«Я не испытываю ненависти к тем, кто меня взорвал». Парсуна Максима Зубарева

По-другому.

Да, разрыв. А наверху этого не понимают. Поэтому нужны альтернативные источники информации. То есть без вот этого контроля на местах — самые нижние ступеньки, самых простых людей, которые заняты обычным делом, — невозможно понять ни настроения, ни… Это не дадут никакие социологические опросы. Потому что в любом случае, проводя социологический опрос, у нас люди проходят с мыслями о том, а что там ему за это может быть, если он скажет, и часто замалчивают проблему. Вот, даже приезжая как депутат Законодательного собрания на прием, и присутствует и глава муниципалитета, и там МВД, все-все-все службы абсолютно присутствуют, и заметно, как люди не задают, по сути, вопросы. Они там что-то задают частично, но вот они боятся задать. То есть на этот откровенный разговор можно вызвать только личным общением.

Абсолютно понимаю, о чем вы говорите, очень точно. Я даже, знаете, имел в виду еще немножко личное измерение, вот какое. Вот, например, так сложилось, что я живу в Москве и много лет не езжу на метро уже. Ну, вот не езжу. И я понимаю, что, в принципе, я потерял связь с реальностью, которая является такой повседневной для большинства жителей Москвы. И вот мне кажется, что в какой-то момент эта проблема становится неразрешимой. Ты при всем желании, даже если у тебя много источников, ты вот это вот чувство такое земли — оно у тебя теряется. Но избежать этого какому-нибудь высокопоставленному человеку невозможно. Но ему, наверное, надо хотя бы это осознавать, как вы думаете? Что вот, есть этот, так сказать, разрыв, что он может быть… Потому что он сидит в цифрах своих, он там миллиарды куда-то передвигает, а вот простой человек — он же не понимает, что такое миллиард. Он что такое миллион не понимает, он его не видел никогда.

Да, здесь можно сказать, что у нас люди, да, у нас живут как в параллельной реальности. Это касается и того, что у нас идет, извините меня, война, и война идет за выживание наше как таковое, за отстаивание нашей самобытности, культуры, права на самоопределение, на свою собственную жизнь, ей распоряжаться. И тем не менее некоторые люди вообще не понимают, где это, что это происходит.

Ну да, где-то там.

Где-то там, да, и так далее. То же самое здесь касается и разрыва, то, что вы сказали. Когда там Москва… Ну вот если взять Москву, это один из лучших городов мира.

Мира, совершенно очевидно, да.

Да. Около  пятнадцати лет держит эту планку. Соответственно, здесь, я приезжаю — здесь всё создано для людей. Красивый город. Но все-таки здесь сосредоточено 20 процентов ВВП. А это немного настораживает. Потому что все-таки мы хотим, чтобы и в наших регионах тоже запускались новые предприятия, в том числе высокотехнологичные. И соответственно, были учебные заведения, которые выпускают этих специалистов. Потому что у нас, вы сами знаете, в девяностые и нулевые годы, когда было модно быть только экономистом, юристом и так далее, а простые специальности которые были, — электрик, сварщик, неважно, — они, получается, это было как вот немодно, непрестижно и даже это осуждалось. То сейчас нам необходимо, если взять советские старые фильмы, там же прославлялись эти профессии.

Конечно.

То есть раз ты работаешь на Севере, если ты работаешь сварщиком, то ты много зарабатываешь. Там показывалось в фильме, что у тебя много невест и так далее. То есть это популяризация. И сейчас это нам тоже необходимо, что без этих простых специальностей страна не может жить. И это хорошие специальности, и они должны быть высокооплачиваемые специальности, тем более что сейчас нехватка кадров сумасшедшая. Безработица-то в России всего 2 процента. О чем это говорит. У нас в регионе нехватка кадров, сумасшедшая. То есть мы не можем, скажем так, выбирать из кого-то. Мы в основном берем уже тех, кто идет. И к сожалению, сами знаете, пока обстановка не позволяет спокойно заходить и бизнесу и так далее, так как у нас еще, по сути, нет имущественных прав. Еще мы не зашли в российское поле. Нормативно-правовые акты еще полностью не приведены в соответствие. Поэтому это вызывает такие вот сложности в этих всех вопросах.

Максим Юрьевич, если вот вернуться к этому определению «человек», которое вы для себя обозначили в телеграм-канале. Вот понятно, что это не биологическое, что это там биологический вид. А вот если не биология наша, конечно, мы часть там природы, всё понятно, то что в первую очередь, по-вашему, определяет человека?

Человека определяет, знаете, я бы посоветовал всем, самое главное в жизни, что нельзя делать, — это предавать себя. Потому что, один раз предав себя, свое рвение, может быть, где-то отстаивание справедливости или чего-то, ты потом постепенно, знаете как, шаг за шагом, вот у вас лежит Библия, ты идешь совсем по другому пути, который, ну, ведет, скажем так, если опираться на Библию, в ад. Душу. То есть, по сути, это соблазны, которые позволяют… Может быть, где-то надо смолчать, может быть, не сказать что-то, зато продвинуться по этой самой… То есть и постепенно, постепенно, постепенно, продвигаясь, ты наступаешь, наступаешь на себя, и ты теряешь себя. И вот это важно — не терять. Поэтому я и написал «Человек». Если ты человек, то ты должен знать, что самое главное в тебе  это: твое призвание, то, что ты должен нести людям, и ты не должен поступаться справедливостью или какой-то защитой любых других людей ради каких-то там новых назначений и так далее. Ну, это мое мнение.

А у вас были такие моменты такого тяжелого выбора, когда вы понимали, что вот, если я вот так поступлю — или не поступлю, то я себя потеряю? То есть насколько то, что вы говорите, вам довелось именно прожить самому?

Ну, конечно, довелось, и не раз. Я вообще считаю, что я живу несколько жизней, так у меня получилось. Еще при Украине я был депутатом городского Совета от Коммунистической партии, которую потом запретили соответственно и так далее. То есть я мог, меня упрашивали перейти, соответственно, в «партию власти» и спокойненько себе получать на хорошем месте зарплату и всё. Ну, я посчитал, что это… ну, это предательство. Предательство не только своей Родины, великой России, но и предательство самого себя. Нельзя предавать самого себя. И поэтому я сделал такой выбор, конечно, который повлек за собой там и в подвале СБУ сидел, и в тюрьму садили, и, ну, всё остальное, там и нападали и так далее, и обыски, и всё — всё это было, да. Но, когда ты уже проходишь этот путь, ты понимаешь, что насколько было важно здесь принять это решение, правильное.

Скажите, пожалуйста, а вот связь между верой человека и его поступками. Вот опять же в этих ситуациях бывали такие моменты, когда вы себе говорили: вот я, как христианин, вот так не могу поступить или должен был вот так поступить? То есть насколько вера связана вот с этой повседневной реальностью вашей — политической, я не знаю, еще какой-то, общественной?

Вы знаете, я всегда веру разделяю на две части. Это «верю — потому что верю» и «верю — потому что знаю». И вот это два разных понятия верующего человека. Либо он просто верит, это как-то, скажем так, принимает всё на веру, либо он знает, к чему он идет, верит в это соответственно. То есть это две разных эти. И вот я как раз отношусь к тем, кто «верю — потому что знаю». Я знаю, куда иду, знаю, чего хочу. И самое главное — прожить жизнь так, чтобы тебе самому не было за нее стыдно, за твои поступки и так далее. Потому что все равно не бывает идеальных людей. И я тоже не идеальный человек. И во мне тоже бывают и сомнения — в вере, во всем. Особенно в критические ситуации ты это понимаешь, да, когда мне взорвали и так далее. То есть всё это я переживал. Но самое главное — это сомнения как основа человека. Самое главное — через сомнения переходить к «верю — потому что знаю».

Простите, пожалуйста, я понимаю, что это такая тяжелая тема, но, поскольку вы упомянули сами, вот когда вас взорвали, у вас было… ну, какой-то такой вопрос к Богу: за что, почему со мной, как допустил? Или вы как-то это переживали по-другому?

Я просто, когда меня взорвали, я был в сознании. … Ну, сначала у меня был страх, что жизнь закончилась, и я понимал, что всё, как-то вот… Я пытался о чем-то подумать и не мог. Мне казалось, что всё, моя жизнь — это только машина, в которой я сижу, которую разворотило. Мне оторвало ногу, руку раскурочило. Но не в этом дело. Я просто сидел. А потом меня, наоборот, посетило спокойствие. И я стал свою жизнь видеть как со стороны. И мне было так хорошо, вы знаете, прямо вот мне было, на душе всё хорошее стало. У меня всё успокоилось. Моя жизнь, как мне казалась чем-то отдаляющимся уже таким этим… Ну, и в какой-то момент меня кто-то выбросил с этого состояния, и я как бы пришел в себя и начал помогать, тоже выламывать, меня выпиливали и так далее. И естественно, когда потом я проходил эти более 40 операций различных, сложных, боли все эти, конечно же, но я никогда не говорил «за что». Я, наоборот, со мной была мама, она пошла, мне взяла иконочку, я ее себе повязал и молился, молился, молился и молился. И как видите, учитывая, что у меня ранение было несовместимое с жизнью, и такой случай уникальный только первый, врачи мне сказали, и плюс ко всему я не просто выжил, но я еще и встал, поэтому кроме как верой это я объяснить не могу. И чудом.

НАДЕЖДА

Понятно, что вы прошли через испытание, которое мало кому выпадает. А среди тех, кому выпадает, мало кто с ним справляется. То есть вы себя знаете в самых разных ситуациях вот этих предельных. Вы можете сказать сегодня, что вы себя знаете хорошо?

Сложный вопрос, хорошо ли мы себя знаем. Наверное, вся жизнь человека — она создана для того, чтобы познать себя. Познать себя полностью. А познать ты можешь, к сожалению, у нас человек может измениться только в критической ситуации. Если он находится в какой-то постоянной зоне комфорта, он не может измениться, даже если он будет ставить какие-то цели и так далее. Есть, конечно, у нас были в истории уникальные люди, но это, скорее всего, исключение из правил, чем правило. А здесь человек себя познаёт. И вот в эти сложные ситуации, когда они с тобой происходят, ты меняешься. Меняется переоценка ценностей и всего, и ты как бы начинаешь ценить какие-то мелочи в жизни, какую-то обычную радость семейную, кто там в семье, семейный отдых, просто вместе дома, разговаривать, фильм смотреть. То есть такие вот простые вещи становятся для тебя основными и самыми важными. А всё остальное, что ты считал когда-то важным — встречи, допустим, с друзьями, обсуждение каких-то вопросов, где-то там с людьми разными, — ты понимаешь, что это вот как, знаете, как мишура, которая, она вся отошла, и ты понимаешь, что самое главное — это семья для тебя. Это она. Благодаря этой семье ты получил поддержку, всегда с тобой рядом. То есть это очень важно для меня. Поэтому сказать, знаю ли себя: вот сейчас я могу сказать, что я себя знаю, да.

А как вы ощущаете возраст? Что-то меняется в вас с возрастом? Какое у вас внутреннее ощущение? Вот вам внутри, вы себя, не знаю, во сне видите, сколько вам лет там: 18, 30 — сколько?

Ну, во сне я почему-то почти каждый день летаю. Что меняется — это то, что, что раньше бы сказал бы, не задумываясь, сейчас ты заранее это всё продумываешь, прежде чем сказать это. Потому что даже вот мы все говорим, что нужно говорить правду. Но иногда правда может разрушать. И здесь нужно быть очень аккуратным. Поэтому есть то, что у нас внутри, у каждого человека. И сказав это, ты можешь задеть за что-то живое, и потом человек будет с этим жить. Хотя, конечно же, скажем так, то, что сейчас происходит, много зла, и, соответственно, люди многие думают о мести. Но на самом деле месть — она обременительна для тела и разрушительна для души. И держать в себе вот этот вот негатив, даже после того как меня взорвали и так далее, — это разрушать самого себя. Поэтому я вообще об этом не думаю. О возрасте тоже.

(Смеется.) Много задач еще, да.

Да, да, еще много задач. И конечно же, хочется, чтобы здоровье позволило принести еще какую-то пользу людям.

Вот вы очень точно сказали, что правда, действительно, может быть для кого-то разрушительна. А вам приходилось говорить людям или человеку, я не знаю, в личных ситуациях, в рабочих, какую-то такую жесткую правду?

Приходилось.

Тяжело это дается?

Тяжело. После этого, после сказанного как бы нет такого возврата. Ты уже не можешь сказать, что что-то не так сказано или человеку, чтобы не обижался и так далее. То есть здесь уже, как говорится, слово не воробей. Тем более правда — она… это как меч. Она может разрубить человека, и после нее он просто не оправится. Поэтому прежде чем что-то говорить, нужно обязательно подумать о последствиях. Поэтому когда заявляют люди, что нужно всегда, мы всегда говорим правду — ну, немного лукавят. Ну, не можем мы всегда говорить правду. Наверное, если бы мы сейчас всё человечество в один момент сказало правду, наверное, либо ядерная война случилась бы или еще что-то. То есть поэтому здесь, скажем так, это такой философский вопрос, в котором каждому решать и брать на себя ответственность, говорить это или нет. Но если на весах стоят, скажем так, судьбы людей, и ты понимаешь, что, не сказав эту правду, ты поставишь их под угрозу, то здесь должен быть выбор однозначный — вне зависимости от последствий.

А вот, если продолжить это с точки зрения разговоров с сегодняшними молодыми. Вы же встречаетесь с молодыми людьми. Мы много говорим про молодежь. Часто, мне кажется, это такие пустые разговоры, когда люди  популистские какие-то бросают лозунги, не понимая, что если даже мы упрекаем в чем-то молодых, то это, в общем, упрек нам, потому что мы же, кто их воспитывал. Если попытаться обобщить, вот та молодежь, которую вы сегодня видите, что вас в первую очередь радует, а что больше всего тревожит?

Ну, радует, скажем так, воодушевление, которой у них появилось, стремление —  не только к знаниям, а куда-то поехать, посмотреть большую Россию и так далее. У нас, скажем так, в Запорожской области это очень активно, во всех новых регионах. То есть, дети выезжают, смотрят, они удивлены, насколько громадная Родина, насколько она красивая и так далее. Потому что они все-таки были подвержены украинской пропаганде долгое время. Это в них радует. Что огорчает? Вы знаете, у нас был уникальный случай такой в Запорожской области. Когда началась СВО, у нас полностью пропал Интернет и связь. И это вот, знаете, нарочно же так не придумаешь, не сделаешь. И вот когда люди начали выходить друг к другу, общаться, узнавать, кто живет по соседству, какие проблемы, кто где. И вот эти 4–5 месяцев без связи на самом деле я вот считаю самыми счастливыми. И будь моя воля, я бы…

Попридержали бы еще, да? (Смеется.)

…я бы сделал бы так, чтобы, не знаю, ну, это, как говорится, Божий Промысел, магнитная буря какая-нибудь, которая разрушит эти спутники, и вот когда люди просто начнут общаться. Вот этого живого общения не хватает. К сожалению, молодежь чересчур находится в этих всех — в Интернете, в телефонах, неважно в каком гаджете, но они все время бóльшую часть времени проводят там. А это неправильно, их нужно оттуда, с этой виртуальной реальности, выдергивать и понимать, что достигать чего-то, познавать себя, и какие-то успехи, всё остальное можно только в реальной жизни. Что виртуальная — это просто то, как сказать, это обман. Можно, да, быть успешным там, но не быть успешным в жизни. Но если ты не будешь успешным в жизни, то как ты построишь семью и так далее. Ведь это основа всего. И все равно молодежь должна об этом задумываться, тем более у нас проблемы с демографией, ее надо повышать.

Да.

А когда у тебя рождается там один ребенок, два, то ты резко забываешь и про Интернет, и про всё остальное, да. Вы знаете, вроде бы Интернет — это хорошо, потому что любую информацию можно взять. Но хорошо, когда у тебя есть, скажем так, внутренний стержень, вот эта основа, которую в тебя заложили. Когда ты понимаешь, что… как «спросила кроха: что такое хорошо, а что такое плохо». Ты можешь разделить информацию, ты можешь объективно к ней подойти. Потому что очень часто наши дети, школьники и даже в институтах, они, к сожалению, лишены понятия такого «причинно-следственная связь». Есть такое хорошее понятие, когда говорят про нашу молодежь, что у них мозаичное мышление. То есть они буквально понахватаются где-то информации — соединить не могут. А это очень важно, и это нужно доносить обязательно. И чтобы есть причина — есть следствие. Когда произошел прорыв дамбы, бороться уже с затоплением, это уже бесполезно. Может быть, проще было укрепить дамбу. И вот это отчего, то же самое как СВО, почему произошло. То есть нужно понять причину — и тогда ты понимаешь следствие. Это логика. И тогда у тебя отпадают такие простые вопросы. Вот, мне кажется, что на это нужно упор делать и в образовании. И конечно же, хочется, чтобы в России создали свою собственную систему Интернета, безопасного, где люди получали бы информацию, скажем так, общеобразовательную, которые бы расширяли свой кругозор. То есть использовать Интернет если на максимум в положительных целях и всё это время проводить, то это на самом деле дает человеку колоссальные возможности.

Максим Юрьевич, а вот если от молодых, на себя, на нас посмотреть, тех, кто старше, как вам кажется, а мы какие ошибки совершаем, общаясь с ними, с молодежью? Или какие нельзя, вот как нельзя себя вести, если мы хотим получить тот результат, о котором вы говорите?

Когда ты говоришь, приходишь и сразу начинаешь свысока что-то говорить, что вот так, так, так…

Учить сразу.

…да, учить, то они изначально это всё воспринимают немножко враждебно, потому что они привыкли так относиться к этому скептически. Поэтому здесь очень важно, когда ты сможешь до него достучаться. Это может быть любой вариант. Допустим, я могу с сыном сесть, поиграть в игру  в какую-то. И мы разговариваем. И попутно там и другие темы…

А это что, какая-то настольная может быть игра, или что?

Пусть компьютерная, или шахматная игра. То есть и попутно, когда играем, то есть мы общаемся, задеваем другие темы. И когда ты соединяешься так с молодежью, то ты тогда имеешь возможность влиять. Тогда твое мнение будет воспринять так как надо. Потому что все-таки, не интересуясь жизнью нашей молодежи, нельзя им назидательно все время говорить. Ведь еще Жюль Верн говорил, что необходимо образовывать, развлекая. То есть через развлечение идти к образованию. То есть это очень важная цепочка.

А вот когда вы с сыном в шахматы играете, вы можете поддаться? (Смеются.) Чтобы у него настроение повысилось. Или будете играть…

Он играет в шахматы хорошо. Но получается, я ему иногда говорю: вот так не надо ходить, потому что вот это, вот это, да, так.

А, понятно. Понятно, это такое обучение игре. А вот не могу также у вас не спросить. Вы как-то в одной из… у вас была запись в социальной сети про Леонида Быкова, про актера нашего замечательного, которого я тоже просто очень сильно люблю. И просто у вас хотел спросить: а вот вам в первую очередь его творчество… Ну почему, вы же не про всех актеров пишете, а вот про него написали. Почему для вас это важно было?

Ну, знаете, фильм «В бой идут одни «старики»» — это как бы тот фильм, который мы, допустим, семьей смотрим два-три раза в году однозначно, то есть смотрим этот фильм. Это фильм, который показывает единение народа, когда нет проблемы в языке. Это всё проблемы выдуманные. Когда нет проблемы какой ты национальности, цвета кожи, неважно вообще абсолютно. Когда есть только одно: либо ты достойный человек, да, либо нет. И это основное мерило между людьми. И так и должно быть в нашей многонациональной стране. Неважно, какая это национальность. Если человек недостоин чего -то, не должно быть каких-то привилегий по национальному признаку и так далее. И вот я вспоминаю школу, когда мы дружили в классе, и я не знал ничью национальность, вообще.

Вообще про это не думали.

Да. Я закончил школу в девяносто третьем году. Получается, застал советскую школу, и уже это… Но мы только в девяносто третьем  году, я начал узнавать, кто какой национальности. Уже тогда это закладывалось. Но тогда мы это не понимали. Но уже знали, что этот такой национальности, этот — такой. Но до этого мы не знали, мы дружили по другим признакам: по общим интересам и так далее.

А вот если тему искусства продолжить. И вы уже говорили раньше, что скажем, какие-то такие стереотипы поведения в таком, не в оценочном смысле, но они закладываются с помощью кино. А вот вам — поскольку мы в теме «Надежда» — какой вид искусства для вас больше всего про надежду? Литература, кино? Вот если у вас есть время, вы что — лучше посмотрите какой-нибудь, не знаю, альбом с фотографиями или картинами, или книжку прочитаете, или фильм посмотрите? Что вам больше… что для вас больше всего про надежду?

Надежда… Ну, скажем так, если брать до 40 лет, да…

Вот возраст. (Смеется.)

…я исключительно всё отдавал книгам. Потому что я даже всю зарплату, устроился на завод и все деньги, первую зарплату всю полностью потратил на книги. Тем более что у нас есть такие великолепные писатели, как Достоевский, который как раз поднимает эти вопросы. Вот книга интересная — «Униженные и оскорбленные», на самом деле это тяжелейшая книга, между гранью этого вот добра и зла и поступков. Книги для меня — это как что-то такое святое. Просто сейчас мы очень много информации получаем через Интернет, когда можно просто, допустим… Раньше книгу нужно было достать, то сейчас я могу набрать в поиске и, соответственно, читать. Но все равно ничто не заменит бумажный экземпляр книги. Если я где-то в дороге хочу почитать, в поезде, я обязательно возьму именно книгу.

Ну, то есть книги в первую очередь все-таки для вас вот так вот?

Да, книги в первую очередь. Хотя, вы знаете, есть фильмы, которые, оставляют за собой такой след. Вот на меня очень большой след оставил, я считаю, это лучшим, одним из лучших фильмов, нет, наверное, лучший фильм XXI века, я бы его назвал, Михалкова фильм «12». Когда, знаете, 12 присяжных — каждый рассказывает свою историю.

Да, я смотрел.

И про нашу… как мы мыслим. То есть эти проблемы подымать нужно. И вроде бы фильм такой, проходит только в спортзале, а невозможно оторваться. И вот эти все фразы, мысли — они потом расходятся среди людей, как вот в фильме Бодрова «Брат» и «Брат-2», да, до сих пор. То есть эти проблемы необходимо поднимать в кино, это очень важно. То есть здесь, скажем так, это вопросы, которые, скажем так, односложными ответами не обойдешься. Здесь нужно, действительно, обратиться к своей душе, чтобы дать откровенный ответ. Потому что люди очень чуткие, они чувствуют фальшь. Вот как дети, когда к ним неискренно относишься, они к тебе никогда не подойдут. Они чувствуют, что, если ты к ним идешь, они прямо тебя будут обнимать, вне зависимости если там это твои знакомые, незнакомые, просто будут у тебя на шее висеть. То есть вот люди тоже чувствуют эту фальшь, когда идет изнутри или это самое. Да, человеку свойственно ошибаться, да. И, естественно, я не претендую на истину в последней инстанции. Я просто излагаю свои мысли и пытаюсь тоже достучаться до тех людей, которые этим занимаются.

А вот очень интересно, Максим Юрьевич, я хочу сейчас вернуться к теме правды в связи с искусством. Вот вы же сказали очень точно, что правда может быть разрушительной и не всегда вся правда может быть сказана. Я просто помню одну дискуссию, там военкоры у нас были, и они сетовали, некоторые из них, что вот, на каналах, в репортажах не всегда правду показывают, а больше тональность такая, что броня крепка и танки наши быстры. А один участник дискуссии сказал, что, может быть, это и лучше, потому что если всю правду показывать той же СВО, то ее не все вытащат, и не нужно этого делать. А третий человек сказал, что можно такую сложную правду художественно осмыслить. То есть, грубо говоря,  поэт, режиссер, если он обратится к теме СВО, он может сказать больше и его правда будет сильнее, чем документалист. Вот мне интересно, что вы по этому поводу думаете и видели ли вы вот такое уже сегодня в художественной форме какое-то осмысление того, в чем мы сейчас находимся, которое вам показалось таким настоящим. Есть же уже какие-то и фильмы, и… Если вы попадали на них. Стихи и прочее.

Ну, как у нас часто бывает, в народе говорят: правда у каждого своя. Здесь я бы насчет того, что показывают более положительные новости, я вам так скажу. Приведу простой пример в истории. Когда-то в 1989 году в Советском Союзе была запрещена цензура. И не стало Советского Союза. Потому что всю грязь начали выносить и нести по всем каналам, соответственно, и газетам. И люди это начали читать и думали: Боже, где мы живем вообще. Да. Вот это нельзя разрушать. Это разрушение веры. Этого нельзя делать. Да, проблему озвучивать можно. Но знаете, чтобы это не превращалось в какое-то критиканство, что всё плохо, всё плохо, всё плохо. А у нас часто те, кто критикуют, сами не сделали ничего. Они могут только критиковать. И главное, когда ты критикуешь — предлагай. Тогда это имеет какое-то рациональное зерно. Если ты сказал, что вот так надо, я предлагаю, смотрите, вот так, вот так, в результате будет вот так — Тогда это можно изучить, это диалог уже. Но просто говорить, что там плохо и так далее, как у нас любят некоторые средства массовой информации — модное слово «хайп», Какие-то давать… выкидывать информацию, потом сами же ее же… причем, без зазрения всякого как ни в чем ни бывало опровергают.

Да-да-да.

И поэтому даже вот я у себя на канале как-то стараюсь какую-то если новость разместить, то сначала я должен всё переварить, она должна произойти, а потом уже об этом можно написать. Потому что иначе получается, что ты вводишь в заблуждение своих читателей, это неправильно. То, что касается…

Ну, а вот про художественную правду.

Художественная правда…

Важно ли? Ну, грубо говоря, или должно время пройти. Вот, смотрите, стихи есть, а прозы серьезной пока нет. Как вот мы ждем, как вот после Великой Отечественной появилась же военная проза. Но спустя время какое-то.

абсолютно верно вы привели пример. Потому что все песни, многие вот эти знаменитые, военных лет — они появились как раз уже после. Либо уже на самой заре уже Победы, там 44–45-й год. И соответственно, и всё остальное. И фильмы снимались после и так далее. И сейчас должно пройти время. Ведь поймите, не может страна, которая находилась в эпоху Перестройки, а потом в ельцинскую эпоху, когда полная была деградация всего, когда ценности превращались в то, что можно где-то украсть, у кого-то там забрать, и так далее, неважно, когда бандитов показывали по телевидению, что это модно, ты в авторитете, невозможно за три года СВО это изменить. Да, процесс начат. Но процесс очищения страны небыстрый. Он требует годы, и долгие годы. И соответственно, осмысление всего происходящего придет после. И сейчас, как мне кажется, это немного преждевременно. Для того чтобы это всё понять, нужно через это пройти и немного это осмыслить.

ТЕРПЕНИЕ

Простите, начну еще, если вы позволите, вернусь к вот этой сложной теме, когда вы перенесли огромное количество операций, этого всего. Если я могу вас спросить, вот в этот период что сложнее всего вам было терпеть? То есть это вообще же было какое-то одно сплошное терпение, наверное.

Да, это… я лежал в больнице полтора года. Наверное, было самое сложное — верить в то, что ты встанешь, Что ты подымешься и будешь работать, будешь нужным. Потому что самое главное не потерять вот это. Боль — да, она есть, присутствовала, конечно, там дикие боли и все остальное. Но это то, что человек может перенести. Если у него есть надежда на то, что он встанет, пойдет и так далее. Ведь я когда говорил, что мне там коляску предлагали, я говорил: я встану и буду ходить,  врачи так уходили тихонько так. Ну, не верили. Когда я, вот, недавно побывал в Вишневского, я пришел, так, с протезом, просто, как говорится, двумя своими ногами. Одной, правда, титановой, Но неважно. Но я пришел, и просто все обнимали, радовались. Ну, потому что благодаря им достигли такого результата. Что, вот, получилось. И конечно же, сами врачи… То есть я, по сути, пришел в Вишневского — и там все обнимают меня, как будто там родственники мне уже все, потому что я долго находился. Ну, и так разные тоже, мы ж и разговаривали с врачами, и рассказывали различные истории, там всё это, то, что происходило и так далее. Поэтому надежду терять нельзя. Потеря надежды ведет к унынию, депрессии. Это как последний оплот человека. Когда вот, кстати, произведение «Идиот», когда этот князь Мышкин говорит о том, что, когда разбойники режут и человек уже весь в крови, но он еще надеется, что он… как говорится, и надежда эта важна. А когда человека казнят гильотиной, там рассказывает про Францию, что гильотина, и когда он знает наверное, что сейчас, через там 20–30 секунд его казнят, и эту надежду у него забирают. Он говорит, что для души это самое страшное. И я вот здесь согласен.

Интересно. А вот, если уже непосредственно от этой тяжелой ситуации отвлечься, в принципе, на сегодняшний день что требует вашего самого большого терпения? в жизни, в работе, в общении.

Самое большое терпение, наверное, это то, что ты иногда не можешь изменить вещи, которые ты считаешь несправедливыми, Которые не должны происходить, но происходят. И ты от бессилия, что ты не можешь это всё сделать, это, конечно, самое, наверное, тяжелое, что есть. Приходится с этим мириться. Да, ты хочешь… ты помогаешь там, где можешь. И ты понимаешь, что ты должен делать свое дело. Делай что должен, и будь что будет. Но конечно, оставляет это след такой неприятный на душе, когда что-то происходит, а ты изменить не можешь, к сожалению. То есть бессилие, наверное, это самое страшное, что может случиться с человеком. Когда ты не можешь изменить ту несправедливость, которую ты видишь.

А вот, смотрите, ведь, с другой стороны, есть такое объяснение понятия «смирение», что это знание своей меры. Ведь то, что смирение происходит от слова «мир»,- это так называемая народная этимология. Смирение происходит в русском языке от слова «мера», И писалось до революции «смърение» — Через «ять». То есть смиренный человек — это человек, который понимает свою меру: вот здесь я могу — здесь я не могу. Вот можно ли на те ситуации, о которых вы говорите, вот с этой точки зрения посмотреть и понимаете ли вы свою меру вот здесь? И важно ли это? Или, может быть, это мешает, наоборот? Как вот, что вы думаете об этом?

Ну, когда-то, знаете, мне один человек сказал такую фразу, я ее очень хорошо запомнил, что не нужно тратить свою энергию на то, что ты не можешь изменить. И есть вещи, которые действительно неподвластны нам, которые происходят, скажем, и будут происходить, да. Ведь сказано, что зло нельзя победить, ибо борьба с ним и есть жизнь. Поэтому, конечно, мы хотим его победить, но, к сожалению, это вечная борьба.

Просто, мне кажется, тут еще, может быть, есть, возвращаясь к тем ситуациям, о которых вы сказали, наверное, тяжелее, а может быть, я неправ, когда вы видите несправедливость, которой, вы понимаете, в принципе может и не быть, если не только бы вы, а еще кто-то сделал так, так и так. А есть, ну как, скажем, я занимаюсь образованием, я преподаю много лет, и я вижу некие глобальные проблемы. И я, честно говоря, не знаю, что с ними делать, я думаю, что мы полностью не можем развернуть эту машину. Но при этом я понимаю, что, когда я вхожу в аудиторию или в рамках моей кафедры, которой я руковожу, я, конечно, могу много чего сделать. И вот здесь когда не получается, вот это очень тяжело. Ну, то есть разные есть типы ситуаций же.

Да, согласен. Конечно, если бы люди могли объединиться… У меня мечта когда-то,  что я буду находиться на такой должности, когда я наберу всех тех, кого за эти годы, которые горнило войны прошли и которых я считаю абсолютно честными людьми, и когда-то я смогу создать такую команду, пусть я там буду на какой-то небольшой должности, но, по крайней мере, чтобы показать, что можно и так. Потому что самое важное, когда в такие тяжелые годы для страны, особенно когда идет война — это примеры. Без примеров ничего не может. И в Великой Отечественной войне без примеров героизма не было бы. Ведь известный подвиг Гастелло — его повторили несколько сот раз, но запомнили-то первого. Вот этот пример — он очень важен. Или Гагарин полетел первый в космос. Потом уже летали, но первый человек полетел. И вот эти примеры нужны стране однозначно. Их надо показывать, эти примеры, для того чтобы люди видели альтернативу, что все-таки не всё плохо. Что можно это всё возродить, что можно вернуться. Что всегда есть возможность, как сказано в Библии, даже река, которая сошла со своего русла, она вернется к своим берегам. И мы возвращаемся сейчас к своим истокам, которые мы потеряли, к сожалению, которые нам наши ценности подменили. Да, сейчас эта война — она нам мало того что создаст мощнейшую, сильную армию, которая пройдет через это. Это, по сути, как рождение Красной Армии в 1942–1943 годах, когда начала рождаться, когда она наконец-то начала бить фашистов. И то же самое сейчас происходит. И люди, которые через это прошли, у них ценности поменяются полностью. Для них вот это всё, когда ты едешь где-то, кто-то едет на «Феррари» с девчонками или что-то там, нарушая правила дорожного движения или еще что-то выделывая, — для них это будут, знаете, как идеологические враги. И раз я уже сказал слово «идеологические», то мне хочется сказать о том, что не может страна существовать без идеологии.

Без идеологии. Конечно.

И даже я вам простые вещи, приведу пример советский, то, что было. Вот у нас сейчас действуют программы в Запорожской области — «Земский доктор», «Земский учитель». Это когда человек может получить два миллиона рублей и так далее. Ну, получил два миллиона рублей — он ничего не получает. Потому что он приезжает — жить ему негде. Он за два миллиона ничего не купит по причине, что жилья нет. Ну, в сельской местности. А не проще ли строить улицы? Построить улицу из двенадцати домов. Пилотный проект. Где как раз эти учителя не будут два миллиона платить, а просто приедут. И вот, он приедет, имея свой собственный, новый дом. Он, естественно, там… у него будет семья. И он никуда не поедет в город, потому что дом у него там. И вот это, мне кажется, нужно понимать. А для этого нужно бывать на местах и понимать проблему. А вроде программа есть, а у нас по квоте учителей в этом году в области два человека. Ну, два человека на область — при нехватке кадров. То есть есть вещи, которые, знаете, вот, когда мы занимаемся законодательством, как Законодательное собрание, когда ты издаешь закон и смотришь, думаешь: он идеален. Но к закону прилагается механизм. И от того, как он будет использоваться, можно то хорошее, что начато, совсем опустить на дно. И люди будут говорить, что неизвестно что произошло. Потому что механизм внедрения — он важен. И так и здесь. Продумать. Это ведь не зря было в Советском Союзе бесплатное жилье. Да, 10–15 лет. Я сейчас скажу, мы ждали, получили квартиру, 20 лет. В однокомнатной квартире жили вчетвером. 20 лет. То есть, чтобы было понимание. Ну, ничего, мы ждали. Нормально, мы общались, мы дружили и так далее. Ну, то есть, это было у нас… Потому что у всех так было. Это было нормально, да. А вот, допустим, если взять ипотеку, то, ну… это разные вещи. Бесплатное жилье — и ипотеки. Вот эта грань. И если у нас, действительно, нужны где-то специалисты, если мы хотим бороться за демографию, а если мы потеряем село — мы и демографию потеряем. А на данный момент мы его теряем, село. Для его возрождения нужно просто заняться бесплатно строительством жилья, и всё. Когда у человека есть свой дом, это будет уже его душа, его сад. Уже уехать оттуда намного сложнее куда-то там и так далее. Тем более, что этот дом он не продаст за те деньги, чтобы где-то что-то это самое. То есть я к чему. Государство должно этот механизм внедрения пересмотреть. Да, я не знаю, конечно, кто это принимал решение. Но мне кажется, это простое решение, которое решает этот вопрос. Поэтому механизм внедрения важен, как мы это всё к этому подойдем. Часто у нас Госдума принимает очень правильные законы, но вот механизм бывает или там с перебором на бюрократию, когда нужно оформлять, оформлять, оформлять и так далее. Вот простой пример. Когда тебе ставят протез, и мне, чтобы поменять на другой протез, мне нужно медико-санитарную экспертизу проходить. Зачем это вообще сделано? Если, допустим, хочу протез поменять дешевле, чем свой, зачем мне проходить заново это всё? То есть ну так я, как депутат Законодательного собрания, могу, естественно, позвонить, чтобы это как-то мне быстрее делали. Но я всегда смотрю с другой стороны: как будет простой человек. Вот пришел парень с СВО, как он будет этим заниматься, ездить по всем этим экспертизам, проводить что-то это самое? Ну, значит, что-то работает неправильно. Так это быть не должно. И на такие вещи нужно обращать внимание, приходить к людям, спрашивать, какие проблемы, и решать их.

Вот если вернуться к теме власти и такой, может быть, избитый вопрос, но мне думается, что он такой актуальности не теряет. Вот почему испытание властью такое тяжелое? И есть ли здесь что-то, что нужно помнить, чтобы его достойно пройти, это испытание властью?

Знаете, как сказал Наполеон, тут в данном случае его процитирую: только великих людей не портят власть и деньги. Не все проходят испытание властью. Потому что, получается, человек как бы становится тем, который может решать судьбы других людей. Соответственно, меняется его материальное положение и так далее. И ценности меняются, потребности возрастают в чем-то. Здесь очень важно, чтобы человек понимал, откуда он. Почему в советские годы, опять приведу пример, были подпольные миллионеры? Потому что официально деньги потратить было — сразу бы пришли. А сейчас, когда позволили государственным служащим иметь собственность где-нибудь на Лазурном берегу или обучать детей в Англии, для меня это полный абсурд. Вот как раз создание идеологии должно это исключить. И если ты находишься на государственной службе и у тебя где-то учатся дети, в Англии или еще где-то, то, наверное, тебе не место здесь, наверное, тебе место в другом. Ты можешь заниматься в бизнесе, где угодно. Но ты не должен представлять народ. Потому что народ же это всё видит и относится потом так ко всем. Он начинает мерить так, как этот… ага, значит, этот такой, этот и этот. То есть это неправильно. Поэтому, чтобы власть была ближе к народу, все-таки нужно эти вопросы вот решать. Не должно быть. У нас что, Россия маленькая? Или у нас нет красивых мест? Да у нас места, один Байкал чего стоит.

Да.

Ну, это ж нет ничего в мире. А у нас там всё смотрят, как в Европе, производство европейское, это качественней или там еще чего-то. Вот это вот, знаете, какое-то преклонение перед ними. Это нужно обязательно выбивать, потому что это не должно быть. Тем более у нас сейчас страна идет семимильными шагами в импортозамещение. Хотя, конечно, не всё, скажем так, удается даже создать то, что было при СССР. Очень важно не потерять технологическую цепочку, когда создатель может передать свои знания ученику. И если вот этот разрыв был длинный и он оборвался, то воссоздать это, невозможно. Это касается проекта «Буран» в том числе. Казалось бы, 50 лет назад создали. А 50 лет прошло — технологии… и создать не можем. Поэтому вот эти вот сейчас те, что пенсионеры, касается вот то, что вы говорили, как раз о технических специальностях и так далее, они должны передавать. Вот это у нас же есть проект «Наставничество». Вот это наставничество — надо их приглашать, чтобы они учили, как работать и так далее. Ну, это важно. Потому что потеряем цепочки — и потеряем молодежь, уйдет в какие-то другие сферы, Мы не можем быть все в сфере обслуживания, как Америка, благодаря доллару, Федеральной резервной системе, печатанию этого доллара. У нас самое важное — это производить. Без этого мы не можем. У нас без самобытности страны… Мы должны достичь такого уровня, когда мы сами себя будем полностью обеспечивать.

ПРОЩЕНИЕ

Вот с какого хочу вопроса начать. Христианин имеет право на ненависть?

Сложный вопрос. Если, конечно, опираться на Библию, то, конечно, ненависть — она не должна быть в нашем сердце. Но тяжело, конечно, воспринимать человеку, который потерял свою семью в результате… беспилотник какой-то залетел, и воспринимать это всё адекватно — это очень тяжело. И понятие мести, да, то, что я … ненависть, я вам говорил, что это разрушительно для души, нельзя это держать в себе. Просто человек рано или поздно придет к какому-то действию, у которого обратной дороги не будет. Может быть, какому-то человеку кажется, что это легко, можно кого-то убить и так далее. На самом деле это меняет человека полностью, и уже его не вернешь в обычное состояние. Поэтому ненависть — надо с ней бороться. Я не испытываю ненависть к тем, кто меня подорвал и так далее. Я вообще об этом не думаю. Я вот стараюсь мысли думать о том, что я могу сделать. А то, что уже произошло, ты же его все равно не изменишь. Ну, это же не изменить. Ни людей, которые это сделали, ты не изменишь, ни саму, как говорится…

Не изменишь людей?

Нет, нет. К сожалению, люди, я же говорю, меняются только в критической ситуации.

А вот ваш любимый Достоевский писал, что человеческое обращение может очеловечить даже того, на ком потускнел образ Божий. В «Записках из Мертвого дома».

Да, именно это как раз произведение «Идиот», князь Мышкин, как раз рассказывая такие простые истории, вроде бы смешные, с которых бы все смеялись, и в то же время он задевал за эти струны души. Да. Наверное, вот это…

Хотя сам князь Мышкин наворотил там столько.

Да. Хотя эта открытость, наверное, какая-то детская непосредственность, когда ты к человеку просто относишься не за что-то, а просто так, ты к нему хорошо относишься, помогаешь и так далее. Когда я могу приехать в Москву, у меня есть друзья, которые меня просто у себя поселят и ничего. То есть это не потому, что там кто-то я, а просто, вот это простое отношение. Вот, знаете, когда после взрыва у меня совсем круг общения поменялся, он намного сузился, и я стал ценить такие вещи простые, которые люди, которые вне зависимости ни от чего к тебе относились вот так. Это очень важно. Я так и в принципе за полгода до взрыва познакомился со своей женой. И мы полгода уже жили. И потом, получается, взрыв. И она всё это время меня ждала и приезжала в больницу. И мы поженились. Это, наверное, уже следующее — любовь. Когда ты понимаешь, что это не… Ну, казалось бы, ноги нет и так далее. Я бы понял, что вот так надо поступить. Но она поступила вот так. Причем сама. И вот такие поступки, наверное, нас делают не только сильнее, но и ты вспоминаешь, что человек все-таки сын Божий. И иногда он может творить чудеса.

У вас в телеграм-канале есть запись на Прощеное воскресенье, где вы пишете, что вот сегодня Прощеное воскресенье, я прошу простить меня тех, кого когда-то обидел словом или делом. И что сейчас не время для обид, а время для строительства новой великой России. И не смотрите, что вокруг, смотрите вперед. Я хочу начать все-таки с самого Прощеного воскресенья. Вот как вы этот день воспринимаете? Насколько для вас это важно? Ну, если бы было неважно, вы бы, наверное, не стали писать.

Ну, вы знаете, каким бы человек ни был, он все равно может каким-то словом кого-то обидеть. И часто это касается в основном близких людей. Потому что ты чувствуешь себя более спокойно, ты можешь какое-то слово сказать, пошутить неудачно и так далее, обидеть своих близких людей, конечно же. Либо ты находишься на какой-то должности, и ты где-то, может быть, резко сказал, даже когда человек что-то небольшое неправильно сделал, ты что-то резко сказал — его обидел. Но самое важное, я всегда для себя это свое кредо взял, это то, что не бояться извиняться. И если ты где-то чувствуешь, что неправ, подойди, извинись. Неважно, кто это будет, дворник или еще кто-то. Извинись. Это очень важно. И я всегда взял себе за правило, что это на самом деле не стыдно, извиняться. Если ты неправ, то ты должен это признавать.

А если ты прав? А ситуация такая, что вы не понимаете, за что человек на вас обиделся, а он обиделся и ждет, что вы извинитесь. А вы не понимаете, за что. Вы ради мира можете извиниться перед человеком?

Я из тех, кто всегда делаю первый шаг. И даже когда я чувствую, что я был вообще полностью прав… Наверное, это основа семьи. Когда, ну…

Но это близких людей касается.

Близких людей, да. А если, конечно же, касается это людей подчиненных или неважно, кого это, то я так скажу. Я если это чувствую всегда, я всегда вызову и скажу: в чем проблема? Может, смотрю, что как-то не так что-то, может быть, что-то не так сказал. То есть стараюсь вызвать на разговор. Потому что, когда человек поговорит и выскажется, этот вопрос решится. Потому что нельзя в коллективе сохранять вот такие вот, знаете, недосказанности. Всегда нужно разговаривать. Лучше всё сказать друг другу, выговориться, легче станет — и всё. Чем недосказанность, что-то подумал, додумал и так далее.

А вам проще просить прощения или прощать? Или одинаково несложно?

Ну, мне кажется, это просить прощения и прощать… ну, наверное, просить прощения все-таки сложнее.

Сложнее?

Да. Вот все равно здесь надо как-то через себя переступать, особенно когда чувствуешь, что ты был прав, но просто резковато это всё озвучил, и поэтому нужно немного это всё сгладить. Ну, это, наверное, сложнее, да. Но еще раз скажу, что держать в сердце вот этот весь негатив ни в коем случае нельзя. Я всем людям советую думать только о хорошем, потому что хорошее вокруг нас есть. Нельзя нам думать о плохом, нельзя нам об этом всем говорить, каждый день, всё плохо, там плохо, вот там то, а там чиновники проворовались, там еще что-то. Это обычный процесс очищения страны. Самое главное, что мы на него встали и мы к нему идем. Это не быстрый поход. Это, думаю, растянется на десятилетия, пока не вырастут те школьники, которые вот это вот будут знать, и уже во взрослую жизнь, в институте и так далее работать, они это всё принесут стране. Поэтому придется подождать.

ЛЮБОВЬ

Еще к одной вашей записи хочу обратиться, где вы написали поздравление с Днем отца. Вот там вы говорите о том, что быть отцом — это великое счастье, большой труд и так далее. А я вот хочу с какой точки зрения на это посмотреть. Вот иногда говорят, что для женщины самое главное — это материнство. А можно ли сказать, что для мужчины самое главное — это отцовство?

Можно. Потому что, по сути, сын — это отражение тебя. Или дочь. Как бы там ни было, как говорил профессор Воланд, человек смертен, и хуже всего — он внезапно смертен. И вот такие вещи делают нас, скажем так, это какой-то путь в вечность. Потому что это частица тебя, и она остается.

Но это же не ты все равно.

Да, это не ты. Я вспоминаю одну историю, очень интересную. Мы сидели на кафедре социологии, я работал в университете. И был уже январь на улице, было 15 градусов мороза, снег мел. И у нас пошла дискуссия, как раз про Библию мы разговаривали и потом перешли на реинкарнацию. И получается, мы сидим, разговариваем, такая оживленная дискуссия. Нас человек 15. И я говорю: ну, я могу во всё поверить, но чтобы человек превратился в божью коровку, говорю, такого быть не может. И вот я говорю эту фразу — и все затихают. А я не могу понять, в чем дело. А по консервной банке — середина января, холодина — ползет божья коровка. Прямо на столе. Поэтому в такие моменты, знаете, задумаешься о том вечном, о том, что вот все-таки, оказывается, такое может быть. Ведь оно ж всё просто так ничего не происходит. Ну, любовь — она должна быть в сердце. Любовь к детям, к жене, к маме, вообще к родителям, к родственникам. К людям простым. Потому что без этого человеку а зачем жить, ради чего? Ради какой-то новой машины , большой квартиры или чего-то еще? Ведь это всё тленно. И человек все равно придет к мысли о том, как он жил. И если он ставил во главе угла такие ценности, то вокруг него в последний момент окажутся именно такие люди, как он был, думая о том, как растащить всё наследство и скорее бы он умер. То есть вот это, наверное, и есть самое большое наказание, когда ты ставишь во главе угла ценности в виде материальных. Но для отца, как вы сказали, это очень важно — дети. Это основа всего. Это твои продолжатели. Ты можешь радоваться их успехам как своим. Может быть, где-то ты был хуже, а он лучше. Он учится лучше в школе, ты хуже учился. И ты прямо радуешься как ребенок этому, что это так происходит. Думаешь: вот, наверное, надо там, чтобы и карьера была там такая. То есть задумываешься об этом. Это такой как стимул. Мне кажется, это счастье для и отца, и матери. Это основа.

А вот сегодня всякие детские психологи и прочие усиленно говорят, что вот, не надо пытаться в детях прожить свою жизнь или сделать их такими, какими вам бы хотелось, надо только помогать раскрыться собственному потенциалу и так далее. И, в этом есть, безусловно, свой резон. Но при этом, если просто отпустить, так сказать, на самотек, понятно, что ребенок, особенно будучи маленьким, он будет выбирать совсем зачастую не то, что ему действительно полезно. Вот как вы для себя определяете баланс вот этого вмешательства в жизнь все-таки родного, близкого, отражения, но другого человека? Куда вы не пойдете, а куда, значит, обязательно вмешаетесь?

Нет, ну, знаете, надо вмешиваться, но без фанатизма.

Ну вот что это значит?

Ну, это значит, что да, какие-то запреты устанавливаешь. Что всё, в это время надо там спать. Или: выключай компьютер, или еще чего-то. Или почитай книгу и так далее. Можно сказать: прочитаешь книгу, а я тебе там что-то это… То есть пытаешься его как-то заинтересовать в этом. Хотя, конечно, вспоминаешь наше детство, когда мы были у наших бабушек и просто работали на огороде, что-то делали по хозяйству. То есть это было вообще обычное дело. То сейчас у нас еще такое возникло, что бабушка денюжку дает там, знаете, внуку. Я считаю, вот это неправильно. Не должен он… это должно быть, идти от него. Ты должен приехать помочь своей родной бабушке. И поэтому вмешиваться нужно, необходимо, конечно, ставить цели, просто объяснять, что ты тратишь время, а можно сделать вот это, вот это, и потом у тебя, соответственно, будет то, что ты хочешь, да, соответственно. Но в то же время запрещать категорически вообще всё… Да, ты можешь такое сказать. Но на самом деле ты понимаешь, что ты разрешишь, как говорится, в сердцах так и бывает, скажешь, вырвется, но все равно ты понимаешь, что ты ж его любишь. И поэтому тебе как-то тяжело такое принять решение. Но все равно он должен чувствовать, что родители… И самое важное, наверное, для детей — это взаимоотношения родителей, потому что они потом это будут транслировать на свою будущую жизнь. Поэтому очень важно, чтобы ребенок видел, что родители любят друг друга, как они ухаживают, какое-то внимание. Ты начинаешь объяснять, что вот, смотри, у мамы день рождения, ты же, у тебя есть какие-то средства свои, и ты должен пойти на свои купить, которые тебе подарили, но на свои, чтобы ты это почувствовал, для мамы. То есть что купить, выбрать. То есть ты объясняешь и сам делаешь постоянные подарки. И какие-то там цветы покупаешь, не забываешь, не только в день рождения, а просто неожиданно раз — и цветы на работу. То есть это мелочи, но они позволяют нашим детям понимать, как вообще это устроено, что нужно вот так. И как уступать друг другу. Даже если он понимает, что кто-то из родителей неправ, другой уступил. Ведь для него важно не только кто прав, а чтобы в семье царила любовь. Тогда и ребенок счастлив, улыбается, ходит довольный и всё остальное.

А вот мы с вами в другой теме говорили про дом, когда про учителей вы говорили, что, когда у человека есть дом… Ну, в общем, это понятно и очень точно. А вот… ну, у нас же все равно у каждого свое чувство дома. Вот если я у вас попрошу определить, для вас дом — это что?

Ну, это, знаете, то место, когда ты можешь быть на сто процентов самим собой. Когда не надо притворяться, можно говорить всё. Даже что-то обсудить, такие вопросы, которые ты никогда в своем круге не обсудишь, потому что тебя могут за это осудить и так далее, скажем так, косо на тебя смотреть после этого. Поэтому дома очень важно, чтобы твой любимый человек, жена или это будет у жены муж, но чтобы это был и друг, которому можно все рассказать откровенно, вот как есть, поделиться этим. Потому что, когда ты душу открываешь, делишься, ты получаешь тот обратный отзыв, — она лечится. Тебе становится легче. И уже вот эти все проблемы, которые тебе нужно преодолеть, где-то терпеть, когда происходит что-то не так, уже тебе дает силы преодолеть их. Дом — это как, знаете, тыл. Ведь есть хорошее выражение: счастлив тот, кто счастлив дома. А вот у немцев есть выражение интересное, что нужно побывать везде, чтобы понять, что дома лучше.

(Смеется.) Да, хорошо.

Поэтому, наверное, как-то это переплетается, наша народная мудрость с этим. Поэтому счастлив тот, кто счастлив дома. А семья — это основа. Ты должен бежать домой. Вот когда ты хочешь, ты это чувствуешь, что быстрей, быстрей, когда там работа, закончить — и быстрей домой. Причем просто домой. Не это ты приехал, может быть, просто телевизор посмотреть, просто на диване, вместе там что-то обсудить. Но это просто домой. Вот это, наверное, и есть счастье в семье.

А вот, вы сказали, что ты можешь всё рассказать, и я понимаю, о чем вы говорите. Ну, то есть это предельная степень откровенности, да?

Да.

А если чуть-чуть изменить вопрос. Знаете, недавно я просто был… ну, мне попалось какое-то видео, где человек говорит: вот я прожил с женой много лет, не помню, 20, или 30, и я, говорит, тут услышал, что все говорят: для хороших отношений надо всегда всё друг другу рассказывать. Вот я, говорит, с этим категорически не согласен. Возвращаясь к началу нашего разговора, что не любая правда не всегда должна быть произнесена, в том числе… То есть, мне кажется, это не противоречит тому, что вы сказали, что ты можешь себе позволить предельную откровенность. Но это совсем не значит, что ты должен обязательно вот всё-всё-всё рассказывать и это вот залог таких правильных отношений в семье. Вот вы что по этому поводу думаете? Надо ли всё рассказывать, условно говоря?

Ну, всё рассказывать — это, знаете… Во-первых, здесь есть такое правило основное: не нужно приносить работу домой. Поэтому, если ты что-то рассказываешь, то это какие-то, может быть, где-то с юмором, где-то еще как-то, чтобы как-то вот рассказать.

То есть не продолжаете совещание за семейным ужином?

Да. Чтобы как-то это обсудить, посмеяться или как-то к этому просто отнестись, если какие-то там сложности. Но, естественно, носить работу домой не нужно, однозначно. Нужно приходить домой — и никакой работы там быть не должно. Я вот раньше приходил  и работу какую-то еще дома делал. Сейчас четкое правило: если рабочий день закончился — я работой не занимаюсь. Всё, я прихожу — мне нужно уделить время семье. И вот здесь вот всё, еще раз возвращаясь к этому вопросу, мы, к сожалению, так устроены, что мы не можем говорить всю правду. Потому что, во-первых, мы дополнительно даем нагрузку на семью, что она это слушает, она начинает думать об этом, переживать, волноваться. То есть мы же должны это всё учитывать. А каждый несет тоже свой груз и ответственности, и всего остального. Ну, а мужчина, тем более, он глава семьи, он должен основной удар брать на себя. А уже рассказывать потом истории в более юмористической форме. (Смеются.) Даже тяжелые.

Максим Юрьевич, спасибо огромное за наш разговор. У нас еще финал. Мы не успели с вами поговорить, у меня было в планах поговорить о Пушкине. Но вот у меня финал будет пушкинский. В стихотворении «Элегия» у Пушкина есть знаменитые строчки: «Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать». «Согласиться нельзя возразить» — где вы поставите знак препинания?

Согласиться. Нельзя возразить.

Спасибо вам огромное. Это был Максим Юрьевич Зубарев. А мы продолжим писать «парсуны» наших современников через одну неделю.