Представление избранных стихотворений Олеси Николаевой читателям “Фомы” в нашей поэтической антологии – столь же радостное, естественное, сколь и весьма ответственное деяние. В конце концов, это имя, счастливо утвердившееся в современном литературном пространстве – одно из прочно опознаваемых в последние годы и на “поле” церковном.
Судите сами: не первое десятилетие в этой судьбе лирические стихотворные книги – со своей музыкой, интонацией, темой и даже техникой – органично уживаются с темпераментной религиозной публицистикой, с целыми исследованиями, посвященными, например, такой актуальной теме, как взаимоотношения православия и культуры. И мало в каком из современных поэтов так выпукло видится и слышится мне энергия напряжения между понятиями “свободы” и “творчества” – с одной стороны, и – “служения” и “подвига” – с другой. Попытаться уловить суть этого напряжения, выражаемого самыми разнообразными лирическими средствами, значит расслышать поэта, ощутить, по слову одного из русских писателей “самую душу его души”.
Рубрика «Строфы» Павла Крючкова, заместителя главного редактора и заведующего отдела поэзии «Нового мира», — совместный проект журналов «Фома» и «Новый мир».
«Тем, что поэзия имеет дело с энергиями, с их художественным “распределением” внутри стихотворения, она обретает родство с православным “внутренним деланием”... И творческое вдохновение, и Божественная благодать – те энергии, которые могут быть восприняты художником и подвижником. Источник у них – один, и цель у них тоже одна – преображение».
Оговорюсь, что перед нами – совсем не тот “религиозный поэт”, который сознательно ограничивает свою мастерскую строгим набором тем и образов, но горячо верующая женщина, сочиняющая мастерские стихи, где притча и патетика не исключают игры и иронии. В тонком исследовании ее поэзии критик Дмитрий Бак заметил, что Олеся Николаева делает свое искусство в присутствии конца искусства, но с открытой, что очень важно, оглядкой на него, “чтобы услышали не единомышленники и почитатели, а люди, мыслящие совершенно иначе”. Я смею добавить, это редчайший, уникальный опыт для современной поэзии.
* * *
Дорогой! Оказывается, мы живем, как птицы:
пролетая над океаном, ночуют в крипте,
то, что они не допели в Греции, допоют в Ницце,
догуляют в Константинополе,
довершат в Египте.
Слава Создателю – в их ночном окаянстве!
Божье благодарение – в их дневном хлебе!
Все, что мы потеряли во времени, – обретем в пространстве.
Все, что мы обронили в городе, – подберем на небе.
Потому что на холмах Грузии ночная мгла.
Потому что все остальное – только кимвал звенящий.
Потому что Геба столь ветрена, что, кормя орла,
проливает на землю кубок громокипящий!
* * *
Гадать не хочется. Не только потому,
что – грех, что – демоны слетятся – не отстанут,
начнут навязывать видения уму,
толкать-подсказывать: глаза и уши вянут.
А просто – не к чему. Пускай себе бредет
душа в неведенье, страшится, обмирает,
трепещет, плещется, и плачет, и поет,
о чем – сама не знает...
Одна морока ей – томиться, жаждать, ждать,
когда все сбудется, искать примет на тверди:
любви не выгадать, но и не прогадать
соседке-смерти.
Всю гущу черную грядущего сполна
сжую – кофейные горчайшие остатки...
Осадок муторен, гадальщица!
Темна
вода во облацех,
а все играет в прятки.
* * *
...Что твердишь ты уныло: нет выхода...
Много есть входов!
Есть у Господа много персидских ковров-самолетов.
У Него и на бесах иные летают святые.
И горят в темноте кипарисы, как свечи витые.
О, всегда я дивилась искусствам изысканным этим,
дерзновенным художествам – птицам, растениям, детям.
И мне нравились их имена – аспарагус и страус,
завитки насекомых – вся нотная грамота пауз!..
Над лугами летают поющие альт и валторна,
и ничто не случайно у них, и ничто не повторно!
...Разве зебра не сбавила б спеси дурной с авангарда?
Что, верблюда бы он переплюнул? Побил леопарда?
Носорога б затмил? Или радугу б взял из кармана?
Иль придумал бы что-то покруче, чем зад павиана?
Чем глаза крокодила? Чем хохот гиены зеленой?
Или чрево кита с беглецом драгоценным Ионой?
Что б придумал новее пустыни, ходящей волнами?
Иль цветущей саванны?
Могучей реки с рукавами?
Огнегривой цунами – над мачтами гордых фрегатов?
Осьминогов жемчужных? Литых электрических скатов?..
Что новее монаха-отшельника в рубище строгом?
Он на льве возит воду, сердечно беседует с Богом.
И, как спелую смокву в горсти, как подбитую птицу,
обозреть может землю, пройти через стены в темницу,
нашептать рыбарям, чтобы риф огибали левее,
исцелить паралитика – что мы видали новее?
Потому что здесь все не напрасно и все однократно:
если выхода нет, пусть никто не вернется обратно!
Но войти можно всюду – нагрянуть ночною грозою,
сесть на шею сверчку незаметно, влететь стрекозою,
нагуляться с метелью, озябшими топать ногами,
на огонь заглядеться, на многоочитое пламя:
как гудит оно в трубах, как ветер бунтует, рыдая!..
...И окажешься там, где свободна душа молодая!
Разговор
Ну, все не так: ты смотришь в пустоту,
а я лукаво подбираю слово.
И разговор как будто не на ту
застегнут пуговицу, снят с плеча чужого.
Ну что ж, бывает: где-то бузина
прет в огород и соком брызжет ало,
а дядька в Киеве клянется вполпьяна
сбить спесь москальскую за анекдот про сало.
Такой разброд у нас, такой разлад:
чуть Эрос сунется – заткнут его за пояс
по-женски тараторящий надсад
и по-мужски занудствующий полис.
Вот если б грянуло, шарахнуло в окно
возмездие – и ну крушить округу:
все то, что мелко здесь, безжизненно, больно, –
мы б дружно ахнули и кинулись друг к другу.
Знаешь ли ты
Знаешь ли ты язык обстоятельств,
на котором с тобой говорит Бог?
Понимаешь ли речь случайностей,
намеки обмолвок, порванный сон лукавый?
Читаешь ли трогательную историю дня, вслушиваешься ли в диалог
неба и персти, левой руки и правой?
Знаешь ли, о чем красноречиво свидетельствует внезапная немота?
Отчаянно жестикулирует паралич воли? –
Свобода в обмороке, иссякли
нюхательные соли ее, выдохся нашатырь... Так читай с листа
смиренные эти буквы – черные дождевые капли.
...Вот я и читаю эти голые ветки, этих нищих птиц.
Эту хронику поденной вековой барщины,
судьбы самовластной барство...
И все чаще вспоминаю Саула:
отец его посылал искать пропавших ослиц,
он так их и не нашел, но в пути повстречал пророка
и обрел Царство.
Ослицы, впрочем, сами потом нашлись. И пропадали – не зря.
Они вернулись домой. Отец был счастлив. Земля была разогрета.
Саул был призван на гору и помазан в царя.
И все вокруг ликовало, Бога благодаря!
Но он обратил себе на погибель призванье это.
