Один из самых моих любимых кинорежиссеров Алексей Балабанов, так рано умерший, взошел на жирной и потной, веселой и кровавой почве девяностых. Балабанов пробовал начать издалека и снял «Замок» по Кафке, где универсальное чиновное инферно сыграл Алексей Герман (если можно назвать игрой пару статичных планов пустоглазого Кламма). Но начинать Арканаром, которым много лет спустя финишировал опустошенный Герман, оказалось не вполне продуктивно. Усредненная бездна равнодушного кафкианского зла, равнодушно, невидимыми жерновами перемалывающая некоего землемера, явно проигрывала драме, которая разыгрывалась в родной стране, под боком. В ближайшей бане. В колодцах питерских дворов. В пустых цехах уральских заводов. В кочегарках, где советский офицер, прошедший Афган, пишет книгу о своем якутском народе, сжигает трупы, которые ему поставляют бандиты и мстит за смерть поруганной дочери, как и не снилось ворошиловскому стрелку.
Балабанову не раз предъявляли такую претензию: слишком густо. Слишком мрачно. Худшее в человеке и времени проступает кислотой, заливает трупным ядом. Особенно досталось «Грузу 200», за который, поскольку Балабанов отмалчивался, вступался продюсер Сергей Сельянов. Помню, мы в редакции «Известий» наседали: ну что ж такое? Ну, право, ну, помилуйте, жили мы в СССР, было всякое, но чтобы труп любимого да вывалить на койку к неодетой, прикованной наручниками девушке – ну, увольте, не припомним. Сельянов ярился, злился, порывался уйти – но устало объснял: Балабанов не помилует. Балабанов так устроен. Он как перегонный куб – гонит из перебродившей бражки отечественных будней жестокосердный первач своего киноискусства. Которое валит с ног надежно, как пулемет. С тяжелым и неизбежным похмельем, с чувством дикой вины, с горячечным искажением мира, которое и позволяет заглянуть в самую его потаенную суть, в самую печенку, в самое стыдное, самое тайное. Только так. Без вариантов.
Он не то, чтобы «так видит», это даже пошленько про него подумать. Он так живет. Не хотите? Нутро выворачивает? Страшно? Не смотрите.
Смотрели, чего уж там. Бездна притягательна. Он это про нас знал.
Конечно, делая такое кино Балабанов выдал и собственные тайные пристрастия, мотивы, страхи, упования. Но выдал он и нечто куда более важное: в каждом его фильме была некая эфемерная, но ощутимая летучая субстанция. Он лишь однажды, в последнем фильме «Я тоже хочу», который заканчивал, зная о скорой своей смерти, поименовал ее прямо: неутолимая жажда счастья. Под всей этой золой, коростой, под запекшимися бинтами.
Те, кто не чуял этого в балабановских фильмах, не смогут и полюбить их. Для них режиссер останется автором «Брата-2», самого отчаянного и светлого его фильма. И галереи все более и более монструозных архетипических образов, которые бродят у него из фильма в фильм. Как неприкаянные неодетые девахи, неотступно следующие за режиссером от «Замка» сквозь «Брата» – прямиком в «Я тоже хочу».
Одну из них – проститутку, освоившую свое ремесло ради спасения больной матери – запросто заберет фантастическая, но подозрительно похожая на турбозажигалку «колокольня счастья» из последнего фильма. Она по мысли Балабанова простодушна и безвинна, высшая неназванная сила поймет это и пустит к счастью. А вот режиссер… Режиссер навеки скорчится на пороге колокольни, повторяя вместе с героями «Я тоже счастья хочу».
Но не пустили. Сам Балабанов себя туда и не пустил – вот каков итог его последнего фильма, ибо в своей вселенной режиссер-сценарист сам царь и бог. И уж в фильме-то финал мог себе придумать любой. Однако с безжалостной убежденностью он уравнял себя с теми, кто не допущен до счастья, а таковых героев в фильмах у Балабанова большинство. И это, по правде говоря, совпадает с реальным положением дел: много ли счастливых мы видим вокруг?
Я уже прочел, что последнее кино Балабанова расшифровывается как религиозная, христианская притча. Читать это интересно. Но мне кажется, что притчей является не только и не столько последний, самый простой и ясный балабановский фильм. Вся жизнь этого до судорог понятного и до мурашек загадочного художника – притча. В чем сила, брат? В правде, это мы поняли. А что, если к счастью тебя не пускает правда о себе самом? И что ты выберешь, зная это – безмятежное счастье или всё-таки притягательный грех, облегчающий морфий – всю жизнь снимать кино о том, что составляет нутряную тайну тебя самого, твоего поколения и твоего времени – так, как ты всё это понимаешь?
Ответу, который дает нам Балабанов, не обязательно следовать, да не каждому дано. Но думать об этом горестно, сладко и жутко – чего ж вам еще? Весь он тут.
