Так появилась эта дорожная повесть.*
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Перекусить остановились в Эммаусе. Есть такая деревенька на подъезде к Твери**. В самом конце ее, по левой стороне дороги, стоит блочный типовой магазин и при нем "Кафе". Проголодались-то мы еще в Клину, да все как-то не могли остановиться, так бывает, но тут решили твердо: хватит - пора. Вот так мы сюда и свернули. Сманило разумеется и название. Шутка ли сказать - Эммаус! Кафешечка самая простецкая: два столика на улице, два внутри. Хотелось поскорее укрыться от пылающей жесткой жары, поэтому мы выбираем "внутренний" вариант, довольствуясь хоть каким-то подобием прохлады. За стойкой крупный парень в белой рубашке. Ему явно муторно "после вчерашнего" и на него больно смотреть, но его добродушие подкупает. Мы заказываем бутерброды, чай, минералку, и парень, бормоча и позевывая, начинает нас обслуживать. Он мучительно вспоминает, где у него что находится, путается в подсчетах...
- А почему - Эммаус? - не мог же я не спросить об этом.
Но наш бармен понимает вопрос.
- Ну как, на пути к Иерусалиму...
- Это к какому ж? К нашему, к Новому Иерусалиму?
- Ну да.
- Так до него ого-го сколько, он ведь на юг отсюда!
- Так Россия же... Не Палестина.
Он наконец справляется с чаем и бутербродами, и мы садимся за стол. Нечего и говорить - куда нам до Луки с Клеопой, но и мы грешные, помолясь, преломляем здесь хлеб... А может он прав - "Россия же", экая громадина, и представьте, все в ней есть - и Эммаус свой, и Иерусалим, и даже гора Голгофа есть на Соловках... Только пораскидано все в ней, перепутано, не соберешь. К тому же когда это мы по прямой ходили? Вкруголя больше.
- А кроме названия есть тут что еще?
- Да ничего нет. Деревня как деревня.
- Так уж ничего?
- Не знаю, говорят тут одна половина "сидит", а другая ее "охраняет", вот так я слышал.
- Это как, с зоны что ли?
- Да вроде, я вообще не здесь живу.
Потом появилась настоящая хозяйка заведения. Молодая, сноровистая, притащила, запыхавшись, несколько упаковок с соком и йогуртом.
- Так я пойду? - облегченно выдохнул парень.
- Иди - иди, - она назвала его по имени, - спасибо тебе большущее, так выручил меня!
Таня перебралась в Эммаус аж из Читы, вернулась к родителям. В каждый наш приезд она будет встречать так, будто только нас и ждала. Дела у нее идут неплохо - все-таки трасса. Здесь, в Эммаусе, останавливаются и "дальнобойщики", и туристы, и всякий народ проезжий, еще и свои заходят.
- А в Чите-то чем хуже?
- О нет, там жить невозможно . Все заброшено, глухо, безденежье... Все стоит.
- Наверное, красивые места.
- Да, сопки, да, Байкал, но жить лучше здесь.
Выходя из кафе, мы едва не столкнулись с новыми посетителями. Они вошли смеясь, по-свойски, сели шумно за стол, и еще будут приходить и приходить сюда люди, и каждый вечер будут ужинать в своих домах жители этой, ничем не приметной с виду тверской деревеньки, кем-то названной когда-то Эммаус.
И снова раскаленная кабина "УАЗика", снова марево знойной дороги, шины шипят по асфальту... Тверь мы промахиваем по объездной, не останавливаясь. Времени у нас в обрез, нужно успеть до ночи в Новгород. Провожаем взглядом далекую панораму домов, огнистые купола... Тверь. Звучит как "твердь". Осанистый город был, твердый камень Руси.
А дорога льется сама под колеса, рябит, не дает опомниться, сыпется за спину бахромой обочин... Наш путь стрела, мы рвем на север, что-то нас ждет там? Впереди, стянутая лентой шоссе, подымается время от времени, плавная грудь горизонта. Какие небеса сменяются над нами, сколько я ждал тебя, лето...
В мае-месяце, идя по Садовому, в своей старой куртке, я примерно знал, как буду жить этим летом: буду жить у окна, открытого в сад, и писать, а поскольку я это знал, то я и не думал об этом, я думал как бы заработать денег, так чтоб не очень далеко от дома, на которые можно было бы и жить и писать. Было пыльно и ветрено, а ждал я зелени и тепла, почему-то очень ждалось тепла, но я совершенно не предполагал, что все это лето буду пропадать в поездках по городами монастырям, в жару, в " УАЗе", набитом коробками с книгами, в должности экспедитора, а проще говоря - развозчика православной литературы. Васильич помог мне пристроиться в этот храм. На меня посмотрели, сказали, что им требуется экспедитор, желательно без маленьких детей и опасных привычек, и что, судя по всему, я могу приступать к этому делу прямо со следующего понедельника. И предстояло мне с того дня ходить теперь одновременно и на работу, и в то же время в храм.
Но я ж православный, какие проблемы? Аней десять ушло на подготовку: ходил по складам, запоминал эти книги, в каком количестве и где лежат, нырял в них, наугад, ероша страницы, где на пару минут, а где и забыв обо всем... Остальная специфика усваивается по ходу дела, маршруты ,в общем, известны, имеются карты, телефоны и адреса, инструкции и комментарии прилагались устно, Серегой, вплоть до самого отъезда. Я чувствовал себя все уверенней и наконец отправился вместе с шофером-напарником в свой первый многодневный вояж. Всего и делов: объехать с книжным товаром полдюжины монастырей да с десяток храмов, ночевки и питание согласно рекомендациям (но больше - по усмотрению), на все-про-все четверо суток, вернуться живыми и лишних не брать.
Так начались мои летние путешествия, мы уезжали и возвращались, дожди были любимы и поэтому редки, между поездками всегда тишина - работа при храме.
Проезжаем Торжок. Что за имя! Сколько в нем веселой любви! Кажется, само это место, оборотистое да удачливое, подсказало такое легкое имечко Небольшой Торжок - тут тебе и творожок и рожок и соболий пушок! Мне нравятся такие имена, а тс ведь у нас города строгие, как шаги императора Москва... Санкт-Петербург... Новгород... Тверь... а между ними Торжок, как шажок, озорной, с под-мигом!.. Иное дело - Выдропужск. Сама ли выдра пужала людей тут или ею бывало, кого из незваных гостей пугнут, кто теперь скажет? Видать серьезная была выдра.
Так и ждешь следующего названьица. Неспроста ведь дадены, неспроста они живут в языке. Неразгаданная поэзия наша. Вот пожалуйста - Холохоленка. А? Уж как поди ее холили, как лелеяли, всем миром, души не чаяли, такую "снегурку" поставили, что и язык-то разомлев выдыхая это словечко... Только где она нынче, колоколенка? Не видно нигде, одно эхо осталось. Вышний Волочек. Не волок - Волочек, знать, не надрывали пупы, в охотку волокли лодьи груженые - тащить-то недалеко было. В городке васнецовская речка с мостиком и кувшинками... двухэтажный черный сруб, сидит, прислонившись к нему затылком, мужик. Месяц спустя, когда мы снова ехала здесь, я глазам не поверил: опять он. Уже не в рубахе, а в майке, сидит и так же глядит перед собой из-под кепчонки. А перед ним - машины, машины, беспрерывный караван дороги ... чего глядит? Бахмара. Одному Богу известно, откуда она тут взялась и что это такое. Ну как тут не упомянуть, как пройти мимо названий придорожных закусочных в нашей глубинке? Чего только не встретится: и "Кошкин дом", и "Ромашка", и какой-нибудь "Кузьмич", а то и просто "Харчевня"...
Но это все же наши слова, уместные. Я о других, об иностранных. За ними угадываются отчаянные порывы души преобразователей деревенской жизни. Ребят нисколько не смущают окружающие реалии в виде старух, торгующих здесь же картошкой и парным молоком, шныряющих куриц, избушек с резными наличниками... Добро пожаловать г какой-нибудь "Норд" или "Коломбо", в "Лагуну" и даже в "Фиесту". Но как ни называй быка "Мерседесом"...Местный бахмарец озаглавил свою сарайку с прибитым к ней куском фанеры - "Мэри". Вот интересно поглядеть на англичанина, наткнувшегося своей английской глубинке на кабачок Аграфена ... Куженкино. За ним Березай, кудрявая бородка.
Выползово... Это сильно, но означает всего лишь крайние избы селения или предместье. Въезжаем в новгородскую землю. Едрово. И сразу отозвалось смолистым духом, звоном топорика по литому стволу. Сколько уж едем, а все тот же речистый, озеристый край... Валдай. Что-то солидное, с сединой: дядька Валдай, кто ж не знает. Миронеги. В старину тихо-мирно поселились тут людишки с Онеги. Прижились, ничего. Яжелбицы. Ну тут что-то свое, непроглядно родовое... Зато свежее. Киселевка, Кузнецовка. И это пойдет, сгодится в общей симфонии.
А вот и Крестцы. Отличный звук. Здесь мы обязательно останавливаемся. Здешние жители наладились выпекать вкуснейшие пироги: хочешь - с капустой, хочешь - с картошкой с укропчиком, хочешь - со свининкою сочной, хочешь - с рисом и яйцом и обжаренным лучком, хочешь - с яблоками, хочешь - с чем хочешь!
Тут тебе и чай с самоваром на табуретке, и кофе есть, и молочко найдется. Стоят, торгуют против каждого дома его домочадцы, и родители и дети и старики. Продукт хранится горяченьким - у кого в солдатских больших термосах, у кого в кастрюлях, укрытых телогрейками да одеялами. Предлагают приветливо и недорого. Догадливый бизнес. Не сидят, сложа руки, промышляют себе на скудную жизнь. Удивительно то, что сколько ни проедем мы после местностей и деревень, а такого больше нигде не встретим.
Проезжаем предместье Новгорода. Потянулась низкая равнина с перепутьями каких-то речек, справа незаметно пристроился за деревьями узкий канал и пошел параллельно шоссе, проглядывая тенистой водой, янтарными спинами, взмахами рук, лодками, стрелками весел с капелью, неподвижными рыбаками... Великий Новгород встречает нас длинной аллеей, по которой мы вкатываемся в самый центр и попадаем прямо на мост. Отсюда прекрасно видно Софию, стены кремля и вал, и отлогий берег, и светлый Волхов под светлым вечерним небом...
Нас пробудил обычный уличный шум, влетавший свободно в комнату, и яркий солнечный свет, при котором спать становится как-то немного стыдно. Лежа, я подумал о том, что так называемый "шум дня" на девяносто девять процентов состоит из шума автомашин, и что если бы не они...
Софийский собор вызывает изумление высшей степени. Храм Премудрости Божией, кажется, и сам сотворен невиданной простотою премудрости. Откуда ни смотри - это единая песня объемов... Все его казалось бы противоречивые части, все его разновеликие выступы и абсиды звучат слаженно, дополняя друг другом один общий и сильный "голос", и всё вместе выступает действительно мощным, уходящим ввысь куполами, белокаменным хором.
Отсюда, с Софии, и началась наша книжная торговля. Потом заехали еще в пару "точек" и опять обернулись совсем неплохо, так что после полудня мы покидаем Великий Новгород вполне молодцами - почин есть!
На пути был Юрьев монастырь, но нам "не светило" ни в нем, ни в его унылом скиту: не нашли нужного человека.
Разворачиваемся на юг - вдоль Ильменя. В пригороде делаем остановку у магазинчика, покупаем поесть. Уминая булку с кефиром, смотрим на брошенную кем-то комнатную собачку. Кроха лежит мордочкой в луже, отрешенная от всего на свете, и пускает пузырики... Жара в разгаре. "Заморив червячка", едем дальше. Вокруг нас плоская, пыльно-зелёная местность; слева дачные участки и огороды, а за ними где-то совсем рядом Ильмень. Машина бежит резво, бензина хватает, и я начинаю разглядывать карту, почти не обращая внимания на дорогу...
БАТЮШКА
Чем интересна еще дорога, так это людьми, с которыми предстоит встретиться. Они ведь зачастую не ждут тебя, да ты и сам едва ли догадываешься о них, и тем не менее приходит их час, и они появляются из этого "случайного" бытия и на какое-то время становятся участниками твоей "неслучайной" жизни. А незначительное с виду знакомство оставляет по себе такой след, который потом уже не стирается...
В одной из предстоящих поездок свернем мы в некую деревеньку, завидев еще издалека сверкнувший над нею крест. Поплутав немного по палисадникам, отыскали мы вполне опрятную церковку... с висящим на ней замком. Правда, напротив нее, как мы догадывались, выглядывал под серою крышей настоятельский дом. Заглушили мотор, вышли, стоим. Ни звука. Неужели облом? Калитка была не заперта, и мы вошли. За калиткой нас встретил медведеобразный пес. Он несколько раз рявкнул, подрагивая брылями, и мы почтительно замерли, поглядывая с надеждой на хозяйские окна. Наконец на крыльце показалась матушка. Она отвела чудовище в угол сада, и улыбаясь, словно дорогим гостям, подошла к нам. Не успели сказать мы и пару слов, как следом за нею выкатился радостный батюшка. Был он кругл и свеж, в крепких еще летах, и узнаваем с первого взгляда. Как будто где-то встречался с ним. хотя точно знаешь, что не встречался. Разговор завязался как-то сразу, без напряжения. Он пригласи.-. нас зайти в свой храм, мы не раздумывая согласились, и матушка поспешила в дом за ключами.
- Вот посмотрите наш храм, - сказал он, с любовью оглядывая его.
Сняв замок, он перекрестился и, поцеловав дверь, вошел внутрь. Он поклонился алтарю и уступил нам дорогу, и пока мы шли к аналою, запел легко и привычно тропарь Богородице. Меня поразила свобода и неожиданная радостность этого пения Он пел для нас и не для нас, для себя и не для себя, он пел Богородице, храму... Он кружил по нему вперёд животиком, что-то рассказывал об иконах, показывал куда-то, и снова пел. Он смотрел на нас и улыбался сам, и наши улыбки только добавляли ему настроения. Матушка стояла, не сводя с него глаз, чуть улыбаясь.
Потом мы перешли к нашим книжным делам. Книги он отбирал внимательно и, выбрав какую-нибудь, обязательно проводил по ней ладошкой.
- Маша, ты помнишь наш разговор с отцом Федором? Вот здесь как раз об этом.
Так он говорил с ней, зная, что матушка услышит его везде, где бы ни находилась.
- Вот это надо обязательно взять для Сергея Иваныча, пусть почитает, - говорил он. Или:
- А это для Оленьки, а еще есть? Тогда я возьму все. И Федоровым и Захару надо будет послать несколько штук. Маша! Ты посмотри, что я нашел! Он пояснял мне:
- У нас здесь мало читают, сами понимаете, к. уж если читают, интересуются, то уж на всю катушку. И таких нельзя оставлять, они на вес золота.
Подходила матушка:
- А ты Игорьку не забыл? Он просил что-то.
- А-а, вот хорошо напомнила, умница, - говорил он, - сейчас мы что-нибудь ему подберем, Игорьку...
И она смотрела на него, провожая каждое его слово.
- Что-нибудь детское есть, хорошее, без сюсюканья? О, это такой Игорек, - говорил он, покачивая головой, - спрашивает: "Отчего так цветы цветут? Отчего соловьи так поют?" Соловьи у нас этой весной заливались, что-то невероятное! Вот ему учитель про законы природы, про инстинкты и прочее, а он говорит: "Нет. Они Бога славят"! Приходил жаловался на него: "Повлияйте". А кто я? Бог влияет!
Нас уже в который раз зовут "покушать или хотя бы чайку", но мы упорно отказываемся - давно пора ехать. Наконец мы сели в машину. На прощание он сказал:
- Мучит меня знаете что? Ни к кому мы православные так непримиримы, как друг к другу. Столько ненависти, диву даешься! В куски готовы порвать. Врагам всё готовы простить, снисходить и снисходить... даже к кощунникам, а к своим нет, не то что любви - не хватает простого такта. И ведь не из-за ереси какой-нибудь, из-за пустяка: биография у него не та - "перекрасился", или говорит не так, или служит не так... этого за святого не признаёт, а того почитает! "Вы знаете, где его видели? Он с тем-то и тем-то встречается, так что смотрите, поосторожнее с ним..." И шарахаемся от него - не наш, и знать тебя не желаем! Так он что? Задумал развалить православие? Церковь развеять по ветру? Он -антихрист?! Оказывается, обыкновенный батюшка - служит и народ к нему ходит, что-то не так у него, может и сам мучается... - не прощаем!
Глаза стали тихие. Он всё трогал свой крест,
- А мы все Божий и все - грешники, Все в одной Церкви, к одной Чаше подходим... Если уж своих не любим, куда ж дальше?
Ветки над ним качнулись ветром...
- Ладно, езжайте с Богом, - он взмахнул рукой, благословляя нас вместе с машиной, - Спаси вас Господь, - и улыбнулся, - дорогие мои...
Матушка наносила яблок и протянула записку.
- В Святогорском будете? Передайте там отцу (она назвала имя иеромонаха), там на молебен и сорокоуст , - она быстро оглянулась, - Не забудете? Ангела-Хранителя вам, спасибо... Спасибо!
С тех пор мы так ни разу и не заехали к ним. Всё как-то не получалось. Только потом я узнал, что у батюшки страшная болезнь - саркома.
Воспоминания сокращают путь, известное дело, но надо бы знать, где мы находимся. Ага, Шимск.
Поворачиваем налево на Псков. Но выбираем не трассу, а укорачивая путь, едем по местной дороге, параллельно реке. Вот и первая деревушка. Мшага Воскресенская! Не какая-нибудь... И спросить-то вот не у кого, много ль еще этой "мшаги" осталося или всю поизвели уже? Позже выяснилось, что Мшага - это название речки и "осталось" ее еще довольно много. Любопытные места пошли, скажу я вам... Куда мы заехали? Какие-то потаенные деревушки, какой-то затерянный, мир... С гнездами аистов на столбах (так близко, что глазам не верится); светлые тихие речки... снова аисты - стоят себе, постукивают клювами друг другу, и малыш между ними, большой уже. А прямо под ними голоногая стайка пацанов, петляют на велосипедах, и весело им, хохочут белобрысые. Сойкино. Нас провожают дружным лаем четыре черно-рыжих барбоса - тоже веселые такие... Упоительная какая-то дорога.
Над нами зеленовато - мыльное небо, чуть розовеющее у горизонта за полосою сиреневых туч... Должицы. Солнце стелется по траве, вытягивает из-под деревьев длинные тени, красит оранжевым золотом березы и крыши. Бабульки сидят рядком у амбара, провожают нас взглядами. Пахнуло коровушкой. Не навозом, а именно теплой коровьей сытью... сколько напомнил он вдруг из детства. Самый мирный на свете запах. Речка показалась - серебро очищенное, ни единой царапинки. Посередине лодка с рыбаком, на мостике тоже мужики рыбачат. На дальнем берегу избушки в садах по самые крыши. Дорога вьется серою змейкой, деревенька за деревеньку цепляется.. Тормозим. Стадо коров запрудило дорогу. Идут вразвалочку, они здесь у себя... Вообще странное ощущение от этой дороги: едем вдоль деревни, а там люди сидят по обе стороны на лавочках, разговаривают через дорогу, обсуждают чего-то, переходят друг к другу... Даже как-то неловко проезжать, впору разрешения попросить. Какая то "домашняя" дорога. Осоки. На дворе кто-то лежит ничком в белой рубашке, среди гусей. Девчонка обходит его с полным ведром... А дорога всё крутит-вертит. Дубровно. Ямкино. Шлялово... Какие еще тут слова нужны? Бери и смакуй. День угасает на глазах. Край неба сливается с лесом. Смеркается. Наехала долина с темными от росы лугами. Дышится сладкой прохладой... Торчит деревянная вышка, в старину называлась - вежа. Не иначе для того, чтоб глядеть с нее да поглядывать: все ли мирно окрест, не видать ли где дыму-опасности, не крадется ли враг какой?
Давно уж не встречаем мы никакого жителя, только жильё засветилось кое-где окошками... Выкатилась луна. И какая луна - пушка царская, а не луна! Туман дымится под фарами. Лопатово. Скоро Псков. Проехали Кебь. Места пошли всё больше дремучие, и, похоже, конца им нет... Вот так встанешь здесь, случись чего, и поминай как звали. Совсем стемнело. Пора бы уж и пригороду показаться...
Въезжаем в Псков по каким-то колдобинам и во тьме. Где-то впереди маячит квадрат освещенной улицы, угадывается ночная жизнь. Желтый квадрат наезжает на нас, мы притормаживаем на перекрестке уже в полном свете фонарей и реклам. Спать здесь явно не собираются. На углу магазинчика парень с девушкой, берутся за руки, что-то говорят на ходу, смеются, прямо под светофором в киношном поцелуе застыла парочка… Гуляет "любовь". Встречи, взгляды, касания, дрожь… Как все это далеко от нас, нам бы гостиницу. Спрашиваем у фланирующих с пивом девиц; где тут гостиница? Оказывается, у нас за спиной. Теперь найти стоянку, покончить с формальностями - и всё. Отбой…
"ПСКОПСКИЕ" ВСТРЕЧИ
В два часа пополудни следующего дня, успев к тому времени побывать (и весьма удачно, в смысле торговли) в бесполосном Снетогорском женском монастыре, над рекой, и в отдаленном, едва только ожившем, на болотах, Крыпецком (где застали на берегу озерца монахов, весело потчующих чаем галдящую ребятню), и успевши влюбиться в тот и в другой, мы возвращаемся во Псков, сворачиваем с главной дороги и кривым закоулком пробираемся к епархиальному управлению. Тупичок. Пыльные лопухи и крапива, забор. В пропускной будке тоска и мухи, но дальше нельзя. Я стою у окна, наблюдая за приходящими батюшками. Они съезжаются сюда со всей округи по церковным нуждам: за свечами, за ладаном, за вином и прочим. Рыжий молоденький батюшка, вместе с совсем молоденькой матушкой, составили мне компанию, ожидающую владыку. Слово за слово - разговорились.
- Что Вы, какая там литература в нашей глухомани. Приходик маленький, - батюшка усмехнулся, поправил очки, - каждую неделю кого-нибудь отпеваем. Одни бабульки ходят, да и тех осталось...
Он то и дело поглаживает свою "детскую" бородку. Жирная муха зудит в стекло.
- Мы подсчитали: лет через шесть-семь село просто вымрет, понимаете? Вымрет.
- К нам один мальчик стал приходить, так мы его уж боимся спугнуть чем-нибудь, - улыбнулась матушка.
- Уйдет, наверное, - сказал он вдруг.
Владыка отбирал литературу изнуряюще осмотрительно, и в результате набралась лишь жалкая стопка книжек. Я сел в кабину, напарник включил зажигание. "Ваше благородие, госпожа удача"...
Перебравшись по мосту на другую сторону Пскова, подъезжаем и встаем у храма Александра Невского. Нам опять не везет: человек, отвечающий здесь за прием литературы, в отпуске. Служащие храма, чтобы как-то поправить ситуацию, связались по телефону с настоятелем и передали нам, что батюшка готов ненадолго принять нас. Я перешел улицу, вошел в ограду небольшой территории, где и увидел в тени деревьев одноэтажный зеленый домик. Взойдя на крыльцо, я нажал тугую кнопку звонка, никогда не знаешь, что тебя ждет. Дверь открылась, и передо мной предстал древний подвижник: ясные стремительные глаза из-под клоков бровей, борода в длинных проседях... Худущий какой.
- Здравствуйте, проходите, - он тут же повернулся и шагнул в комнату, - только прошу Вас, не долго...
Двигался он быстро. Я прошел за ним и поставил на стул большой пластмассовый ящик с образцами.
- Это что - все образцы?
- Да, батюшка. Выбирайте, есть новые книги...
- Вот эта в какую цену? - он вытащил желтую "Преподобный Силуан Афонский", - а "Схиигумен Савва"?
Я ответил.
Он перебирал корешки, выхватывая книгу за книгой. Тонкие, цепкие персты.
- Акафисты почем?
- Эти по три.
- Так, что же делать, - он повернулся к своему столу, - я не думал, что у Вас так много... а мне срочно нужно сегодня...
Он вдруг сел за стол и стал перекладывать нарезанные полоски бумаги с какими-то текстами. Схватил ручку и стал писать. Взглянул на меня:
- Как же нам быть с Вами?
Он поднимался ко мне, брал книгу, спрашивал, но через минуту снова садился к своим бумагам.
Опять стал что-то быстро писать, взял ножницы...
- Я сочиняю тропарь сербским святым. Я был там, - он беспокойно посмотрел на ящик с образцами, - там очень... там очень трудно... Мне срочно нужно завершить. Совершенно нет времени.
- Извините, батюшка, я не знал, что...
- И Вы меня простите, - он улыбнулся, привстал, - я должен работать. Простите мне... Бог вас благословит, ступайте. Все будет хорошо.
С тем я и вышел. И даже как-будто повеселел, с чего бы?..
ТЫ ВЕРУЮЩИЙ?
На трассе мы удачно заправились и пустились дальше, на юг. Нас ждут Пушкинские Горы, точнее, Святогорский мужской монастырь. Вечером будем там. Бог даст, управимся с делами, переночуем - и на Смоленск. А пока ничего не остается, как глазеть в окошко. Перед нами все та же куще-зеленая псковская земля. Солдатиков везут куда-то полный кузов. Гимнастерки расстегнуты, лица блестят у висков, жарко служивым. Обгоняем их. Справа деревенское хозяйство: машинный двор, комбайны, прицепы с сеном... Под липами стоят девчонки, облитые русским солнцем, продают молочко в стеклянных банках. Леса светлеют вдали. Сверкнула река... Где-то же в этих местах росла святая Ольга. Первая наша, русская, среди святых. Бегала девчушкой по травам, заводила глазенки под материнскую колыбельную, шепталась с подружками, купалась девушкой в озере... Отсюда повезли ее невестою Игоревою княжеские послы. Сюда приезжала она уже невестою Христовою - великой княгиней Ольгой... Вот здесь все это было. И земля осталась, и реки те же текут... Кто его знает, может, и растет где-то тут пацанка - будущая жемчужина России, почему бы и нет?
Перекрестился было, да... Странная штука со мной случается, нет-нет да и удивлюсь на себя: Максим, ты верующий?
- Ну да.
- Серьезно? Ты что, действительно серьезно веришь, что есть такой Бог Иисус Христос, "сидящий на Небесах", который в самом деле тебя любит? Тебя знает и любит Бог? Который сейчас вот слышит тебя? Который везде тебя видит, где бы ты ни был, со всеми мыслями твоими? Которому больно, когда ты грешишь, да? И который испытывает радость, когда ты раскаиваешься? Он что, правда радуется за тебя? Что молчишь?
- Думаю - да.
- Да? Ты... ты, белковая субстанция, и ты веришь, что умрешь и проснешься без тела там, в невесомом мире энергия, полном духов и ангелов? Что там есть Небесное Царство на облаках (семиярусный рай?), а где-то внизу дымящий ад? Ты во все это веришь, или просто много раз слышал, читал, и "научился" во все это верить, убедил себя сам и дал убедить себя другим? Обучился и пошел верить... по жизни. С песней. Потрясающе!
- Все же я верю. Хотя и не знаю точно, почему. Но верую.
- Это ты-то? Верующий?!
- Хочешь проще? Я не знаю, как это я верую, но я не представляю себя в ситуации, когда можно жить и не верить. Вот так встаешь утром... и Бога нет... Не представляю!
- С каких это пор?"
Вопрос, конечно, интересный. "С каких это пор?"... Так сразу и не ответишь. Как-то не задумывался над этим вопросом раньше: откуда она взялась у меня, вера. Ведь жил я без нее в общем-то. Жил...
Жиля себе и думал: как же так, вот живешь ты для чего-то ( а для чего, собственно?), вдруг бац - и нет тебя! Как комара. И ведь не спросят тебя никто: ты как, мол, готов? Или рановато пока? Что ж, выходит просто не повезло? Один богат, здоров и счастлив, другой загибается в нужде, в болезнях, не вкусив и сотой доли от всей этой сверкающей сладости бытия? Этот - гений, кумир столетий, а этот - беспробудно туп, как колун? Но может, и у тупого есть свое какое-то счастьишко, и ему хватает? Неужели вся правда в том, что "все достаточно относительно"? Неужели правда, все дело в везении и невезении и все на этом кончается? Неужели действительно сплошная и окончательная на всем " се ля ви"? Но если так, то в жизни нету Тайны. А если нету Тайны, то все бездарно! Глупо и бездарно!
Но как же бездарно, когда каждый день всходит солнце! Неизвестно по какой причине! И все равно: заходит ли оно оттого, что настала пора отдохнуть, или мы сами ложимся спать, потому что оно заходит - как ни крути - мы не можем без этого. Хотим мы того или нет - это пределы нашего повседневного обитания, справа - налево, восход - закат. Это заданная ширина потока, потока под названием "жизнь"', потока, который заставит людей вставать и бежать на работу, сменять по погоде одежды, рожать, заботиться и стареть; все оживает, кипит и гаснет в его неудержимом напоре и все уносится им... Куда?.. И не выйти никому из русла, невозможно замереть и встать на месте, наперекор потоку, наперекор всей несущейся навстречу жизни: попробуй постой столбом, ничего, абсолютно ничего не делая - все равно отрастут и повылезут волосы, исказится лицо и одрябнет кожа, и выдуется твое тепло, как выдувается сквозняком жилище, и остановится сердце, и тогда все равно положат в могилу и унесешься в ней...
Вот и поворот на Пушкинские Горы. Но почему-то перекрыт...не пускают. Нам приходится "пилить" еще двадцать с лишним километров до следующего поворота... Чуть не проскочили, сворачиваем. Местная кривая дорожка - грунтовая. О, только бы без встречных машин - пылища! Я оглянулся назад и увидел, что мы дымим не хуже дровяного склада. Бедный "жигуленок" за нами ослеп и остановился.
Прибавили газку, и дорога на глазах начинает испрямлять извилины, поворачивает и снова вытягивается, и так после каждого виража... Солнце клонится к лесу. Давно ли я стоял на берегу Великой во Пскове, смотрел на кремль? А вот уж и вечер кончается. Справа озерцо объехали тишайшее. Волнистая равнина, плавная. Луга... В лугах пустынно, легкие туманы... Сюда б верхом прогуливаться. Вот, кстати и лошадки. Одинокие пасутся... А деревеньки маленькие, аисты на крыше. Коноплюшка. Сороки носятся туда-сюда перед машиной. По-моему, у них игра такая. Колодец, старый сад. Деревня Пустыньки. Мосток. Еще немного... и в городок въезжаем. Дома кирпичные, дома... завиделась стена монастыря... Приехали. Монахи открывают нам ворота, заезжаем. Становимся в углу гостиного двора.
Утром получилось проснуться чуть свет, что в общем большая неожиданность для меня, я встал и, лихо омывшись, взялся за дело. Работалось в охотку, подходили монахи и настоятель, а нужные книги как-то сами просились в руки. Погода стояла замечательная, утренняя прохлада все еще держалась в тени густейшей сирени, под которой-то и приютилась наша машина, с открытыми настежь дверками кузова, и откуда я все доставал и доставал и укладывал в пустые коробки плотные и твердые, как обрезки березовых досок, книги.. Зато на солнце дожидалась уже пышущая объятиями, приставучая толстуха-жара.
К завтраку с делами было покончено. После трапезы я поднялся в церковную лавку к своему знакомому монаху и передал накладные. Мы обнялись и простились. Благочинный, с виду неприступно-строгий отец (а на самом деле нежнейший и душевнейший человек), тепло благословил нас, и мы отбыли с Богом по знакомой дорожке, жалея лишь о том, что не удалось побывать в Михайловском. Весь наш маршрут рассчитан по дням и уже через сутки нас ждут в Москве.
Итак, мы едем на Невель и на Смоленск. Дорога не "главная", незнакомая. Продолжаем считать деревеньки. Крупея. Эта река такая. Не гляди, что маленькая - по весне "крупенится", крутит льдышками, поднимется под самый круп лошадиный... Только верхом и перейдешь ее. Гультяй... Всякий раз представляешь государева дьячка, который составляет перепись дворов, уточняет названия и заносит в "Писцовую книгу", учет - первое дело!
"Деревня-то как прозывается?" - "Да какая деревня, сам вишь, какая деревня: три кола - три двора…" - "Прозвание должно быть". - "Да нет у ней никакого прозвания. Гультяй тут жил... дак ево с Петрова дня того..." - "Вот, стало быть, и зваться ей - "Гультяй". Мне тут с вами балакать некада, у меня еще две волости не списаны"... Примерно так.
РАДУГА
На окраине Невеля зашли мы в магазин и устроили себе походный обед из двух блюд: ряженка и теплая булка хлеба...
После смерти мамы, помню, отец как-то притих душою, посреди разговора задумается, смотрит куда-то... Слушаться стал нас с сестрой, как скажем, так и делает. Хоть и шебутной, а слушает, смотрит, соглашается, может быть, потому, что она только в нас теперь и оставалась живой для него, будто проглядывала в нас интонацией, взглядом ли, жестом... Может этим и держался как-то первое время. Надо мной больше не подтрунивал, не подкалывал в том, что я верующий, и когда речь неминуемо заходила о чем-то таком, не прерывал. Он читал, вздыхал, маялся, надо было что-то делать. Мы решили отправить его в Петряево, в маленький хуторок в бездорожных ярославских краях, там был у нас свой домишко, купленный когда-то отцом - место, где душа его всегда обретала простор, а огород и хозяйственные заботы, мы надеялись, ободрят его деятельную натуру, заполнив время насущными мелкими делами и хлопотами... Но сколько ночей, сколько всего перечувствовал и передумал там мой поседевший, упрямый отец? Однако расчет оправдался. Ожил человек, и сколько было радостной суеты, когда мы приезжали к нему! Он стал еще доверчивее, по-детски... Помню приехали мы, сели за стол, и вдруг спрашиваю:
- Ну ты как, готов?
- Да вроде...
Наши ли редкие беседы, книги ли, напряженное его одиночество, или что-то еще выдавились в его словах, - какая разница!
Утром сели в УАЗик: я, муж сестры за рулем и отец, выехали в Павлова, в сельскую церковь. Кажется, был октябрь, дождь со снегом и ветер, но повезло, не застряли. Ждали час, ждем другой, батюшки нет, он не местный, приезжает служить из Ростова. Может, заболел? Кто знает?
- Ладно, в следующий раз, - говорит отец. - Давай в монастырь?
Древний монастырь, красавец, не так далеко отсюда, недавно, слышали, открылся. Только вот служат ли там? Говорят, будто бы должно быть...
Продрогшие, голодные, мокрые, серо и слякотно... Что делать-то?
- Едем.
Сам себе удивляюсь:
- Едем, Генка, заводи.
И мы едем, молчим. А я думаю: вот привез отца креститься, а храм закрыт, хотя должен быть открыт в этот день, что это значит? Рано еще? Неугодно Богу? А если и в монастыре облом? Вернемся, наверное, злыми, да и поедет ли он "в следующий раз"? Господи!
Приехали. В монастыре тишина, один-два человека мелькнули где-то, дождь сечет. Поднялись к храму, дергаю дверь, открывается, батюшка стоит, смеется:
- Креститься?
- ?? Да-а….
- У меня уже все готово для вас.
- Кто из вас?
- Вот отец.
- Очень хорошо. Здравствуйте...
Действительно все было готово: справа, за перегородкой стояла купель и низкий широкий таз, за ним скамеечка и коврик, горели свечи... Батюшка стал говорить с отцом, и тут выяснилось, что он родом из тех же мест, где родился отец.
- А крестным кто? Сын? А что? Знаете, у древних христиан это было частым явлением, это нормально!
- Да, как-то все-таки...
Я стоял, не вполне понимая происходящее, казалось бы: все вышло как нельзя лучше, все устроилось так, как мы и хотели, но в сознании моем засело только одно - "так не бывает"...
Потом батюшка вызволил меня из ступора.
- "Символ веры" знаете?
- Знаю.
- Читайте...Громче!
- "Верую во Единого Бога, Отца Вседержателя..." - я говорил это вслух, боясь запнуться, а за перегородкой стоял мой раздетый отец...
Когда мы вышли из храма, на паперти к нам подошла какая-то женщина, она поклонилась и подала отцу большую белую просфору:
- С праздничком Вас!
- Спасибо, спасибо, - неумело поклонился в ответ отец.
Я повернулся и обомлел.
- Па, смотри!
На дымчато-синем небе горела радуга! Только-только нанесенная, четкая - желто-зелено-красная... И всю обратную дорогу до самого дома светило солнце. Природное явление? Совпадение? Так отчего же тогда звенела она на фоне туч? Может, что-то еще совершилось? Может, кто-то родился в тот день? А если бы мы повернули тогда, в Павлово? Нет, не могли мы повернуть, потому что...
За Невелем - Барсуки. Но это на одной стороне, а на другой, через речку Шестиху, уже - Соколы. Пошло полесье, настоящее... покосы, перелески серебристые, резвые, стрельчатые ... Только вот дорога пошла дрянная. Река Кляжа, о наш язык! Пожары, Рындино, Узкое. Северики... Сколько же на земле зелени! Всех этих зарослей, листьев и кущ... Борновалово. Сколько необъятной зеленой массы, облегшей землю зелеными тучами, свеже-зелеными морями, дымками опушек... Городочек Усвяты. Что тут можно сказать - мосток, а за мостиком речка течет в камышах, а на отмели лодка с удочками, а над ней коза за колышек привязана, а рядом ветла с "тарзанкой", а от ветлы улица идет с яблонями нависшими, а под ними дома с белыми окошками, а из окошек дорогу видать... Здесь живет детство.
Деревня Удвяты, аты-баты, раз-два. Что там дальше? Хуторок какой-то ползет. Ну-ка, что за хуторок? Кивалы... Молчаливые люди, не шелупонь какая-нибудь. А может немые? Как бы там ни было, но "накивали" они тут немного: с десяток домиков с сарайками, да огородишки... Что-то дорожка стала наша приплясывать, да подбрасывать нас почем зря, скачка, сущая скачка, господа! Ох, шибко идем, наметом, но осанку держим!... пока держим. Велиж-городок великим тоже не назовешь. Ну и ладно. Лежит он себе весь на Западной Двине, в ус не дует... Саксоны. Вас-то как сюда занесло? Патики. Лукашово. Во всю ширь открылись поля, не достать глазом до края - уходят. Дождик пошел частый-частый. Закрутье. Ферма-развалюха... Речка Каспля. Вид на нее "ливитановский", с грустинкой. Понизовье. Мы все еще скачем. Сырицы. Стадо пегих коровок, без пастуха...А вот и пастух - городская бабенка с кнутом и под зонтиком, читает что-то... Лехонов Бор. Лехин значит. Утробушка наша развякла от тряски от этой, когда ж конец-то ей? Направо - Пушкари, налево - Бабны. Прыгаем и прыгаем... Мамошки. Вот уж воистину. "Ба-бка-се-я-ла-го-рох!" Дождливое зеленое безлюдье... Язвищи. Леса, поля, поля, леса. Агапоново. Классическая Дубровка. Дождик перестал. Хлусы, Банный Остров. Вот куда б нам не мешало попасть. Какой это чудный островок, наверное: одни баньки, и одна другой лучше, тишина там, мужицкий говорок, дымочки... Солнце клонится за спину, за правым плечом. Еще один денек спать заваливается. Наконец-то доскакали до трассы, покатилися гладко в пригород... Дивассы. Да уж теперь "дивасса" некуда, окромя как в Смоленск. Въезжаем ровно, а потом все круче вниз, вниз, к Днепру.
СМОЛЕНСКИЕ НОЧИ
Смоленск - город на кручах. И как тут народ в гололедицу ездит, не представляю. Едем по мосту, предстала взору знаменитая гора в серебряном венце соборных башен. Дивно! Смоленская гора словно спасает округу своей красотой. Круто идем на подъем... Мы забираемся на самый верх, к кремлю, встаем под кущами, напротив древних крепостных ворот. Спешу попасть под своды храма, и увы, я застаю как раз закрытие его дверей. Но я доволен уж и тем что вижу... Собор огромен. Своим зеленым ровным кубом он не отпускает сразу. Я обошел его вокруг, он удивительный! В светлом небе горят купола и кресты его, а где-то внизу, далеко, затихающий город...
На ночь приютила нас церковка в типовом микрорайоне. Церковный сторож, улыбчивый парень, открыл нам ворота и мы припарковались у его вагончика. Сторожем почти два года. Когда-то был геологом, поездил, потом занялся бизнесом, потом принял крещение, бросил бизнес... теперь он днем работает, а ночью, через день, дежурит.
Мы сидим на топчане в его вагончике и пьем, прихлебывая, "Майский чай".
- ...Можно и такой вариант: одному в трапезной на лавках, только сдвинуть их надо, а другой вот тут, - он похлопал по сиденью, - я телогрейки дам, постелите...
- А ты?
- Я ночью не ложусь теперь. Да вы не беспокойтесь, до обеда высплюсь, я привык уж.
- Ты как в наряде в армии.
- Я почитаю, похожу...
- Никак разбойнички повадились?
- Да нет, какие разбойнички... тут... в общем пьяные ломиться стали.
- Неужели?
- Ну. Лазить начали в последнее время.
- Похмелиться, что ли?
Парень хмыкнул и покрутил головой.
- А зачем?
- Ну... исповедаться что ли, - сказал он с улыбкой.
- Что, правда?
- Ну. Тут один через "рабицу" прорывался. У нас все этой сеткой огорожено. Я в храме ночевал тогда, слышу шум какой-то, выхожу, а он на крыльце стоит. Лицо, руки, все в крови, с перил капало... "Мне батюшку срочно надо," - говорит. Плачет... Еле уговорил его до утра обождать...
Парень опустил глаза и улыбнулся:
- Пока по "02" звонил, он лег у трапезной и заснул. Три раза звонил, не верят. Потом приехали на "Жигулях", увезли его в багажнике...
- Как в багажнике?
- Избили сначала, потом туда.
- Зачем избили?
- Не знаю, он сонный был.
- А зачем по "02" то? Звонил бы "03"... Он улыбнулся и пожал плечами.
- Другой тоже... ночью. Помню, прилег вот здесь, вдруг бабах кто-то в стенку, стенка-то железная. Звон, что в колокольне, выхожу, как дурной... Вижу - стоит, качается за воротами. Камнями кидался. Говорю, ты чего хулиганишь? А он - "Мне с попом вашим поговорить нужно". Он здесь не ночует, говорю. Не верит. Завтра приходи, говорю, к службе, он тебя выслушает. Часа два убеждал. Ушел. И еще было...
- Потом-то приходили?
- Нет, ни разу. Сколько было случаев - никто не пришел. Он посмотрел в открытую дверь вагончика.
- Что-то с мужиками творится такое...
Ночевал я в трапезной, на лавке. Происшествий не было.
Ночью мне плакалось. Приснился пионерский лагерь, приезд отца с мамой в родительский день. Мы сидим с сестренкой на берегу речки, нас кормят сладостями, отец подзывает ребят из моего отряда - местных деревенских, и тоже угощает их и шутит с ними, они так вежливо берут и уходят, и подмигивают мне, как ни в чем ни бывало... А я опять не могу рассказать, как они избивают меня, как заставляют искать им окурки, как подкарауливают меня с сестренкой, когда мы видимся с ней, как пугают ее и хохочут, и как я, зверея, набрасываюсь на них с палкой или с камнями, и никому, никому не известно, чего мне стоит каждый раз успокаивать напуганного, несмышленого человечка, смешить ее и дурачиться, зная при том, что меня ждет, когда я вернусь в отряд... Не могу я этого рассказать, потому что девать нас родителям некуда - оба работают и забрать все равно не смогут... Я молчу еще и потому, что маме нельзя огорчаться, у нее и так больное сердце, да и отца не хочу я видеть расстроенным и злым, ему так весело... и еще потому, что не приучен я жаловаться, хотя они и старше меня! Но ведь родительская защита, вот же она, совсем близко, так рядом спасение...или отмщение!
- Ты чего, сынок? - спрашивает отец.
- Все нормально, пап.
А внутри все жжет от обиды!
- Сыночек, еще две недельки и мы приедем за вами, - целует и гладит мама.
Мы прощаемся и уходим в лагерь, я веду сестренку за ручку и уже не сдерживаю слез.
В Смоленске заехали мы в несколько храмов, предлагая везде свой товар. Но положение у всех одинаковое: средств почти нет. И мы отдаем книги в долг. Пора уезжать, впереди Москва. Перекусив, отправляемся через центр, назад, к Днепру.
Старый город совсем неплох, по-прежнему "держит марку", домовит, фасадист. Да и что из себя такое город, именитый город без "высшего архитектурного общества"? без представительства своих лучших подданных? Вот они, обступают нас... Солидные "дяди" собрались, нечего сказать, всякому цену знают, посмотришь - так не квартал, а присутственное место какое-то, в юбилейный день сюда уж в простой одежонке не сунешься: что ни дом, то и господин, честь имеет представиться, ни перед кем не спасует - хоть цоколем, хоть фронтоном с портиком, как ни повернется, все на нем, как мундир кавалерский... а то и повыше бери - иначе как "Ваше превосходительство" и не назовешь, все по чину, изволите видеть: ордер дорический, антаблемент, восемь колонн с каннелюрами, флигеля, ну и картуши само собой, с вензелями... в общем, знатное общество, уж никак не ниже чем "Ваше степенство": глянешь на такого купчину - вот тебе ярусы в четыре ряда с итальянскими окнами, и балюстрады у него, и под карнизом арабесками пущено, и кариатиды имеются со всеми достоинствами, да мало того - он тебе сбоку еще и эркер выставит, а каков портал! И ведь не поспоришь - на них вся городская стать и держится...
Спускаемся к мосту. А вот и Днепр, муаровый, как лента славы, спокоен. Прощаемая со Смоленском, с его доблестной горой, с его кручами...Пока стоят они, будет стоять и он - славнейший камень России!
К МОСКВЕ
После Сафонове первая деревня - Хорошонки! Все, дуем в Москву! А кругом благодать - березовый рай! Холм Жидиновский, река Вязьма, мост. Карабкаемся букашкой по долгим холмам. Хмелита, грибоедовский родовой уголок. Направо город Вязьма. Сычевка. Осташкове Царево-Займище, заимка царская значит - летняя резиденция. Саматы. Батюшково... Из одних только названий можно роман написать. Шапкино. Село Вышнево. А земля - Всевышнего! Распестрелись буренки речными камешками на выгоне. Каржень. Пошли гулять карусели! Разгулялся народец березовый на волюшке, куда ни глянь... То соберется кучно, то расступится-растянется толпой, то хороводить начнет, а то вот уж и к самой дороге набежали, глядят, ишь как разбелелись, как на празднике... А то стоят семейками отдельно, все семейки разные, по подобию нашему, человеческому, и у каждой своя судьба, своя долюшка. Ваулино. Верея. Небо тучное, раскатистое. Погромыхивает.
Отяково... Рубанул дождь, накрылось серой водой Еремино. Шумим по лужам, машинки блестят леденцами. Весело! Кубинка забрала весь ливень себе. Дальше опять солнышко...
Скоро понакатит Москва, а вместе с нею и оставленная, как бы на время, жизнь.
* Журнальный вариант повести. Полный текст читайте в очередной книге серии "библиотечка журнала "Фома'
** Эммаус - селение близ Иерусалима, с которым связано Евангельское повествование о трапезе с воскресшим Христом толов Куки и Клеопы. Там, в напоминание им, Господь киляет хлеб со своими учениками, и они узнают в Нем воскресшего Своего Учителя.
