Её звали Варвара Семёновна. Иногда мы (да и родители) сокращали ее до Варвары. Или Варварио. Не знаю, почему. Она носила очки с желтыми дужками. Не знаю, были ли они золотыми. Губы ее привычно складывались в напомаженную гузку.
Она говорила «протвинь». А я уже знал, что говорить надо «противень». Я это вычитал. Читать я рано начал, нынешние так рано не умеют.
Варвара Семёновна была крупная немолодая женщина. Она могла дать затрещину. Но больше всего она напоминала большую теплую курицу, к которой жались цыплята. Она была всем сразу: наставником, судьей, защитницей и сфинксом, разгадать назначение которого нам, «в» классу, не было дано.
Фамилию одной девочки из класса, Тани, она так и не научилась верно произносить. За четыре года, которые тогда длилось начальное образование. Фамилия была Семёнычева. «Семеныче’ва, к доске». Та покорно шла. «Я Семёнычева, - сказала она однажды, отчаявшись. – Се-мё-ны-че-ва». «Семеныче’ва, к доске», - отозвалась глыба по имени Варвара Семёновна. Таня вздохнула и пошла.
Варварио писала буквально каллиграфически. Если она ставила в тетрадь пятерку, то это была пятерка-шедевр. Она махала крылом словно чайка, она плыла лодочкой, ее бока наливались нажимом, а волосяные линии истончались донельзя. Двойка выражала презрение.
Однажды я получил первую (но не последнюю) двойку. Странно, но тогда я думал, что смогу избежать двоек. Зачем они? Откуда возьмутся? И впервые в жизни легкомысленно забыл дома то ли тетрадь, то ли контурные карты. Варвара не пожалела. Подумаешь, первый раз! Подумаешь, отличник! А я был в начальной школе то отличник, то ударник. Хорошист. Она мне, в соответствии с базовыми понятиями о справедливости, поставила, или, как тогда говорили, «влепила» два шара. Двояшечку. Гуся. Пару. Парашу.
Я потом много чего еще забывал и много куда опаздывал. Но ту первую двойку хорошо помню. Нельзя сказать, что она меня уберегла от забывчивости или опозданий, но зато навсегда отучила винить в своей несобранности кого-то, кроме себя.
Кстати, это слово – «несобранность» - очень атмосферное, аксеновское, из «Апельсинов из Марокко» теперь вообще забыто. А когда- то девушки женихам отказывали: несобранный ты. И те шли, не солоно хлебавши.
Но это к слову.
Однако же лучше той двойки я помню одну пятерку. А дело было так. Вызвали меня к доске на разборе контрольной работы по арифметике. И я лихо, не споткнувшись решил какой-то там пример. И сел обратно за парту. Страшно довольный. Варвара же, поставив оценку в журнал, сняла очки с желтыми дужками и сказала: «А вот ты зря так радуешься, Володя. У тебя есть сосед, Петя. И Петя получил по контрольной двойку. Вы сидите рядом, вы живете рядом. У тебя пятерка, а у него – двойка. Разве это справедливо?»
Я не понял. Не справедливо? Причем тут Петя? Петя не совсем рядом и жил. А в маленьком домике, неподалеку от нашего пятиэтажного. Мама его работала уборщицей «на трех работах» и, если я приходил к Пете домой поиграть, мазала нам маслом по куску хлеба и посыпала сахаром. В виде лакомства. Пете арифметика не давалась. Но он прекрасно умел вырезать в деревяшке дырки стамеской. А когда делаешь деревянный револьвер, то дырка абсолютно необходима.
Короче, Варварио поставила задачу, чтобы Петя в следующий раз получил хотя бы трояк. И пока я его «подтягивал», так это тогда называлось, я обнаружил, что он не знает очень многого, ну, не понимает, как сносить, когда складываешь или вычитаешь в столбик. И что я многого не умею и не понимаю. В частности, почему теплые ботинки покупает Пете родительский комитет. Эти ботинки для малоимущих были просто проклятьем тогдашней школы, что очень точно подмечено в одном советском фильме. Их приносили и раздавали демонстративно, при всех, а потом попрекали: тебе ботинки дали, а ты учишься плохо.
Тройку Петя получил. А вот четверку – ну никак. Варвара видела, как мы стараемся. Но «натянуть» четверку не хотела. Не могла. И не умела.
У нее на блузе бывала приколота крупная нелепая брошь. Она вела у нас даже уроки пения, что, честно сказать, ей не вполне давалось. Но мы пели «вперед продвигались отряды спартаковцев, смелых бойцов» лучше всех в школе.
Лучше всего ей удалось преподать нам, спартаковцам (и наверное даже привить) некоторые важные ценности, которые теперь я назвал бы христианскими. Однажды она вернула родительскому комитету подарок к дате – какую-то вазу. И сказала, свернув губы гузкой: «Лучше еще пару ботинок купите Петьке. Он кочевряжится, а мать чуть не плакала, благодарила».
Эту вазу, двойку и ботинки я помню до сих пор.
