Глава первая о свойствах памяти, в которой ничего не происходит
Уникальность Хаяо Миядзаки в том, что буквально каждый может найти в его экзотическом мире собственное свое отражение. Пробиться памятью к детству из кокона «взрослости». Можем попробовать вместе прямо сейчас. Вспомните что-нибудь из своего детства. Какая-то не обязательно счастливая, но яркая история, которая случилась с вами, когда вы были совсем маленькими. Лето, песок, пляж, родители на берегу...
...Однажды летом, когда я был маленький, я чуть не утонул. В выходные, когда было жарко, мы с родителями ездили купаться. Мы садились в автобус, ЛИАЗ или «Икарус» с гармошкой, и ехали за город на пруд. Там была дамба и большие железные плиты, которые нагревались на солнце и жгли пятки, так что можно было вставать на них и тут же спрыгивать обратно в песок.
Я забегал в воду далеко-далеко, так, чтобы доставать до дна только на цыпочках и еще немного, разворачивался, отталкивался ногами и плыл обратно к берегу. Папа и мама уже давно вышли на берег и ждали меня. Я забежал в самый-самый последний раз. Оттолкнулся, поплыл и… не достал до дна. Я выныривал, барахтался, тонул, снова выныривал. Вода попала мне в нос, но никто этого не замечал. Я хорошо помню это до сих пор, хотя с тех пор прошло почти 40 лет. Сейчас этот пруд засыпали, там построили дома…
— Хаку, знаешь, мне мама рассказывала, сама-то я почти ничего не помню, когда я была маленькая, я как-то упала в реку. Сейчас эту реку засыпали, там построили дома. Но я только что вспомнила. Вспомнила как она называлась. Она называлась Янтарная речка, Куаку-гава. Твое настоящее имя — Куаку-гава.
— Тихиро, спасибо, мое настоящее имя Нигихаями Кохакунуси — Хозяин реки («Унесенные призраками», 2001).
Это возвращение имен, восстановление связи с собой настоящим — одно из важных посланий нам Хаяо Мияздаки. Уверен, что и на ваше детское воспоминание тоже найдется отклик в его картинах.
Глава вторая. Банальность
Меня всегда поражало, как истории Миядзаки близки нам, людям, выросшим в 90-е на книгах Чехова и Достоевского, Сэлинджера и Воннегута, стихах Моррисона и Башлачева. Как опыт экзистенциалистов, истории маленьких героев, потерянного голодного нищего поколения, у которого есть мечта, — как это все срезонировало с японскими мультфильмами, которые не очень-то и японские и не совсем мультфильмы.
У нынешнего поколения, кажется, все немного иначе. Моему старшему сыну Степану 17, и он программист. Чтение не самое любимое его занятие. И тем не менее недавно он прочел «Преступление и наказание». И ему понравилось. Я был просто счастлив. Хотя, если задуматься, чему тут радоваться? Голодный нищий студент убил мерзкую старушку (ох уж эти старушки у Миядзаки! Любит он их, прямо как-то особенно любит!). И потом этот студент так себя заел, что ни копейки из награбленного не потратил, а напротив, пошел и сдался властям, тем самым доказав, что таки да, тварь он дрожащая и права никакого он не имеет.
Когда я спросил Степана, что он думает про Миядзаки, он ответил: в целом — нормально, но скучновато. Хороший герой против злого злодея, это так предсказуемо. (Как будто «Преступление и наказание» такое непредсказуемое! «Татьяна, русская душою, сама не зная почему…» Впрочем, к Пушкину мы еще вернемся, когда будем переходить по двум жердочкам через ручей в Страну чудес).
Степан был прав. Миядзаки — банален. Он классно рисует, он хорошо умеет рассказывать истории, чередовать планы, динамику, сюжетные арки. Но он — прост. Он — предсказуем.
Когда я поделился этим в телеграм-канале «Фомы», мне поставили целых три дизлайка. Мне написали: он ничего не понимает, как можно говорить, что Миядзаки — это просто?! Миядзаки — это глубины! Миядзаки — это пласты! Миядзаки — голова!
И я, конечно, как человек, тоже читавший Достоевского, задумался, а не ошибся ли я в своих оценках. Поразмыслив, однако, я решил не отказываться от своих слов и упрямо стоять на своем. Миядзаки — банален. Миядзаки — предсказуем. Миядзаки — прост.
Но подождите, прежде чем вам возмутиться, я скажу слова в свое оправдание.
Глава третья. Сказка сказок
Перед тем, как написать этот текст, я пересмотрел все фильмы Миядзаки. Бóльшую часть из них я видел лет 20 назад, какие-то — лет 10, а некоторые новые не видел вовсе. Я посмотрел их все, и вот что я думаю по этому поводу.
Миядзаки — японский Андерсен XX века (а еще — Льюис или даже Льюис Кэрролл!). Пишут, он решил стать мангаку (художником японских комиксов — манги и анимэ) после того как увидел советский мультик 1957 года «Снежная королева». Миядзаки рассказывает сказки — современные и старинные, японские и европейские, вовсе небывалые волшебные. Но по сути — это одна и та же история. Прямо по Проппу. Меняются декорации, добавляются акценты. Но сама история остается неизменной. Возможно, я открыл Америку и так работает весь кинематограф. Но только вот у Миядзаки — из-за жанра ли анимации, цельности ли самого автора — это видно предельно ясно.
Вот эта история.
Главный герой сталкивается с какой-то задачей, конфликтом, который он должен самостоятельно разрешить. Так сложились обстоятельства, время пришло. Лежал на печи мужик 33 года, не замечал и вдруг осознал. И начал действовать.
Итак, начало. И сразу первая задача, которая должна показать нам и самому герою, что он — избранный. Что и не удивительно, ведь если бы это было не так, не было бы и самой сказки.
Эта первая задача становится триггером основного сюжета. Чтобы перейти на новый уровень, герой должен порвать с привычным окружением, родительским миром, символически перейти какой-то рубеж — туннель, горы, ручей. Да, по тому самому шаткому пушкинскому мосту. В этом настоящем или мистическом путешествии герой будет решать небольшие задачки, что-то терять, что-то обретать, найдет помощников — обычных мудрых пожилых людей, духов предков, необычных зверей, волшебные предметы. Часть из них он обретет, проявляя милосердие, часть — в качестве благодарности за свой труд, часть — получит по наследству, проявив почтительный интерес к своему прошлому.
Наконец, его путь (духовный или физический, хотя на самом деле очень редко эти пути расходятся, заметим в скобках) приведет его к основному конфликту. Который он разрешит, вооружась новым опытом и своими помощниками. В свою очередь само это решение даст ему принципиально новый опыт. И приблизит к финальной (но не к главной) битве. Где будет уже и катарсис, и порой прямое самопожертвование. Но совершенно точно — будет победа, которая, между прочим, и расставит все точки над i.
Принц выйдет из трех котлов с кипящим молоком еще краше и просветленнее, а его враги и прежние вожди будут нравственно посрамлены. Как кэрролловская Алиса, он станет из пешки Белой королевой. Пир, свадьба, по усам текло, в рот не попало.
Довольно скучно, по мнению моего старшего сына, с которым вы теперь, надеюсь, уже согласились.
Историк сказок назвал бы этот сюжет инициацией. Современная возрастная психология назовет это рождением личности. Профессор Дмитрий Леонтьев пишет, что личность возникает при определенном поступке в неопределенной ситуации. Различая при этом первое рождение, когда под руководством значимого взрослого у человека формируются ведущие мотивы его деятельности и их иерархия становится ядром личности и формируют её последующую деятельность. И второе рождение как осознание этих мотивов и — уже осознанный выбор. Это внутреннее перерождение героя и будет истинной целью всего сказочного путешествия.
Глава четвертая. Поколение теряется, а смыслы находятся
Фильмы Миядзаки можно определить как сказочный реализм. Для Миядзаки и его героев нет преграды между нашим миром и миром духовным. Встретить на улице города N говорящего кота — нормально, уехать из горящего под авианалётами Токио в провинцию и попасть в иное измерение — в порядке вещей, ехать на машине, свернуть не туда и оказаться в потустороннем мире, где сквалыжная Баба Яга держит бани для духов со всей Японии — проще простого.
— Не туда свернул, что ли? А может, напрямик поедем?
— И как обычно, заедем не туда («Унесенные призраками», 2001).
(Раньше я считал, что мама Тихиро ворчит на своего мужа, но она просто констатирует факт: с этим человеком всегда происходит что-то необычное. Понятно теперь, в кого у них такая Тихиро!)
Это соседство миров особо никого не удивляет. Но вот соприкоснуться с этим иным миром дано не всем. А кому дано?
«Вот кто вы такие! И все вы такие! — сказала мисс Стайн. — Вся молодёжь, побывавшая на войне. Вы — потерянное поколение».
Эти слова Гертруда Стайн (в изложении Хемингуэя) адресовала своему автомеханику. Он вернулся с фронта Первой мировой, а теперь, в автомастерской Парижа, не может или не хочет чинить ей сцепление.
«Со склонов Кокурико», 2011 (отрывок)
До того как я начал пересматривать Миядзаки, мне казалось, что опыт японца, прожившего, пусть и ребенком, Вторую мировую, должен быть чем-то схож с опытом европейских или американских писателей, гуманистов, прошедших войну и разочаровавшихся в мире. Я ошибался.
Миядзаки часто обращается к воспоминаниям, к категории памяти. Для него это не пыльные книги историков, не что-то отжившее.
«Ломать вещи, потому что они старые, то же самое что отказываться от памяти о прошлом. Это все равно что забывать людей, которые жили, потому что они умерли. Если вы не цените историю, то у вас нет будущего», — говорит юноша Сюн («Со склонов Кокурико», 2011).
А это уже принцесса Лапуты Сита: «В долине Гондоа есть песня: “Чтобы жить вместе с ветром, надо держаться за землю корнями, чтобы встречать весну вместе с птицами, надо переждать зиму вместе с зерном”. Можно обладать любым оружием, можно помыкать тысячами роботов, но ты не можешь жить, отделившись от земли» («Небесный замок Лапута», 1986).
Для Миядзаки память о прошлом — то, что дает смысл настоящему. Как о недавнем прошлом Сэн, которую на самом деле звали Тихиро. Или давнем прошлом Тихиро, когда она упала в речку («Унесенные призраками», 2001).
Для Миядзаки забывание равно утрата понимания сути вещей. Люди забыли, как был устроен мир в давние (райские!) времена и теперь ведут бессмысленные войны друг с другом и с миром. Даже не потому, что они злы. А потому что все их цели — ложные и неизбежно предполагают насилие друг над другом, насилие над миром, насилие над самими собой.
Благородная Эбаси («Принцесса Мононоке», 1997), которая заботится о своем народе, выкупает девочек из рабства, лично перевязывает раны прокаженных, хочет вырубить волшебный лес и построить больше плавилен. Будет больше металла, люди будут жить в достатке… А что для этого нужно убить зверей, древних богов и металл пойдет на пули и доспехи — что ж. Мир для неё — враждебен. С врагами — только так.
Может показаться, что Миядзаки — противник цивилизации, что он — против прогресса, плавилен и летающих роботов. Но нет. Он — противник перверсивного, эгоистичного, человекоцентричного мира. Может показаться, что он не любит людей. Но нет. Он не любит обессмысленную толпу, людей (даже обессмысленных!) он любит и глубоко сострадает им.
Его проживание опыта войны, в отличие от писателей потерянного поколения, вылилось не в отчаяние, не в пустоту, а в созидание, в обретение лиц и смыслов. И как бы мне ни хотелось обратного, его герои больше напоминают детей из Нарнии и хоббита Сэма англичан Льюиса и Толкина, нежели Билли Пилигрима или штаб-сержанта Икс американцев Воннегута и Сэлинджера. В общем, не зря в Японии правостороннее движение, да и живут они тоже на острове.
Глава пятая. Герой обретает свое лицо
В сказках всегда есть герой. А если он не герой — что ж, значит, не будет и сказки. (Прав, прав мой Степан: у героев сказок Миядзаки просто нет выбора, они должны победить.) И если потерянный автомеханик мисс Стайн, который не может даже сцепление на «форде» починить, не мужик, то герой сказки — всегда мужик. А мужик Миядзаки — всегда ребенок. И почти всегда этот ребенок — девочка. Часто — слабая, неуклюжая для нашего большого мира. «Ты же недотепа», — говорит Рин Тихиро («Унесенные призраками», 2001). Мы смотрим на мир глазами этой девочки. И то, что для взрослого в этом мире в порядке вещей, подростком внезапно осознается как изъян, испорченность, нарушение мирового порядка. По сути это и есть главный конфликт каждой из сказок Миядзаки.
Возрастной психолог заметит, что одним из главных свойств личности будет предельная честность. Не только перед другими, но, что важнее, перед самим собой. Ясность вúдения себя и мира. В отличие от человека толпы личность онтологически не может лгать. Обман изъязвляет её, портит её природу, как плесень. И главная черта «скучных» мальчиков и девочек Миядзаки — их предельная честность, то есть — цельность, целостность. Иначе — целомудрие.
Мальчик Махито («Мальчик и птица», 2023) отказывается от предложения остаться в ином (райском?) мире. Причина в том, что он недавно солгал своим родителям. Он подрался с одноклассниками и потом, чтобы не ходить в школу, сам ранил себя в голову камнем. И в конце своего волшебного путешествия он ясно понимает свой изъян: он обманул, он сам нанес себе эту рану, «а значит, злом запятнан я сам, я не могу прикасаться к чистому». И это честное признание обозначает в нем его новорожденную личность!
Второе качество, которое у героев Миядзаки нáпрочно, бытийственно связано с вопросом сохранения своей цельности, — непереносимость убийства. Человек толпы, конечно, может и постоянно в той или иной степени убивает себе подобных. Но для личности убийство невозможно. («Собака — личность. Личность — другое дело», — говорит головорез Джулс в тарантиновском «Криминальном чтиве», объясняя, почему он не стал бы есть собак). Для личности убийство почти равноценно самоубийству. Почти, потому что кому-то иногда дается небольшой шанс исправиться.
«Лучше быть свиньёй, чем фашистом», — говорит «хороший» пилот Порко Россо (1992), превратившийся в свинью после страшного воздушного боя, совершив убийство. И потом, когда он через много времени вспоминает это, он констатирует: это превращение было логичным и честным. В то время как кто-то после убийств ходит с человеческим лицом, как ни в чем не бывало, лицо Порко Россо становится адекватно его новой сущности. Но парадокс в том, что такое может произойти только с личностью.
«Нельзя убивать», — говорит девочка Навсикая из Долины ветров (1984), сначала научаясь этому от взрослого и мудрого Юпы, а потом сделав этот внешний опыт неотъемлемой частью своего внутреннего мира. «Нельзя убивать», — говорит принц Аситака («Принцесса Мононоке», 1997)…
Только бедные, забывшие правильное (райское!) мироустройство, запутавшиеся, эгоистичные и алчные люди могут дойти до убийства себе подобных. И это всегда приведет их только к саморазрушению.
«Мы в зале, а словно в саду! Стены просвечивают, а снаружи это выглядело каменной стеной! Такой город был, такая техника! Что же случилось?» — говорит мальчик Пазу, стоя в совершенно пустынном летающем городе, некогда владычествовавшем над всем миром («Небесный замок Лапута», 1986).
А вот как дух Кальцифер встречает своего хозяина Хаула, когда тот вернулся после «воздушного боя»: «Ну и вонь! От тебя пахнет горелой плотью и сталью. Будешь столько летать (в облике большой хищной птицы убивая врагов) — не сможешь стать человеком.
Хаул: Какая страшная война. От южных морей до северных границ всё в огне. На меня напали свои. Мелкие колдуны, обратившиеся чудищами.
Кальцифер: Они еще наплачутся! Столько натворили зла, что не смогут снова стать людьми.
Хаул: Им-то что. Как плакать — и то забудут…
При этом для миядзаковского подростка совершенно не имеет значения наше взрослое деление на своих и чужих. Он еще не натаскан в политике и не различает цвета флагов над строем ружей и опознавательных знаков на крыльях бомбардировщиков.
— И здесь они нашли нас. Летят охотиться на людей.
— Это враги или наши?
— Все они одинаковые («Ходячий замок Хаула», 2004).
В этот момент кто-то может тонко заметить, что Миядзаки здесь использует фильмы для продвижения своей антивоенной идеологии.
«Видно, Русь так уж сотворена, что всё в ней обновляется, кроме подобных нелепостей. Самая волшебная из волшебных сказок у нас едва ли избегнет упрека в покушении на оскорбление личности!» — писал некогда один русский поэт (шепотом: Лермонтов).
Но то, в чем наше взрослое ухо улавливает манифест пацифиста, в художественной вселенной Миядзаки — проговаривание естественного для его героев закона мироустройства. Да, они живут уже не в раю, но стараются жить так, чтобы по крайней мере то, что зависит лично от них, соответствовало тому прежнему райскому естественному миропорядку.
Посмотрите внимательно фильм «Навсикая из Долины ветров» (1984). Это буквально вольный пересказ книги Бытия. На отравленной после «семи дней огня» Земле, в мире постапокалипсиса, как после библейского грехопадения, люди ведут непрерывную войну. Они сражаются друг с другом и с самой Землей, ставшей по вине самих же людей враждебной, буквально породившей тернии и волчцы. Сражаются, чтобы построить прекрасный новый мир, мир, удобный для человека. А ради такого «важного дела», как собственное удобство, можно и убить.
Глава шестая. О пустоте, простоте и «Тошноте»
Недавно мы с женой и младшим сыном летели из Казани в Москву. В полете стюардессы проходили между рядами и просили выбросить мусор в контейнер. И довольно много людей что-то все время выкидывали. Удивительно, подумал я, оказывается, мы можем накопить мусор даже за полтора часа сидения в кресле на высоте 11 километров. На скорости 850 км/ч. Пока мы летели, то тут, то там включались лампочки вызова стюардесс. Что нам всем так срочно нужно на высоте 11 километров? Воды? Никогда ответ на вопрос, кто тебе подаст стакан воды перед смертью, не был таким неожиданным. Что бы ни случилось, нам, современным людям, нужен сервис — прямо сейчас.
Может быть это и не плохо.
Тварь ли я дрожащая или право имею?
Современный цивилизованный человек точно имеет право.
Но Миядзаки так не считает. Он определенно не сторонник общества потребления.
Его герой довольствуется нет, не малым, но — необходимым. Едой, одеждой, машиной, домом. Живет трудом, своим делом, каким бы оно ни было, высоким ли, низким — нет разницы, у каждого свой талант: талант художника, талант ведьмы-курьера или талант пекаря, кому какой дан («Ведьмина служба доставки», 1989).
Его простота — это не отсутствие сложности, это отсутствие лишнего, отсутствие мусора. В картинке фильма, в тексте, в отношениях с другими людьми и с миром, в самом себе.
У человека со сбитыми ценностями вместо простоты — пустота. И он жадно, ненасытно заполняет её чем попало. И порождает такое же что попало в ответ.
Вот родители Тихиро («Унесенные призраками», 2001) заходят в кафе (вообще-то это нормально — зайти всей семьей в кафе, замечу в скобках) и начинают обжираться едой, предназначенной не для них. И превращаются в свиней!
— Тихиро, попробуй!
— Не хочу, пойдемте отсюда, нас ведь будут ругать!
— Не бойся, ведь папа с тобой, и кошелек у папы есть.
В свинью превращается убивавший врагов пилот Порко Россо («Порко Россо», 1992). Раненный дух, вожак кабанов, теряет разум от боли и превращается в дикого зверя («Принцесса Мононоке», 1997). Он уже ничего не понимает, мечется, бросается на всех и в конце концов находит свою погибель, как обезумевшие гадаринские свиньи из Евангелия, в которых вселились бесы.
Обезумевший цивилизованный человек, как гадаринский поросенок, разрушает себя и вместе с собою — весь мир. Он выбрасывает столько мусора, что прекрасный Дух рек становится похож на Духа помоек («Унесенные призраками», 2001). Как Безликий, он хочет заполнить свою пустоту, но получает от таких же, как он, только много вкусной еды, внимания женщин и лести. Он платит за это фальшивым золотом, объедается так, что его раздувает, как кашалота, но не может насытиться.
Безликий говорит Сен-Тихиро: Хочешь поесть? Вкусно! Хочешь золото? Иди ко мне! Чего ты хочешь, чего желаешь?
Тихиро: Я не буду у тебя ничего брать. То, что мне нужно, ты мне дать не сможешь. Скажи, где твой дом? У тебя есть папа, мама?
Безликий: Нет. Я одинок, одинок... Сен нужна! Желай! Возьми! Золото!
Тихиро: Ты хочешь меня съесть?
Безликому нужна Тихиро, но он не знает, как подружиться с ней. Привычный для него паттерн — дать глиняное золото и проглотить — здесь не работает. Тихиро проявляет милосердие. Она дает ему горький пирожок, подарок Хозяина рек, благодарность за то, что она очистила его от мусора, которым люди завалили все водоемы. Она берегла этот пирожок для своих превратившихся в свиней родителей, но отдает раздувшемуся Безликому. И его начинает тошнить всем тем, что ему — в обмен на его глиняное золото — дали вместо любви люди. И пока он не вытошнит буквально всё, всю эту сартровскую «Тошноту», — он не приходит в норму. И уже вместе с Тихиро он находит свой новый дом, свое место, свое дело.
Точно так же после разрушающего (очищающего!) слова Пазу и Ситы, как прогнившие внутренности, сползает в море «боевая» часть «звезды смерти» — Лапуты. Пазу и Сита не надеялись выжить, но и не могли оставить всё так, как есть. И именно поэтому — выжили. Сохранилась и «садовая» часть летающей крепости. Оказалось, что корни огромного дерева держат весь этот небесный мир: и диковинный (райский!) сад, и трудолюбивых роботов-садовников, и сам летучий камень, благодаря которому Лапута может летать. Корни того самого дерева, которое хотел вырубить и сжечь начинающий тиран Муска:
«Весь мир вновь будет поклоняться Лапуте!.. Взгляни! Людишки падают вниз, как мусор!.. Лапута будет возрождаться снова и снова, сила Лапуты — это вечная мечта человечества!»
Глава предпоследняя. Кое-что о самом Миядзаки и о египетских пирамидах
«Скажи, что тебе больше нравится, мир с пирамидами или мир без пирамид? Человек во все времена мечтал о полете, но мечта эта проклята. Сейчас самолеты уже вовсю становятся орудием убийства и страшных разрушений. Но я все-таки предпочитаю мир с пирамидами. Ну а ты какой выберешь?» — говорит во сне юному инженеру Дзиро знаменитый итальянский авиаконструктор начала XX века граф Капрони («Ветер крепчает», 2013).
Хаяо Миядзаки родился в 1941 году в Токио. Отец был директором фабрики по изготовлению деталей для истребителей Zero. Детство прошло среди самолетов и авианалетов. Он жил в эвакуации. Его мама болела туберкулезом…
Если вам интересно, как прошло детство Миядзаки, посмотрите его фильм «Ветер крепчает» (2013). Там почти нет никакой мистики, зато много юнгианских снов. И хотя главный герой здесь совсем не мангаку, а инженер, конструктор знаменитых японских истребителей Zero, по сути — это автобиография самого Миядзаки.
Это очень реалистичная, необыкновенно романтичная и очень личная история. Миядзаки рассказал ее, когда ему было уже за 70. И история эта довольно печальная. Ведь какой бы прекрасной ни была мечта — мечта о покорении неба, — люди «все равно приспособят её или для коммерции, или для войны». Пока ты силен, пока «ветер крепок — старайся жить, старайся изо всех сил».
«Раньше, когда я летала, всё получалось само, а теперь я совсем перестала понимать, как это делается», — жалуется девочка-ведьма своей подруге-художнице — альтер-эго Миядзаки из фильма «Ведьмина служба доставки» (1989).
«В такие минуты надо себя пересилить, рисовать и рисовать до одурения. А если все равно не получается, тогда отложить бумагу, сходить погулять, и все вернется. Обязательно. Я чуть не спала с карандашами, а потом — хоп! — и перестало получаться, за что ни возьмусь — выходит ерунда. Заметила, что все время копирую чей-нибудь стиль, что все это уже где-то видела, а художнику надо искать свое. Тяжело было? И сейчас не легче. Но с того момента я стала лучше понимать, что такое живопись».
Но прошло четверть века упорного труда, и Миядзаки видит, чем заканчивается эта мечта: твои прекрасные самолеты бомбят твои прекрасные города под прекрасную музыку, как под «Полет валькирий».
Капрони: Это поле нашей мечты.
Дзиро: Похоже на преисподнюю.
Твоя долина из снов станет адом. Возможно, потому, что это было «хорошее место, чтобы забывать. Напали на Китай — забыли, поставили марионеточное правительство в Манчжурии — прекрасно! Забыли!..» (Ветер крепчает, 2013).
А может быть, и потому, что все прекрасные мечты человеческие — обречены. Даже такие прекрасные, как мечты о небе или океане — небе обитателей морей. Мечты, которым Миядзаки посвятил всё свое творчество. Всю свою жизнь.
Капрони: Смотри, вот он — твой ZERO. Какая красота, ты хорошо поработал!
Дзиро: Но ни один из них не вернулся.
Капрони: Когда есть куда лететь — нет нужды возвращаться. Самолет — это прекрасная мечта, ждущая, когда ее проглотит небо.
Глава последняя. С небес на землю
Представьте мир постапокалипсиса. Высокоразвитая городская цивилизация. Все автомобили уже давно летают, как в эпопее Джорджа Лукаса. Двое приятелей-военных находят девушку-ангела, которую держали в плену на цепи какие-то культисты. Приятели передают её секретным ученым, а те собираются ставить над ней какие-то свои трансгуманистические эксперименты. Но эти двое не могут забыть эту встречу. Они крадут девушку и увозят её из города. На выезде висят таблички, предупреждающие, что снаружи — опасно. Но приятели всё равно едут. Ведь там, снаружи, в небе — дом этой девушки. И чтобы спасти её, своей жизни не жалко. Но неожиданно оказывается, что снаружи, до горизонта — поля зеленой травы, чистое небо, там — настоящая жизнь. А люди, живущие в своих высокотехнологичных подземных городах-бункерах, этого не знают. Выход свободен, пожалуйста! Сидят. Удобно. Привычно.
Приятели едут по этому зеленому морю и выпускают в голубое высокое небо крылатую девушку. Они освободили её. Но на самом деле это встреча с ней освободила их, это она вывела их из добровольной тюрьмы.
Пересказом короткометражки «На старт!» (1995) я, пожалуй, и закончу свой рассказ. Кстати, это тот редкий случай, когда герои Миядзаки не дети.
«Рыбка Поньо на утёсе», 2008 (трейлер)
«А что было потом? — спросила маленькая собачка Соня» (Андрей Усачев. «Умная собачка Соня»). Не знаю. Миядзаки не знает. Конец сказки — это конец.
Но в конце каждой сказки Миядзаки — предельная честность, простота и самоотречение детей, ценящих жизнь в целом больше, чем проявление этой жизни в самих себе. И этим спасающих не только себя, но и — весь мир.
Посмотрите на мальчика Сацукэ из «Рыбки Поньо на утёсе», на Пазу и Ситу из «Лапуты», на принца Аситаку из «Принцессы Мононоке», посмотрите на них, говорит Миядзаки. И будьте как эти дети. Потому что только так все мы, взрослые, можем остаться людьми.
