С космосом у меня давно сложились особые отношения. Можно считать, с младенчества. Сам я того, конечно, не помню, но, по рассказам мамы, с двух лет полюбил луну, и когда мы гуляли по вечерам, плакал, если облака ее закрывали.
Но по-настоящему я увлекся астрономией с десяти лет — одновременно с увлечением фантастикой. Началось вроде бы со случайности: в пансионате, где мы летом отдыхали с родителями, кто-то из прежних постояльцев забыл книгу. Называлась она «Тайна десятой планеты», автора не помню. Содержания, кстати, тоже, но тогда я прочел ее запоем, и после, вернувшись в город, набросился на фантастику — которая тогда была редкостью, но кое-что у нас дома нашлось. Причем меня интересовала в основном фантастика про космос и, конечно, про инопланетян. Инопланетян хотелось. Помню, с какой горечью и обидой прочитал я тогда научно-популярную книгу известного астрофизика Иосифа Самуиловича Шкловского «Вселенная. Жизнь. Разум» — там автор доказывал, что мы одиноки во вселенной.
А уже с пятого класса я стал всерьез заниматься астрономией, прочитал множество литературы — в советское время, замечу, с этим дело обстояло замечательно, книг по астрономии выпускалось множество, для самых разных читателей, от школьников младших классов до академиков. Но я не только читал — еще и выпиливал из фанеры квадранты (приборы для определения угловой высоты небесных светил), мастерил из линз самодельные телескопы. А когда мне исполнилось двенадцать, получил в подарок настоящий, покупной телескоп, и это было счастье мало с чем сопоставимое.
С тринадцати лет я уже занимался в секции астрофизики при городском дворце пионеров, и к увлечению астрономией добавились еще физика с математикой. Естественно, моей будущей профессией должна была стать астрономия, я в этом даже не сомневался, несмотря на скептические замечания взрослых.
Гуманитарная направленность (а также трезвая оценка своих шансов поступить в МГУ на физфак) появились у меня позднее, уже в старших классах. Но интерес к астрономии никуда не делся, просто стал, как сейчас принято говорить, фоновым. Остается он таким и сейчас, сорок лет спустя.
История совсем не уникальная, но вспомнил я о ней затем, чтобы разобраться в себе и в глубинных мотивах моего детского увлечения.
Вот как мне это виделось тогда, лет в одиннадцать-двенадцать? Есть обычная, привычная жизнь — с уроками, телевизором, сосисками в школьной столовой, велосипедом, пионерским галстуком и анализом крови из пальца. Но все это происходит где? На третьей планете в системе небольшой звезды спектрального класса G2, находящейся на задворках (третий спиральный рукав!) галактики под названием «Млечный Путь», которая летит в пронизанном известными и неизвестными энергиями темном космическом пространстве, наряду с множеством себе подобных. Там, в этих бесконечных просторах, рождаются и взрываются звезды, возникают черные дыры... Причем, весьма вероятно, вселенная наша не единственная, а лишь одна из бесчисленного множества других.
И на таком фоне, в такой системе координат упражнения по русскому, велосипедные прогулки в парке и сбор маслят в подмосковном лесу казались мне не то чтобы неважными, но — не абсолютными. Это еще не вся жизнь, а только первый, самый плотный ее слой, и за ним скрываются куда более масштабные вещи. Даже не особо скрываются — вот, мерцают в ночном небе все эти Бетельгейзе, Антаресы, Альтаиры (в том возрасте я знал сотни названий звезд). А значит, мои неприятности вроде манной каши на завтрак в пионерском лагере — чепуха. Что такое манная каша по сравнению с кружением галактик в искривленном силой тяготения пространстве-времени?
Ничего не напоминает?
Сейчас-то я уверен: на самом деле это было прикосновение души к премудрости и красоте Божиего творения. Считая себя атеистом, я, обычный советский школьник, не умом, но сердцем воспринимал Бога через созданный Им мир. У меня, как и у верующего человека, появилась внутренняя система координат, не позволяющая абсолютизировать сиюминутные вещи и события. Как и верующий человек, я знал, что кроме понятных и видимых вещей есть непонятные и невидимые, но оттого ничуть не менее важные.
Но речь не только о тонких, трудноуловимых чувствах — в те годы формировалось и мое сознательное мировоззрение. Конечно, не так вот просто: полюбил смотреть на звезды, а значит, полюбил и Бога. Путь был куда более извилистый. Я читал книги по истории астрономии, а значит, про Коперника, Бруно, Галилея — и про то, как жестоко Церковь их преследовала. А Церковь — это, собственно, что? В те годы я, естественно, понятия не имел о различиях между католицизмом и Православием, Церковь казалась мне темной, таинственной и страшной силой, но в голове неизбежно возникали вопросы. О сотворении мира и о том, кто же его сотворил. О Боге — является ли Он частью нашего мира, или мир отдельно, а Бог отдельно. О вечности — что она такое: бесконечно длящееся время или то, чего мы, плывущие из прошлого в будущее, просто не можем себе представить в силу ограниченности нашего ума. Так же, как не можем зрительно представить четырехмерное пространство.
То есть именно в те годы возникала почва для уже куда более серьезных и глубоких юношеских исканий. Да, я лет до шестнадцати был атеистом (вернее, считал себя таковым), но этот наивный атеизм лопнул, как только во мне созрели настоящие, правильные вопросы. И как только — естественно, по Промыслу Божиему! — в моем окружении появились люди, способные ответить на них с христианских позиций.
Впрочем, мои мировоззренческие шатания и, в итоге, приход к Православию — это уже другая история, непосредственно с астрономией не связанная. Астрономия тут сыграла роль первой ступени ракеты-носителя, и дальше уже сработали другие ступени, более, скажем так, гуманитарные.
Но, глядя в ночное небо, я по-прежнему вижу в нем сияющую тайну. Только теперь знаю, что тайна эта — Божия. И не расстраиваюсь, когда тучи закрывают луну. Знаю, что не навсегда.
На заставке фрагмент фото Adrien Leguay
