
В последние годы в России, да и во всем мире, очевиден всплеск интереса к документальному кино. Телевизионные каналы предоставляют неигровым фильмам лучшее время, в кинотеатрах их уже не крутят в качестве бесплатного приложения перед началом "настоящего кино", самые известные режиссеры активно снимают non-fiction. Недавно появившаяся православная документалистика тоже на подъеме, правда, пока не столько качественно, сколько количественно. На общем фоне фильмы режиссера Петра СОЛДАТЕНКОВА выделяются особым, ни с чем не сравнимым почерком мастера, профессионала. В его работах предстают сложные, противоречивые судьбы сильных и мужественных людей – Владимира Высоцкого и Нестора Махно, писателя Артура Макарова и актера Леонида Оболенского, Булата Окуджавы и священника Сергия Колчеева. Это фильмы-портреты, которые позволяют зрителю заглянуть не только в чужую, но, что важнее, и в свою собственную душу.
Фильм Петра Солдатенкова “Мой отец Сергий” (“Киностудия ПС”, 2004 год) награжден почетным дипломом кинофестиваля "Золотой Витязь" (Иркутск, 2004 год), дипломом кинофестиваля "Послание к человеку" (Санкт-Петербург, 2004 год) – за лучший фильм в спецпрограмме "Русь Православная" и Серебряной медалью Сергия Радонежского на кинофестивале "Радонеж" (Москва, 2004 год).
– Когда у Вас появилось первое влечение к “десятой музе”, к кинематографу?
– В седьмом классе. Я прочел книжку Романа Кармена и потом в школьном сочинении написал, что хочу быть кинооператором, путешествовать по миру и показывать этот мир всем людям. Тогда же я увидел во Дворце пионеров объявление о приеме в кино-фотостудию. Пришел записываться, а руководитель мне говорит: “Хочешь снимать кино? А фотографию изучил досконально?”. Вообще-то я еще в шестом классе щелкал “Сменой”, проявлял в бачке пленку и печатал ужасные мутные фотографии, которые через две недели желтели. А тут мне дают в руки “Зенит” и говорят: “Сейчас ты снимешь своего друга (я пришел с другом) вот здесь, на этом стуле, при помощи вот этих осветительных приборов. Потом мы сразу проявим пленку и посмотрим, что ты умеешь”. А я “зеркалку” держу в руках впервые в жизни!.. В общем, вместо кнопки спуска я нажимал на кнопку для обратной перемотки. Какое там кино!..
– Первая неудача Вас не расстроила?
– Расстроила. Поэтому я и стал серьезно заниматься фотографией. Мне повезло, потому что руководил студией замечательный человек, Виктор Муршель – фоторепортер и художник, который нас, школяров, увлек на всю жизнь. С фотоаппаратом я не расставался. Девиз был, как у Анри Картье-Брессона – “пленку в день”!
Через год пара моих работ попала на фотовыставку. А после я, еще учась в школе, и для газет стал снимать. Но главное, что именно там, в студийном коллективе, я понял, как трудно быть профессионалом. А уж профессионалом кино – и подавно!
– Получается, что Вы еще в школе знали о своем призвании, получили неплохую подготовку. Почему же не сразу решились поступать во ВГИК?
– Видимо, мне надо было поработать в разных местах, в том числе на строительстве линий электропередач, отслужить два года в армии, пять лет проработать на телевидении кинооператором – чтобы преодолеть страх перед мыслью о собственном предназначении. И только в двадцать пять лет я поступил во ВГИК, в мастерскую режиссуры документального фильма.
– О ком был Ваш дипломный фильм?
– Он назывался “Визит к счастливому человеку”. Фильм-портрет Леонида Леонидовича Оболенского – старейшего русского кинематографиста, человека трагической биографии. Он был учеником Льва Кулешова, близким знакомым Маяковского и Родченко, в 20-е годы – режиссером первого советского звукового фильма “Кирпичики”, в 30-е – помощником Сергея Эйзенштейна, в 40-е и 50-е – добровольцем московского ополчения, военнопленным в немецких и заключенным в советских лагерях, в 60-е – скитальцем по окраинам страны, и только в 70-е стал востребованным киноактером с неподражаемым аристократическим обликом...
Так как сценарий кафедра не утверждала, я стал снимать на 16-миллиметровую кинопленку “подпольно”. Оператором был Сережа Астахов, который уже в институте получил кличку “классик”. Потом, с его помощью, этот материал перевели на 35-миллиметровую пленку, и я защищался таким вот “любительским” кино. А сценарий утвердили, когда уже был сделан основной монтаж. Дали денег на досъемки, чтобы нам было на что съездить в Ленинград и в Нарву, где Леонида Леонидовича в роли тамплиера сжигали на костре в фильме “Ларец Марии Медичи”. Это было после четвертого курса, летом 1980 года.
В то лето умер Владимир Высоцкий... Так получилось, что я снимал его похороны – 16-миллиметровой камерой, на взятую взаймы пленку.
Владимир Высоцкий
– Петр Яковлевич, расскажите, пожалуйста поподробнее, как судьба свела Вас с Высоцким?
– Это отдельная история. Познакомился я с ним осенью 1977 года. Пришел к служебному входу Театра на Таганке и стал ждать. Узнал я его по голосу. Я представился – сказал, что студент, что хочу снимать о нем фильм. Он взглянул остро, оценивающе: “Снимай, только не бери меня за горло...”, – и предложил посмотреть спектакль “Гамлет”. Я сидел в шестом ряду, Высоцкий со сцены говорил прямо со мной – глаза в глаза... Я был потрясен.
– А как складывалась судьба фильма дальше?
– Материала... Был материал, снятый в 1978 году на концерте в Зеленограде. В институте на фильм о Высоцком я подавал заявки каждый год. Но кафедра тему не утверждала. Высоцкий даже для студенческого документального кино был персоной “нон-грата”. И он это понимал лучше, чем я. Но, тем не менее, в 1980 году мы составили подробный съемочный план из десяти-двенадцати эпизодов на ближайший месяц. Мы договорились, что ежедневно, в 12 часов дня, в полной готовности к съемкам, я буду ему звонить. Кто же знал, что это будет последний месяц жизни Высоцкого? Хотя он-то чувствовал – или знал? – и активностью своей хотел преодолеть неизбежность. Не смог, не хватило сил... Как я уже говорил, мне выпало снимать похороны Высоцкого. Это было чудо – что дали снять, что не отобрали пленку.
– Как сложилась судьба Вашего замысла после смерти Высоцкого?
– Всю осень, зиму и весну дипломного пятого курса – да и лето 81 года – я прожил под знаком “фильма о Высоцком”. Я снимал в Театре на Таганке, на Малой Грузинской улице, в квартире Владимира Семеновича, во время поминок, снимал первые вечера памяти в Домах культуры, ездил в деревню, где жил Артур Макаров, в артель, где работал Вадим Туманов, в зону строгого режима на Урал. Скопился солидный материал, но работать не дали – хотя в институте ходатаями за эту работу выступали Сергей Герасимов и Тамара Макарова. Но решал не ректор, решали в КГБ и в ЦК партии. По цепочке посредников до меня дошла такая фраза: “Пусть не мучается сам и не мучает других людей, пусть защищает диплом, который у него готов, и едет работать”. И я по распределению уехал в Ленинград – на Ленинградскую студию документальных фильмов. А коробки с материалом о Высоцком кочевали по квартирам моих друзей до 1988 года, когда мне предложили сделать фильм на Свердловской киностудии. Это был фильм “Я не люблю”.
Годом раньше я ушел со студии “на свободные хлеба” – и с тех пор по мере сил делаю фильмы по своим сценариям и несу ответственность за эту свободу.
Отец Сергий
– Герой вашей картины “Мой отец Сергий” менее знаменит, чем Высоцкий или Оболенский...
– С Сергеем Колчеевым я познакомился в 1976 году, когда впервые пришел в дом своего педагога – Юрия Владимировича Колчеева. Он работал на “Мосфильме”, а параллельно вел во ВГИКе курс актерского мастерства (Юрий Владимирович скончался 13 февраля 2006 года. Похоронен на Преображенском кладбище рядом с отцом Сергием). Тогда-то и скользнул впервые по периферии сознания будущий отец Сергий. Он был студентом журфака МГУ, причем подающим большие надежды. Внешне – худощавый блондин с задумчивыми глазами и безукоризненными манерами. Позже я был невольным свидетелем домашней драмы, когда Сергей бросил университет буквально перед защитой диплома. Добровольно и осознанно он отказался от карьеры журналиста-международника. Это был личный протест честного человека, не желавшего участвовать во всеобщем вранье. Сергей ушел в армию, потом женился, снял квартиру и стал писать картины – пейзажи русской глубинки с непременными силуэтами заброшенных церквей. Потом поступил во ВГИК, получил диплом художника-постановщика. И вдруг, неожиданно для всех – уход в священники! Да еще в Богом забытые, как говорится, места – в Вологодский край!
– Вас удивил такой поворот судьбы?
– Как ни странно, у меня он не вызвал особого изумления, даже показался закономерным, характерным для Сергея. Когда он стал батюшкой, наши встречи стали крайне редки. Но за несколько месяцев до его смерти, в октябре 2002 года, мы встретились в Москве. Я, конечно, ничего не знал ни о его болезни, ни о тех проблемах, которые сжигали его, но что-то заставило меня вдруг покаянно воскликнуть: “А ведь возьму вот и приеду, наконец, в Никольск! Весной приеду, с камерой!..”, – на что отец Сергий, как-то очень посерьёзнев лицом, сказал: “А чего ждать? Приезжай сейчас! И снимай, а?..” Но “сейчас” было невозможно – держали незавершенные дела... А зимой я узнал горькую правду – отец Сергий умирал в Москве, в квартире родителей... Я тогда снимал на Кольском полуострове, а когда вернулся, его уже похоронили.
Когда Юрий Владимирович Колчеев предложил мне начать съемки фильма, я не колебался ни секунды, потому что считал своим долгом сделать эту работу. Потом уже, в процессе, постепенно выкристаллизовывались идея и форма фильма, а сначала было лишь желание начать и горькая уверенность, что такой фильм необходим.
– Как родилась идея снимать фильм в форме монолога?
– Монолог отца, рассказывающего о своем сыне, ставшем ему духовным отцом – форма не только органичная, но и характерная для нашего времени. Возрождение веры идет очень непростым путем, и отец Сергий в этом смысле фигура знаковая. Он из числа тех “русских мальчиков”, которые взяли на себя нелегкую миссию воссоздания сословия священников, практически истребленного воинствующим атеизмом. Они, нынешние русские священники – плоть от плоти нашей странной жизни, со всеми ее духовными и физическими недугами.
А путь исцеления один – подвиг. Потому фильм и посвящен приходским батюшкам – несмотря на то, что мы рассказываем только об одной, индивидуальной, казалось бы, судьбе.
“Кино для своих”?
– Как Вы думаете, нам необходим отдельный православный кинематограф?
– Я думаю, что какого-то отдельного “православного” кинематографа не существует, хотя студия может быть названа “студией православных фильмов”, равно как и кинофестиваль может именовать себя “православным” – исходя из заявленных целей. Это допустимо. А вот кинематограф... Разве речь идет о каком-то особом способе передачи окружающей действительности на кинопленку или видеоноситель?
Суть – и беда – в том, что авторы фильмов на православную тематику зачастую не являются профессионалами, и заявлением, что фильм православный, как бы снимают с себя всю дальнейшую ответственность и за художественное воплощение темы, и за техническое качество своего произведения. Получается “кино для своих”, “home video”. Конечно, оно может способствовать миссионерскому деланию, но может ему и повредить.
– В православном кино, на мой взгляд, существует тенденция ухода от острых тем, неудобных вопросов. Получается такой религиозный “научпоп”...
– Научно-популярный подход в фильмах профессионалов-кинематографистов прежде всего связан, по-моему, с “человеческим фактором”. Подавляющее большинство авторов, режиссеров и операторов, снимающих фильмы о Православной Церкви – выходцы из научно-популярного кино и редакций учебного телевидения. Да и строгая организация самого материала – богослужения, церковных обрядов и таинств, каноничность молитв и церковных песнопений, литературы – затрудняет свободное обращение с ним. В общем, есть предпосылки для формализма.
Но есть и другая сторона вопроса. Если кино, пусть и документальное – искусство, то оно и создается, и живет по законам искусства, а эти законы несколько отличаются от законов веры. Это вопрос очень тонкий, здесь нет готового рецепта. Каждый художник решает его, в конечном счете, сам.
– Способно ли сегодня выжить независимое документальное кино? Поддерживается ли оно в нашей стране?
– Что такое независимое документальное кино, мне неизвестно. Документальное кино, при всей его органической связи с реальностью, зависимо – от человека, который это кино создает. А не зависимое от государственных чиновников, от интересов богатых “спонсоров”, от “духа мира сего”, от телевизионных “форматов”? Думаю, в России такое кино выжить способно. Но надеяться на триумфальное шествие по ковровой дорожке не надо. Да и нет никакого “независимого кино“ как течения или направления – есть, наверное, отдельные фильмы в разных жанрах, сделанные разными режиссерами с различными мотивировками своих целей.
– Но если говорить о Вас...
– Если говорить конкретно о себе – я вправе считать себя независимым режиссером документального кино (но не режиссером какого-то “независимого кино”) – потому что не завишу от заказа и связанных с этим средств на производство. Однако если быть честным, я не считаю это своим достоинством – скорее, независимость моя есть соединение различных факторов, в числе которых и обыкновенная “обломовская” лень.
– Герои всех Ваших фильмов – честные, сильные люди: Высоцкий, Макаров, Башлачев, Шевчук, отец Сергий... Кто мог бы стать героем Вашего будущего фильма?
– Однажды я спросил Владимира Семеновича Высоцкого: “Допустим, вы – режиссер документального кино. Какие бы фильмы вы стали снимать? О чем? Или – о ком?” Высоцкий ответил: “Я хотел бы снимать фильмы о свободных людях”.
Вот такая формула творчества. Она мне очень близка.