми жил под железнодорожной платформой Серп и Молот (известное в начале двухтысячных годов место скопления бездомных в Москве. — Ред.). Может, бабушку свою во мне видел? Не знаю, но ему больше ничего было не нужно…
Николай, подопечный «Дома друзей», десять лет не мог ходить из-за тяжелой травмы костей таза
Когда маму лишили родительских прав, меня взяла опекать старшая сестра. Мне и годика тогда не было, а она до 16 лет меня воспитывала. Потом я попал в колонию, по глупости, и она умерла. Умолял на похороны отпустить — не пустили. И тут я обозлился на власть, выбрал, так сказать, преступный мир. Где-то воровал, где-то грабил, потом попадался, сажали. Круговорот тюрем, пока машина не сбила. И стало не до тюрьмы — слава Богу, что живой.
Получается, почти треть жизни провел в «местах лишения свободы». Сейчас молюсь, чтобы пенсию по инвалидности дали. Работать каменщиком, на которого учился, уже не могу, видите, с палочкой хожу… Да и со столькими судимостями попробуй устройся хотя бы куда-нибудь. Хоть опять в криминал иди — но не хочу. Во мне всегда живет надежда. Если даже что не получается, все равно надеюсь, что однажды получится. Мысленно Бога просил долго помочь мне бросить пить. Так надоело, устал от жизни. И вот третий год совсем не пью. Хотя сначала тяжело было, тянуло, особенно на нервах если.
В Бога очень верю. Потому что столько раз чувствовал Его присутствие рядом. Однажды, когда в бегах был, задержали на Украине. Сидел в Виннице, ждал депортации, и только просил у Него, чтобы срок дали меньше и чтобы хоть чуть-чуть жизнь наладилась. Чтобы наконец девушка появилась, ребеночек. Я тогда первый и единственный раз прочитал Новый Завет от начала до конца. И сейчас, представляете, собираюсь жениться! Познакомился с умной, доброй, серьезной.
Хочу жить не для себя, хоть что-то после себя оставить кроме срока и пьянок. Хочу пожить для семьи. Я сам виноват во всем, был хулиганом и сам это выбрал. Очень рано захотел стать взрослым. Хотел стать как те, которым не надо было подражать. И доподражался.
Сайт фонда «Дом друзей» www.domdruzej.ru
Фото Юлии Маковейчук
