Просто представьте: вы узнали, что все в этом мире предопределено. Абсолютно все! Каждый ваш поступок, решение, выбор – это просто реализация какого-то сценария, а вы будто бы актер, который, сам того не ведая, играет какую-то роль. Вы полностью подчиняетесь бесперебойной системе причинно-следственных связей. Ни туда, ни сюда. Представили? Так вот, подобные концепции не раз рождались в истории человечества. И сегодня многие ученые считают точно также. «Но как же возможно быть свободным в таком мире?» – спросите вы.
На этот вопрос в проекте Академия «Фомы» отвечает Александр Доброхотов, доктор философских наук, ординарный профессор Высшей школы экономики.
Размышление в трех частях. Часть вторая
Мы уже пришли к заключению, что свобода иллюзорной быть не может (читайте первую часть - "Как Декарт победил Матрицу"). Однако нам могут возразить: «А что если человеческое сознание, работу которого все же стопроцентно определяют законы природы, на каком-то этапе своего развития само придумало идею свободы, а на более совершенном этапе – от неё отказалось? Причем и первый, и второй этап полностью детерминированы».
Но слово «полностью» тут – ловушка. Когда мы говорим «все детерминировано» или «ничто не детерминировано», мы по сути строим одну и ту же модель мира. Что толку от «полной детерминации», если я ее не знаю и в каждом конкретном случае на свой страх и риск должен сам ее находить (или не находить)?
Собственно, в этом и есть коллизия личной свободы и научной причинности. А кроме того, и с самой детерминацией не все так однозначно. Например, нотная партитура – это жесткая детерминация. Но каждый исполнитель воспроизводит ее по-своему, и мы видим в этой свободе источник исполнительского искусства. Или последовательность кадров в фильме – тоже жесткая детерминация: раз уж он снят, тут ничего не изменишь. Но разве это делает бессмысленным его просмотр, который каждый раз может отозваться в восприятии зрителя по-разному?
Я хочу сказать, что «исполнение текста», чем бы он ни был, не противоречит свободе. Гомеровский Ахилл это хорошо понимал, когда узнал от волшебных коней, что обречен на гибель, но может избежать ее, выйдя из «игры». Но это же моя жизнь, сказал он, я должен ее исполнить, иначе какой же я Ахилл!
Хотя, конечно, и тут можно возразить: Ахилл все-таки имел дело с античной «судьбой», а законы природы выбора не оставляют. Тогда вот вам другой пример.
Как рассуждают юристы? Они изначально принимают за аксиому, что человек – если он адекватен и психически здоров – свободен. А значит, оказавшись перед некоторым выбором, он сам выбирает, совершить или не совершить преступление. И никакая современная нейробиология юристу не указ. В противном случае любой преступник мог бы заявить, что его противоправные действия были предопределены работой мозга, который принял решение за него, а сам он - лишь инструмент этой умственной силы.
Сам факт появления закона как раз и связан с тем, что человек может поступать по-разному, что существует альтернатива, выбор. И закон лишь регламентирует социально одобряемое и неодобряемое поведение.
Можно сказать, что человек не обладает свободой, а сам и есть свобода. Она — сущность человека как образа и подобия Божия. Но свобода – не произвол. И свобода выбора – не безграничное количество возможностей, а возможность по-разному отнестись к чему-то, согласиться с этим или нет, оправдать или осудить.
Только человек обладает свободой воли. И совершенно не важно, как устроен этот носитель свободы: в какой семье он родился, какие книги читал, с какими людьми общался, каковы его генетические корни. Внутри этой непрерывной цепи причинно-следственных связей есть «реле», способные эту цепь включать или отключать - то есть говорить событию/мысли «да» или «нет».
Современные нейробиологи проводят эксперименты, которые показывают: в какой-то момент «загорается лампочка», которая сигнализирует, что человеческий мозг принимает решение за несколько мгновений до того, как мы его осознаем. Но к самим этим экспериментам есть вопросы.
Как, например, перевести язык этой условной «лампочки» на язык наших решений? Вот, скажем, какой-то внешний наблюдатель-ученый следит, как вы сидите за экраном компьютера, на котором появляется вопрос, и вам нужно ответить «да» или «нет». Вы принимаете решение и делаете клик. Но при этом наблюдатель может не отследить, например, тот конкретный момент, когда вы приняли решение, или не учесть, что вам потребовалось какое-то время, чтобы его отрефлексировать, обдумать.
Допустим, нейрофизиологи дали нам достоверную запись последовательности нейронных связей и установили их связь с актами воли. Но чтобы увидеть в этом детерминацию, надо, чтобы эта связь была еще и однозначной. Чтобы данное состояние нейронов приводило именно к данному состоянию воли. И дело не в том, что мы пока не можем установить такую однозначную связь, а в том, что это в принципе некорректная задача, поскольку мы имеем дело с несводимыми друг к другу реальностями.
Однако я даже готов поверить этому эксперименту. Мы и без ученых знаем, что человек часто принимает решение подсознательно, а уже потом осознает его в качестве «своего». Но ведь он уже себя убедил в чем-то — на этом подсознательном уровне. Чаша весов уже качнулась в ту или иную сторону. Кроме того, за принятием подсознательного выбора следует уже сознательное его осмысление, анализ. И я должен дать за него отчет, то есть перевести мое решение в сферу сознания. Вспомним юристов: почему опьянение является отягчающим обстоятельством, а не извинением? Да потому что за свои бессознательные состояния мы тоже отвечаем, если сохраняем вменяемость.
Даже если ради мысленного эксперимента допустить некую систему всеобщего предопределения, в которой Бог еще до начала мира определил одних людей ко спасению, а других к погибели, я все равно останусь свободным - хотя бы в том, что к этой мировой предопределенности должен как-то отнестись. Конечно, Жан Кальвин, один из создателей такой теологической концепции, мог бы возразить, мол, и то, как я буду соотноситься с предопределением, тоже предопределено. Но это уже значения не имеет, потому что в тот момент, когда я соотношу свой поступок с мыслью о нем, когда я думаю над своим поступком, пусть даже горько осознавая его предопределенность, я рождаюсь как нравственный субъект, рефлексирующий, несущий ответственность, а значит — свободный.
В этом заключается главное открытие христианской философии в понимании свободы. Свобода связывается не с природой человека, а с Богом. И именно поэтому она не может быть выведена из того, как работает человеческий мозг. Свобода — только Богом данный дар. В Евангелии от Иоанна мы читаем: «И познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Ин 8:32). А истина в христианстве — это не информация, это преображение человека. Она делает его свободным от мира причинно-следственных связей. И потому уже не так важно, как наука объясняет это явление. Она лишь описывает некоторые внешние механизмы, однако вскрыть саму сущность свободы не может.
Чтобы прояснить то, что сказано выше, позволю себе одно отступление. Известно, что любое наше высказывание можно сделать истинным, используя некоторый оборот речи. Когда я, например, говорю: «Кажется, мне жарко», это высказывание тут же становится истинным, хотя в следующий момент мне, может быть, станет холодно. Но когда я утверждаю, что мне в данный момент времени в этом конкретном помещении жарко, я просто фиксирую то, что здесь и сейчас дано лично мне в самосознании. И ошибки, а значит, и лжи здесь быть не может.
Каждый раз, когда я предваряю свое высказывание такими словами, как «кажется», «полагаю», «смею предположить», я сразу же делаю его истинным (если, конечно, это не преднамеренная ложь). Но если я стану утверждать, что, например, «в кафе высокая температура», такое высказывание уже можно будет проверить, используя определенный измерительный прибор. И после проверки, станет ясно, ложно оно или истинно. На мой взгляд, это помогает понять, что свобода не может быть выведена из внешних факторов. Самоопределение (даже не обязательно - нравственное) - это такое состояние сознания, которое не нуждается в физической интерпретации, проверке, измерении. Потому что речь идет о том, что произошло не в мире объективной температуры, а в мире моей свободной рефлексии.
Конечно, полезно изучать устройство человеческого мозга: например, для решения медицинских проблем или для того, чтобы создать искусственный интеллект. Но в реальной жизни, если человек совершит некоторый поступок, я не стану интересоваться, какая комбинация нейронных сетей стала тому причиной. Я задам ему конкретный вопрос: почему вы так поступили?
Можно даже допустить предельную ситуацию: скажем, я узнал, что все мои действия предопределены цепочкой материальных причин. Лично для меня это что-то изменит? Нет. Я продолжу жить дальше, и буду точно так же принимать решения на базе своих, быть может, ограниченных знаний, желаний, импульсов. Даже зная, что все предопределено, я сам лично буду отвечать за свои поступки, оставаясь в мире свободы.
Обратите внимание: здесь нет ни слова о Боге. Это очевидные вещи. Но такое понимание свободы окончательно сформировалось именно в христианской философии. И это как раз то единственное, в чем человек отрывается от природы, становясь богоподобным. Как я уже говорил выше, в христианстве истина – не набор фактов, а Сам Бог, преображающий человека на пути богопознания.
Продолжение следует...
