В соцсеть меня втянул один давнишний приятель и сотрудник, который долго рассказывал, как там у них занятно, приятно и не глупо. Ушел я из сети, когда там обсуждали трагедию Крымска. Когда мимо голубоглазых якобы свидетелей, якобы стоявших по горло в воде, якобы проплывали сотни, а то и тысячи трупов. Потом я в сеть вернулся, потому что... А уже втянулся, вот и весь ответ. Не смог без сети. Стала частью.
Там у меня около двух с половиной тысяч друзей. Не рекорд, но и не мало. Это, кстати, интересный самотест: а я хочу больше? Я завидую тем, у кого уже пять – технологический предел? Не то, чтобы спать не могу, но иногда думаю, а почему у Васи больше? Думаю.
Но потом я замечаю, что лайков-то у Васи ничуть не больше моего! (Зачем я вообще это замечаю?) И реальных друзей, читающих мои заметки, интересующихся моими фотографиями, ссылками, репликами – не больше сотни, наверное. Как и у Васи. И это успокаивает. (Неужели я тревожился? Зачем?)
Но тут же ставит другой вопрос: а остальные? Они зачем попросились ко мне в друзья? (Сам я за редчайшим исключением не стучусь к людям. Почему? Потому, что не хочу получить ответ «Нет» или молчание. Я раз послал запрос одному знаменитому музыканту, с которым знаком по жизни. Он молчок. Потом, через погода: Володь, извини, не заметил! А я уже успел подумать всякого). Может, они тайно читают меня, не оставляя ни малейшего следа? Вряд ли. Скорее всего, они получили мое согласие, удовлетворенно отметили про себя «Вот, еще один!» — и, собственно всё. Они для этого и запрашивали.
Какие-то мои фотографии внезапно собирают повышенное количество лайков и откликов. И вот что я заметил. Чемпионами становятся самые простые, я бы сказал, непритязательные, но задушевные снимки. Например, винограда, который растет у моей калитки. Ночной реки, которая переливается ртутью. Калязинской колокольни. Осенней ягоды, прихваченной ледяным дождем. Такие снимки вызывают из двухтысячной толщи друзей на свет Божий несколько новых фамилий, каждый раз разных, но больше всего у меня активничают те, кого я реально знаю, с кем прежде работал, встречался, кого с интересом читаю и я.
По разным обстоятельствам я не имею возможности видеться с ними часто, и тут соцсеть незаменима. Именно эта ее роль – связующая – между людьми, реально друг другу интересными и близкими, собственно, и примиряет меня с сетью. Оправдывает ее существование. Раньше люди письма друг другу писали. Теперь посты — почты, не даром слово на новую реальность перешло. Общение происходит быстрее, соответствует эпохе, но если переписываются интересные друг другу люди, обстоятельная эпистолярность, хоть и дроблена диалогом на каждодневные кусочки, но по сути сохраняется в том новом виде.
Отдельная пикантность в том, что диалоги могут теоретически прочитать все, кому не лень, и некоторых критиков (жену мою, к примеру) данный факт корежит: зачем эта публичность? Чего ты в ней нашел? Переписку читать чужим не принято! Что за новости? Ну, что это не новости – опустим. А вот публичность доверительности – это вещь действительно важная. Она, как мне кажется, уменьшает количество неискренности, лицемерия, а то, что последнего критически много в мире – вам любой Сноуден скажет. Поэтому я практически не принимаю в друзья людей под псевдонимами – анонимных безответственных откровений, хоть от ума идущих, хоть от глупости, мне не надоть. Устал я от них. Наелся. Хотя... Я делаю так: лезу к ищущим моего внимания псевдонимщикам на личные стены. Смотрю, что за граждане. Иногда вдруг угадываю, кто прячтся, чаще нет. И в порядке исключения принимаю дружбу. И никогда еще не пожалел об этом.
И вообще, есть у меня категория прекрасных, виртуальных друзей, которых я никогда не видел в реальности. А переписываемся так, словно виделись. И это тоже очень важная для меня часть. Для меня она означает, что в каком-то смысле виртуальные бытование и размышление, творчество, симпатии и антипатии для меня (и для них) равны реальным. Хочу ли я встретиться с ними за пределами сети? Не обязательно. Старинно выражаясь, нам хватает духовного общения, и, возможно, создание этого небольшого мира, свободного от быта, и есть прибавочная стоимость соцсети.
Теперь важный вопрос: хомячок ли я? Можно ли меня куда-нибудь вовлечь, материал ли я для арабской весны, с восторгом ли я пощу и комментирую? Участвую ли в спорах? Увы, иногда я замечаю, что какой-то грызун во мне живет. Иногда меня неудержимо тянет пошутить в русле злободневной темы – дым ли это над папским дворцом, губернаторские оговорочки по Фрейду, особо бессмыленный закон. И иногда я не сдерживаюсь, шучу. Но чаще сдерживаю себя. Потому, что если есть в сети что-то дьявольское, вредное и иссушающее душу, так это следование виртуальной колее. Она далеко может завести. Честно, страшновато смотреть, как предельно отформатированные либералы и этатисты, «пживые» и «неполживые», не важно какие, но, действуя в рамках своих стай, мимоходом выжигают человеческое в себе, превращаясь в самблезубых хомячков. «Кладбище домашних животных» Романовой, которая так назвала скорбный мемориал – вот что ставит для меня непреодолимую границу в спорах об оппозиции. О войне, о прошлом, об СССР. И о будущем, что самое важное.
Я понимаю, что если человек так думает, то интернет, перефразируя следователя Подберезкина, не виноват. Но в чем-то, граждане судьи, и он виноват! Именно он упростил и ускорил продвижение постыдного. Снял ограничения на глумливость. Это черная сторона сети. И я в ней еще и затем, чтоб как-то этому противостоять, как бы наивно, напыщенно или самонадеяно эти ни звучало.
А, может, я просто не люблю, когда есть уголки жизни, где меня нет.
