Церковь после Октября: как выжить в кровавую эпоху?

Гонения

— Во время проведения Поместного Собора уже начались гонения на Церковь, а к моменту интронизации Патриарха к власти уже пришли большевики. При них процесс гонений развивался постепенно или скачкообразно?

— Начиналось все как низовое, стихийное явление, причем началось еще при власти Временного правительства. Порой эти убийства были чистой уголовщиной, совершаемой с целью ограбления или в пьяном кураже. Но были и убийства, имеющие политическую, идеологическую мотивацию. Например, убийство 31 октября 1917 года (по старому стилю) в Царском Селе протоиерея Иоанна Кочурова. Здесь сознательно убивают священника, который возглавил крестный ход в защиту Церкви. И таких случаев в регионах становится все больше и больше.

Конечно, Православие (равно как и все прочие религии) воспринималось большевиками как идейный враг, с которым никакой компромисс невозможен, который в конечном счете должен быть уничтожен. Однако это была задача стратегическая, большевики не собирались решить ее мгновенно. В той программе, которая имелась у них к моменту захвата власти, конечно же, имелись антирелигиозные пункты. Например, Декрет о земле предусматривал национализацию в том числе и монастырских земель, и земель, принадлежащих церковным приходам. Или вот, забрав у Церкви функцию ЗАГСов, большевики изъяли из храмов метрические книги, то есть приходскую собственность. Но все-таки о том, что у Церкви надо отобрать вообще все права, в программе РСДРП(б) не говорилось.

Тем не менее, реальная практика большевизма отличалась от того, что писали в своих трудах их лидеры. Придя к власти и укрепившись, они действительно начали системно бороться с религией вообще и с Церковью в частности.

Системой это начало становится в начале 1918 года. От правовых и имущественных ограничений большевики перешли уже непосредственно к репрессиям против духовенства и верующих.

Но тут нужно пояснить важный момент. Не надо думать, что прямо с 25 октября 1917 года всякое убийство священника происходило непосредственно по распоряжению Совнаркома.

— Но кто же совершал эти убийства? Это была инициатива местных властей, или те выполняли распоряжения свыше?

— Таких директив сверху до сентября 1918 года, когда был официально объявлен красный террор*, не было. Во всяком случае, таких документов не обнаружено. Но вот инициатива местных властей, проявление «революционного самосознания» — такое было. А самое главное, что сверху хоть и не давали непосредственных указаний, но вовсе и не пресекали подобные выходки. Они были, так сказать, в тренде, сам дух и настрой новой власти провоцировали людей на агрессию по отношению к духовенству.

Кроме того, у нас, когда мы смотрим на события 1917–1918 годов, зачастую срабатывает аберрация сознания, вызванная знанием того, как обстояло дело в последующие годы. Нам кажется, что у большевиков сразу же была выстроена вертикаль власти, что в регионах всё происходило исключительно по приказам из Петрограда.

Но это не так. Какой-нибудь местный комиссар или глава Совета рабочих депутатов мог арестовать или расстрелять кого угодно, совершенно не задумываясь, как на это посмотрит товарищ Ленин. Тем более что товарищ Ленин особо и не возражал. Так, например, был убит епископ Тобольский Гермоген (Долганов). Это была местная инициатива. Но инициатива, объективно полезная высшему руководству большевиков.

То есть, если местный комиссар, руководствуясь революционным правосознанием, берет отряд чекистов и идет кого-то расстреливать, а на следующий день из Петрограда не приезжает другой отряд и не смещает комиссара за самоуправство — значит, комиссар проводит политику, поддерживаемую высшей государственной властью.

Надо понимать, что в тот период положение большевиков было еще довольно непрочно, нестабильно, и репрессивные методы они для того и применяли, чтобы удержаться у власти. То есть репрессии происходили не для того, чтобы ущемить именно Церковь, а просто чтобы всех запугать и тем самым утвердить свою власть (справедливости ради замечу, что террор, погромы и массовые казни совершали не только большевики).

Ну и тот разгул уголовщины, что начался буквально с марта 1917 года, никуда не делся, и жертвами его становились в том числе и священнослужители. Кстати сказать, нередко уголовники, отпущенные по амнистии Временным правительством, встраивались в структуру новой власти, то есть в Советы. Очень многие из них стали активными большевиками. Маргиналы влились во власть и сами стали властью, и определяли на местах в том числе и антицерковную политику.

— Во время Гражданской войны гонения на Церковь заключались только в закрытии храмов, арестах и расстрелах духовенства или еще в чем-то?

— Да, было и другое. Это закрытие банковских счетов епархий и духовных семинарий, лишение жалования и закрытие доступа к продовольственным складам. Например, возьмем духовные семинарии. В 1918 году они лишаются всего. Ни жалованья преподавателям, ни продуктов, ни дров — ничего. Как в таких условиях существовать? Вот и прекратилось духовное образование.

— А ограничение гражданских прав духовенства? Они ведь стали так называемыми «лишенцами»?

— Это случилось несколько позже, уже в 1920-е годы. А в революционную эпоху, наоборот, многие священнослужители активно устремились в высшие учебные заведения — и им сначала никто в том не препятствовал. Но ведь эти учебные заведения большевики сразу же начали реорганизовывать на свой лад, и поэтому постепенно возникали разные ограничения.

А кардинальные изменения произошли уже после эпохи красного террора, в 1919 году. Теперь уже на основании, с одной стороны, ряда большевистских декретов, а с другой — правоприменительной практики на местах духовенству перекрываются возможности и получать образование, и участвовать в общественной жизни.

Введение патриаршества

— Можно ли говорить о том, что введение патриаршества на Соборе стало ответом на начавшиеся гонения большевиков на Церковь? Ведь в документах, на основе которых начал работать Собор, не стоял вопрос о введении патриаршества. Тем не менее это произошло. Как так получилось?

— Это не был непосредственный ответ на гонения, тем более на гонения большевиков (вопрос о введении патриаршества начал обсуждаться, когда они еще не захватили власть). Тем не менее, эта тема встала в связи с общей обстановкой в стране.

Поместный Собор работал не только в формате общих собраний на основе предварительно подготовленной повестки. Там были отделы, посвященные обсуждению наиболее важных направлений. В частности, был отдел о высшем церковном управлении, и вот в ходе заседаний этого отдела и встал вопрос о необходимости для Церкви в это тяжелое время иметь Первоиерарха. Аргументация была такова: страну трясет, во всех сферах кризис — политический, военный, финансовый. Что будет дальше, совершенно непонятно, и в этой ситуации неопределенности коллегиальный способ управления Церковью может оказаться неэффективным. Решения придется принимать быстро, времени на неспешные дискуссии не будет, да и не факт, что вообще останется возможность такие дискуссии проводить. Поэтому нужен тот, кто возглавит Церковь, то есть Патриарх.

Эти идеи постоянно звучали в ходе обсуждений в отделе о высшем церковном управлении. Их не навязывал президиум, их не навязывал епископат, они поднимались самими выступающими. Причем, надо сказать, обсуждение происходило совершенно свободно. Любой участник Собора мог записаться в отдел о высшем церковном управлении и принять участие в дискуссиях. Требование было только одно: записавшись в какой-то отдел, надо было посещать его заседания.

— И что, участники Собора единодушно высказались за введение патриаршества?

— В октябре 1917 года вопрос о введении патриаршества был передан из отдела о высшем церковном управлении в общее собрание Собора — для голосования. А к этому времени посещаемость заседаний заметно снижается. Если на первых 15-17 общих заседаниях Собора присутствует около 400 человек, то к моменту обсуждения темы патриаршества присутствовало немногим более 300 участников. Причина понятна: происходящие в епархиях события вынуждали многих вернуться к месту своей службы. За введение патриаршества проголосовало большинство из этих присутствовавших трехсот, но всего-то участников Собора было зарегистрировано 565! Так что, если смотреть формально, действительно получается, что за восстановление в Церкви патриаршества проголосовало меньшинство. Но среди тех, кто вообще тогда голосовал, это все-таки было большинство.

И не будем забывать, что речь-то о церковном Соборе, а не просто о человеческом собрании. Здесь действовал Дух Святой, и принятое решение было принятием воли Божией.

— Были ли на Соборе люди, недовольные тем, что Патриархом был избран именно владыка Тихон (Беллавин)?

— Никаких документальных свидетельств тому не существует. Напомню, как вообще происходили выборы. Сперва участники Собора вносили предложения по кандидатурам, потом голосовали, и по результатам тайного голосования определилась тройка лидеров. Больше всего голосов набрал архиепископ Харьковский Антоний (Храповицкий), на втором месте был архиепископ Новгородский Арсений (Стадницкий), а на третьем — митрополит Московский Тихон (Беллавин). Но затем тянули жребий. И старец иеромонах Алексий (Соловьев) вынул бумажку с именем Тихона. Участники Собора восприняли это как волю Божию.

Интриги

— А когда у большевиков появилась мысль бороться с Церковью не только внешним давлением, но и разделяя ее изнутри?

— В конце 1917 года была создана ВЧК — Всероссийская чрезвычайная комиссия. У нее были разносторонние функции — прежде всего, конечно, борьба с контрреволюцией, выявления заговоров противников советской власти, но не только. ВЧК поручено было заниматься, например, ликвидацией детской беспризорности. Так вот, важной задачей ВЧК была и антирелигиозная работа. Именно эта структура и занялась ею, а не СНК (Совет народных комиссаров) и тем более не местные власти, которые формально были вроде бы ни при чем. Но, разумеется, ВЧК тут проводила общегосударственную политику, это не было какой-то самодеятельностью.

И сразу же, как ВЧК была создана, она начала мониторить ситуацию в Церкви, то есть выясняла, какие внутри церковного руководства настроения, какие противоречия, кто из духовенства способен на компромисс с советской властью. Этот процесс мониторинга продолжался примерно с момента завершения Собора до 1922 года, когда «перспективные люди» в Церкви были найдены и организованы в движение обновленчества, иначе еще называемое «Живой Церковью». Обновленцы видели свою цель в полном преобразовании церковного управления, в модернизации богослужения и в поддержке всех преобразований советской власти.

— А в чем была основная цель чекистов? Подчинить себе всю Российскую Православную Церковь, сделать ее послушной и управляемой?

— Повторю то, о чем уже говорил: конечной целью большевиков было полное уничтожение религии. Атеизм для них был не только личным убеждением, но и руководством к действию. Согласно их учению, религиозная вера была не только заблуждением, но и прямой помехой построению коммунистического общества. Поэтому в перспективе они рассчитывали на то, что Церкви вообще не будет.

Однако это для них была долговременная перспектива, а на ближайшие годы задача была иной — расколоть Церковь, стравить внутри нее разные силы и тем самым пускай и не уничтожить ее полностью, но ослабить настолько, чтобы она не представляла никакой опасности, никакой идейной конкуренции. Возможно, впрочем, кто-то из высших чинов ВЧК и надеялся полностью подмять под себя Церковь, полностью заменить ее обновленцами, но так это или не так, мы не знаем. Факт тот, что эти планы не осуществились. Ситуация, в том числе и внутрицерковная, оказалась гораздо сложнее, чем они думали. Конечно, раскол нанес серьезный удар по единству Церкви и ее стабильности, осложнил ее выживание в условиях атеистического государства. Но масштаб этого раскола оказался гораздо скромнее, нежели чекисты рассчитывали.

— То есть движение обновленцев было незначительным, просто его, как сейчас бы сказали, распиарили с помощью информационных технологий?

— Я бы не сказал, что это была жалкая горстка отступников. Определенная социальная база у обновленчества, конечно, была. Хотя бы уже потому, что у чекистов просто не было объективной возможности нанять столько «агентов влияния» внутри Церкви. Такие тоже, конечно, были, но в основном в обновленцы шли священники, еще с дореволюционных времен недовольные своими епископами, шли люди с какими-то обидами, амбициями. То есть тут сказывалась сословная неудовлетворенность клира. И, наконец, тут были и куда более очевидные причины. Революция и Гражданская война очень сильно ухудшили финансовое и социальное состояние клириков, и многим из них хотелось улучшить свою жизнь здесь и сейчас. Речь не только о материальном положении, но и о том, что людям хотелось ощущения безопасности, защищенности. И они шли к обновленцам, надеясь, что это им как-то поможет.

Сейчас иногда говорят, что в обновленцы шли только те, чья вера была слабая. Мне такой подход кажется наивным. Нет жесткой корреляции между уровнем личной веры и тем путем, каким пошел в те годы человек — остался ли он в Церкви Патриарха Тихона, ушел ли к обновленцам, ушел ли в какой-то правый раскол. Действительность гораздо сложнее, парадоксальнее и трагичнее. И факт в том, что определенные социальные — подчеркну, не духовные, а именно социальные! — основы у обновленческого раскола были.

— Была ли у обновленцев поддержка мирян, или это чисто клерикальное движение?

— Нельзя сказать, чтобы мирян там совсем уж не было. Но факты и исторические документы показывают, что обновленческие храмы наполнялись гораздо хуже, чем храмы Церкви, оставшейся верной своим канонам.

Протест

— А как реагировал простой народ на преследования духовенства? Были ли какие-то попытки защитить своих священников?

— Такие попытки были, несмотря на то, что большинство людей попросту боялись вмешиваться — ведь советская власть с самого начала утверждалась прежде всего силой оружия, а не словом. Но все-таки на протяжении нескольких лет у людей еще сохранялась иллюзия, будто с большевиками возможен цивилизованный диалог. Поэтому местами происходил мирный протест.

Вот яркий пример: в 1918–1919 годах в Саратове проходил показательный процесс против местного духовенства. Инспирировал его сам Троцкий. Почему именно Саратов? Потому что в то время он находился недалеко от фронта Гражданской войны. Всюду, где севернее, уже власть большевиков, где южнее — или идет война, или у власти белогвардейцы. Видимо, целью процесса было показать всем еще не до конца покоренным: вот что бывает с теми, с кем нам, большевикам, не по пути.

Поэтому осудить решили и викарного епископа, и весь епархиальный совет. Что происходит дальше? Люди подписывают письма в защиту духовенства. Подписывают уже после того, как обвиняемые осуждены революционным трибуналом. И подписей этих было 10 тысяч. А население Саратова в те годы было 100-110 тысяч человек. То есть каждый десятый житель подписал. И на самом деле даже больше, потому что 100 тысяч — это ведь считая с детьми. Вы можете представить, чтобы сейчас, к примеру, каждый десятый житель Москвы подписал письмо в защиту кого-либо? Фактически весь город встал за свое духовенство, и большевики испугались — большинство обвиняемых отпустили. Кроме епископа Германа и священника Михаила Платонова. Их позднее, в 1919 году расстреляли, причем не по приговору революционного трибунала, а просто по решению местной ЧК.

Бывает, что сейчас в различных сетевых дискуссиях звучит мысль: как же так, почему огромный, многомиллионный русский православный народ не защитил своих священников? И объясняют это слабостью веры. Но тот, кто так считает, совершенно не представляет себе ситуацию тех лет. Большевики действовали крайне жестоко, и рядовому обывателю очень трудно было с ними бороться, трудно было что-то противопоставить их напору. Но в первые годы советской власти противодействие еще было. Видимо, сказывались дореволюционные традиции взаимовыручки, взаимопомощи, совместного сосуществования. Большевики разрушили их не сразу, им для этого потребовались десятилетия. Заметьте, что, говоря о коллективизме, они реально делали людей полнейшими индивидуалистами, неспособными на самоорганизацию и на пребывание в какой-либо общине. Исключения, конечно, были, но я говорю об основной тенденции.

— А протест всегда был мирным? Были ли случаи силового противостояния?

— Несколько таких случаев мы знаем. Например, в январе 1918 года в Петрограде известная большевичка Александра Коллонтай намеревалась занять Александро-Невскую лавру под нужды наркомата просвещения, привела туда революционных матросов. Но люди их попросту не впустили, ударили в набат, собралась огромная толпа. А вскоре в защиту Лавры в Петрограде прошел многочисленный крестный ход, на который собралось более 250 тысяч человек.

В деревнях очень активно сопротивлялись воинским командам, посылаемым местными властями с целью закрытия храмов. И нередко путем такого сопротивления приход удавалось отстоять.

Наиболее яркий пример силового противостояния — события в городе Шуя (Ивановская область). 15 марта 1922 года жители города, в основном рабочие, вышли на центральную городскую площадь, чтобы не допустить изъятия церковных ценностей из Воскресенского собора. Большевики расстреляли эту толпу из пулеметов. Кстати, именно после шуйских событий Ленин написал 19 марта секретное письмо членам Политбюро, где советовал: «Чем большее число представителей реакционной буржуазии и реакционного духовенства удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать».

Впрочем, шуйские события — это исключение. Массовых силовых протестов не было, потому что на фоне ужасов красного террора воля у большинства людей была парализована, ими руководил страх. Они, может, и хотели защитить своего священника и свой храм, но понимали, что моментально погибнут, что их тут же расстреляют по законам революционного времени.

Что касается начавшегося в 1922 году изъятия церковных ценностей, то этому чаще всего сопротивлялись по-тихому. Прятали эти ценности, пытались откупиться, отдавая что-то менее важное, то есть воспринимая это изъятие как своего рода оброк.

— А какова была реальная цель кампании по изъятию церковных ценностей 1922 года? Официально-то объявляли, что ценности продадут и на вырученные деньги купят хлеб для голодающих Поволжья...

— А реальных целей было две. Во-первых, подправить бюджет большевиков, а во-вторых, свести на нет Церковь как общественную силу. Отсюда и организация раскола, отсюда и запрет церковного комитета помощи голодающим. В самом деле, зачем им был нужен церковный комитет? Он бы реально помогал голодающим, причем изыскал бы для этого средства без необходимости изымать то, что для православных христиан является святыней.

Нет, нужен был только государственный комитет помощи голодающим, сокращенно называемый Помгол, чья деятельность была абсолютно непрозрачна. Мы до сих пор не до конца знаем, куда именно ушли реквизированные церковные ценности. Известно, что еще в 1930-е годы они продавались за рубеж через государственную систему торговли с иностранцами. Причем, что характерно, многие изъятые в храмах предметы искусства продавались по цене лома. То есть важнее было даже не наполнить тощий бюджет, а свести на нет влияние Церкви как общественной силы. И, конечно, свою роль сыграли фанатизм и мракобесие изымавших.

Сослагательное наклонение

— А как большевики воспринимали Патриарха Тихона — как главу всей Церкви или как лидера одной из внутрицерковной группировок?

— Чтобы ответить на этот вопрос, нужно различать внешнюю риторику большевиков, рассчитанную на массы, и то, что они говорили между собой. Например, в уже упоминавшемся секретном письме Ленина от 19 марта 1922 года сказано: «Самого Патриарха Тихона, я думаю, целесообразно нам не трогать, хотя он несомненно стоит во главе всего этого мятежа рабовладельцев. Относительно него надо дать секретную директиву Госполитупру, чтобы все связи этого деятеля были как можно точнее и подробнее наблюдаемы и вскрываемы, именно в данный момент. Обязать Дзержинского, Уншлихта лично делать об этом доклад в Политбюро еженедельно». Отсюда видно, что, во-первых, Ленин воспринимал Патриарха Тихона как главную фигуру в Церкви, а во-вторых, придавал огромное значение слежке за ним.

Большевики называли Патриарха Тихона контрреволюционером, а верных ему епископов и священников — «тихоновцами». Они так и говорили — «Тихоновская Церковь», не употребляли наименование «Поместная Православная Российская Церковь» (именно так наша Церковь официально именовалась до 1943 года, когда она стала называться Русской Православной Церковью. — Прим. ред.), то есть в своей пропаганде стремились персонифицировать Церковь, связать ее в сознании масс с конкретным именем — и тем самым продемонстрировать, что никакой народной поддержки у нее нет. В самом деле, не будет же наш советский народ поддерживать Церковь «этого контрреволюционера»!

То есть на словах называя Патриарха Тихона лидером какой-то внутрицерковной группировки, большевики прекрасно понимали, что он фактически возглавляет всю Церковь, что обновленцы и прочие раскольники никакой реальной конкуренции составить не могут. Тот же «главный атеист» Емельян Ярославский (урожденный Миней Израильевич Губельман), идеолог и руководитель антирелигиозной политики в СССР, председатель Союза воинствующих безбожников. — Прим. ред.) в своей пропаганде исходил именно из того, что Патриарх Тихон — законный глава Церкви.

— А у самого Патриарха Тихона за несколько лет его патриаршества менялось ли отношение к советской власти?

— Я думаю, внутреннее отношение не менялось, он сразу понял суть большевизма и никаких иллюзий по этому поводу не испытывал, ничего хорошего от новой власти не ждал. А вот на внешнем плане, на уровне риторики, изменения были. Постепенно от открытых обличений (как в январе 1918 года, когда Патриарх опубликовал свое знаменитое воззвание, в котором осудил большевистскую идеологию и отлучил большевиков и их сторонников от Церкви) он перешел к более мягкой дипломатии. Причин несколько. Во-первых, он просто вынужден был это сделать из-за постоянного прессинга, домашних арестов. Это ведь изматывает, человек под таким прессингом теряет силы и его восприятие уже становится менее острым. Увы, это законы психологии, это в той или иной мере свойственно каждому из нас. А во-вторых, если в ноябре 1917 еще могло казаться, что большевики — это историческое недоразумение, что этот пузырь скоро лопнет, то уже к концу Гражданской войны стало ясно, что новая власть — это всерьез и надолго, и что она, к сожалению, имеет поддержку среди части народа. А стало быть, переть против нее грудью бесполезно.

— Я понимаю, конечно, что история не знает сослагательного наклонения, но давайте все-таки пофантазируем. Предположим, Патриарх Тихон продолжил бы предельно жесткую риторику в адрес большевиков. К чему бы это привело?

— Среди историков существует мнение, что Патриарх Тихон, выступив в начале 1918 года со своим воззванием против большевиков, стал косвенным виновником расстрела многих священников и епископов в 1918 году. Об этом еще в позднесоветское время писал профессор М.И. Одинцов, и в наше время некоторые исследователи говорят, что такая взаимосвязь якобы прослеживается по документам.

Но я придерживаюсь противоположной точки зрения. Мне кажется, выступлениям Патриарха, напротив, не хватало силы и резкости. А главное, в сопротивлении большевикам не хватало организованности. Почему не хватало — легко понять. Предыдущие церковные структуры, синодальные, были во многом сломаны, а новые структуры, созданные Собором, только-только выстраивались. Поэтому была трудность в исполнении на местах постановлений высшей церковной власти. А значит, сразу после издания большевиками Декрета об отделении Церкви от государства надо было встать в мирную, но жесткую, непреклонную оппозицию к тому, что происходит. К этой оппозиции надо было призывать с амвонов, призывать к сопротивлению любым антицерковным акциям. К мирному сопротивлению, подчеркиваю, без оружия. Потому что все равно уже терять было нечего, революция уже случилась и надеяться на доброе отношение новой власти не приходилось.

Я могу, конечно, ошибаться, но из истории мы видим, что мягкость по отношению к большевикам Церковь на том этапе не спасла. Спасла бы ее твердость? Это вопрос.

— Однако же Патриарх Тихон не благословил белое движение...

— Он совершенно правильно сделал, не благословив ни белых, ни красных. Именно так и должен был поступить церковный иерарх, исходящий в своих действиях из евангельских норм. Потому что не может Церковь благословлять на гражданскую войну, на братоубийственную бойню — независимо от того, кто в этой бойне более прав, а кто менее.

— Насколько гонения на русскую Церковь 1917–1927 годов уникальны на фоне общемировой церковной истории?

— Я думаю, все-таки уникальны. И дело не только в их огромном масштабе. Да, были гонения и раньше, в XVIII веке была, например, секуляризация, проводимая императрицей Екатериной Второй, были замученные священнослужители, взять того же епископа Арсения (Мациевича). Тем не менее не ставилась задача уничтожить Церковь как таковую, уничтожить православную веру как таковую. Или, скажем, падение Византийской империи в 1453 году. Турки, захватив Константинополь, устроили, конечно, жуткую резню, но они ведь тоже не ставили себе задачи уничтожить Православие подчистую. К тому же это все-таки было столкновением двух разных народов, разных культур. А в России в 1917 году гонители вышли из того же народа, что и гонимые. В этом и уникальность.

Конечно, в XX веке досталось не только нашей Церкви. Православие в балканских странах пережило множество трагедий. Чудовищные гонения на Католическую Церковь были в 1920–1930-х годах в Испании, в Мексике, и там тоже есть сонм новомучеников. Но мы оказались первыми.

— Как Вы считаете, может ли трагический опыт, который получила наша Церковь в прошлом веке, послужить гарантией того, что подобное больше не повторится, что Церковь способна противостоять новым гонениям?

— Этот опыт мог бы стать такой гарантией, если бы вся Церковь, то есть все воцерковленные православные люди были с ним хорошо знакомы, осмыслили бы его, пропустили бы через свое сердце. К сожалению, этого пока нет, несмотря на обилие материалов, обилие канонизаций новомучеников. Достаточно сказать, что до сих пор множество архивов не открыто, множество свидетельств гонений не опубликовано. Уверен, что полное и безоговорочное рассекречивание всех архивных документов до 1953 года — это насущная государственная задача ближайшайших лет.

Перед церковными учеными, историками, писателями, журналистами, издателями стоит общая задача: осмыслить то, что произошло, и донести это осмысление до церковного народа. Только тогда и будет закалка против возможных будущих трагедий.

* - Репрессии против потенциальных противников советской власти, осуществляемые на основании классового происхождения и объявленные в ответ на так называемый белый террор — расправы с большевиками и их сторонниками на территориях, находившихся под властью белых. — Прим. ред.