Тайна «Братьев Карамазовых»: Алеша должен был стать революционером и убить царя?

Свидетельство Суворина

Начнем с того, откуда вообще взялась версия о том, что Алеша Карамазов станет цареубийцей. Она основана на дневниковой записи известного литератора и издателя Алексея Сергеевича Суворина (1834–1912), много общавшегося с Достоевским.

Согласно записи Суворина, Достоевский «сказал, что напишет роман, где героем будет Алеша Карамазов. Он хотел его провести через монастырь и сделать революционером. Он совершил бы политическое преступление. Его бы казнили. Он искал бы правду, и в этих поисках, естественно, стал бы революционером...» («Дневник» (М.-Пг., 1923)).

Что такая запись действительно была — это несомненный факт. Вопрос в том, как его трактовать.

Есть две наиболее известные версии. Первая — это предположение, что Алеша совершит государственное преступление, а именно, цареубийство. Вот что писал известный исследователь творчества Достоевского Леонид Гроссман в своей книге о Достоевском в серии ЖЗЛ (издана в 1962 году):

«Главным героем эпопеи "Братья Карамазовы" Достоевский мыслил Алешу. Это был, видимо, жертвенный образ революционера-мученика. Страстный правдоискатель, он в юности прошел через увлечение религией и личностью Христа. Но из монастыря он пошел в мир, познал его страсти и страдания. Пережил бурный и мучительный роман с Лизой Хохлаковой. Душевно разбитый, он ищет смысла жизни в деятельности на пользу ближних. Ему нужны активность и подвиг. В общественной атмосфере конца 70-х годов он становится революционером. Его увлекает идея цареубийства как возбуждения всенародного восстания, в котором потонут все бедствия страны. Созерцательный инок становится активнейшим политическим деятелем. Он принимает участие в одном из покушений на Александра II. Он всходит на эшафот. Главный герой эпопеи о современной России раскрывает трагедию целой эпохи с ее обреченной властью и жертвенным молодым поколением».

Того же мнения придерживается доктор филологических наук Игорь Волгин в своей книге «Последний год жизни Достоевского» (издана в 2010 году). Там он приводит заметку от 26 мая 1880 года в одесской газете «Новороссийский телеграф»: «...из кое-каких слухов о дальнейшем содержании романа, слухов, распространившихся в петербургских литературных кружках, я могу сказать... что Алексей делается со временем сельским учителем и под влиянием каких-то особых психических процессов, совершающихся в его душе, он доходит даже до идеи о цареубийстве».

Но другие исследователи, напротив, склонны отвергать свидетельство Суворина, утверждая, что логика художественного развития героя и романа совершенно исключают возможность такого развития событий.

Мне же самой думается, что свидетельство Суворина абсолютно точно, логика текста и характера предполагает именно такое развитие событий, как описано у Суворина — но при этом ни в коем случае не такое, как считают сторонники версии о цареубийстве. Давайте разберемся, почему.

Отражение Христа

Из текста «Братьев Карамазовых» вполне убедительно следует, что в образе Алеши Карамазова прослеживаются параллели со Христом (вспомним, кстати, что такие же параллели Достоевский подразумевал и в романе «Идиот» применительно к его главному герою князю Льву Николаевичу Мышкину — то есть в «Братьях Карамазовых» он по-новому пытался решить ту же задачу).

Достаточно прозрачные намеки на это содержатся в предисловии к роману, «от автора» — тут мы видим голос самого Достоевского, а все последующее повествование идет уже от рассказчика, который, конечно, не тождественен автору.

Во-первых, на протяжении всего предисловия Достоевский именует своего героя, несмотря на юный возраст, по имени-отчеству, Алексеем Федоровичем. А если перевести это с греческого, то получится буквально «Защитник Божиего дара», что само по себе может служить описательным именованием Христа, принимающего смерть, чтобы восстановить в растлевшемся грехом человечестве и каждом человеческом теле целительное действие образа Божия — главного Божиего дара человеку.

Во-вторых, характеризуя своего героя, Достоевский употребляет слово «деятель». Но слово «деятель» в русском языке того времени имело несколько иные оттенки, чем сейчас — оно означало прежде всего «преобразователь». А преобразователь чего? Достоевский говорит, что он «деятель, но деятель неопределенный, не выяснившийся» — то есть не деятель в какой-нибудь области или сфере, а деятель вообще, над сферами и областями, деятель в целом. Как выяснится в главе «Кана Галилейская» — деятель над всею землею. Итак, перед нами преобразователь всей земли, то есть мира. Это тоже внятный намек на Христа.

В-третьих, приведу пространную цитату из предисловия: «это человек странный, даже чудак. Но странность и чудачество скорее вредят, чем дают право на внимание, особенно когда все стремятся к тому, чтоб объединить частности и найти хоть какой-нибудь общий толк во всеобщей бестолочи. Чудак же в большинстве случаев частность и обособление. Не так ли? Вот если вы не согласитесь с этим последним тезисом, и ответите: “Не так” или “не всегда так”, то я пожалуй и ободрюсь духом на счет значения героя моего Алексея Федоровича. Ибо не только чудак “не всегда” частность и обособление, а напротив бывает так, что он-то пожалуй и носит в себе иной раз сердцевину целого, а остальные люди его эпохи — все, каким-нибудь наплывным ветром, на время почему-то от него оторвались…».

Собственно, перед нами довольно очевидное и адекватное описание Христа по отношению к людям: Он есть тот, кто несет в себе истинную человечность и истинную неповрежденную природу человека, «сердцевину целого» — а все остальные люди «каким-то наплывным ветром на время от него оторвались». Суть пришествия Христова именно в том, чтобы восстановить эту оборвавшуюся связь.

Таким образом, Достоевский отчетливо и почти прямолинейно настраивает нас в предисловии на восприятие героя как христоподобного, проходящего путем Христа.

Дальше в предисловии Достоевский говорит, что в первом романе Алеше 20 лет, а действие следующего, основного, должно произойти через 13 лет. Иными словами, когда герой достигнет возраста Христова Распятия.

Политический преступник

Итак, по свидетельству Суворина, Достоевский собирался сделать Алешу политическим преступником, а вместе с тем Алеша уподобляется Христу. Противоречие? Ничуть! Вспомним, что Христос — это, с точки зрения Рима, политический преступник, и казнен Он именно как политический преступник. Над Его головой прибивают табличку «Иисус Назарянин Царь Иудейский», что означает обвинение по политическому мотиву (посягательство на власть правящего императора) и казнь по политическому мотиву.

Сторонники «версии цареубийства» делают акцент на убийстве, которые они домыслили, но сам Достоевский делает акцент на казни героя. Алеша должен умереть так же, как Тот умер на кресте.

В чем же ошибка упомянутых исследователей? Скорее всего, в неверном представлении о тогдашней квалификации преступлений. Достоевский, судя по записи Суворина, говорит именно о политическом преступлении, но цареубийство-то как раз и не квалифицировалось как политическое преступление. Оно квалифицировалось как преступление уголовное. В Российской империи в период написания и действия романа цареубийством занимался верховный уголовный суд.

Тут надо сделать историко-юридическое пояснение. С 1867 года (кстати, как раз год действия «Братьев Карамазовых») Россия, как и большинство европейских стран, принимает так называемую «бельгийскую формулу». В двух словах это означает, что политических преступников, скрывшихся в другой стране, не выдают. Однако убийство главы государства или его родственников политическим преступлением не считается, а считается преступлением уголовным. В пояснениях к этому законопроекту говорилось: «Цареубийство во всех отношениях должно считаться равным с посягательством на жизнь частного лица. Жизнь иностранного монарха должна пользоваться покровительством наравне с жизнью всякого иностранца, не более, но и не менее».

Достоевский был прекрасно осведомлен о тонкостях российского законодательства (и проблемы реформы которого, относительно церковного суда, нашли прямое отражение в тексте «Братьев Карамазовых»). Поэтому под политическим преступлением, за которое Алеша будет казнен, он никак не мог подразумевать цареубийство (равно как и любое другое убийство).

Говоря об Алеше как о политическом преступнике, Достоевский имел в виду не членов «Народной расправы» или «Народной воли» — а себя, боровшегося с несправедливостью именно политическими методами. Он за чтение и за недонесение о распространении «преступного о религии и правительстве письма литератора Белинского» был приговорен к расстрелу. Для него политическое преступление связано с собственной историей — и с историей Христа, наказанного смертью за слова.

В понятие политического преступления для Достоевского непременно включалось представление о неравенстве сторон в их взаимодействии, о неравенстве употребляемых ими средств: о словесной проповеди иного, высшего, братского способа существования человечества с одной стороны — и защиты режима путем убийства проповедников с другой.

Кроме того, заметим, что в первом романе (то есть, собственно, в известных нам «Братьях Карамазовых») старец Зосима так формулирует главный принцип человеческого бытия: «каждый перед всеми за всех и за все виноват». И Алешин брат Митя оказывается осужден за преступление другого, но страдает он за чужое преступление невольно.

И тут можно догадаться, что во втором романе Алеша, скорее всего, тоже должен был взять на себя чью-то вину — как это сделал и Христос, умерев за грехи всех в человечестве. Разница с первым романом заключалась бы в том, что Алеша взял бы на себя чужую вину по своей воле, повторив буквально последние дни жизненного пути Христа.

Надо сказать, что Достоевский на протяжении многих лет продумывал ситуацию казни Христа именно как политического преступника. Его сильно впечатлила история, случившаяся в Англии в конце XVIII века, о которой он на протяжении двух лет упоминал в записях к роману «Подросток». В тексте «Подростка» эту историю рассказывает Версилов как некий курьез, но видно, что Достоевского она всерьез зацепила: «Представь, Петр Ипполитович вдруг сейчас стал там уверять этого другого рябого постояльца, что в английском парламенте, в прошлом столетии, нарочно назначена была комиссия из юристов, чтоб рассмотреть весь процесс Христа перед первосвященником и Пилатом, единственно чтоб узнать, как теперь это будет по нашим законам, и что все было произведено со всею торжественностью, с адвокатами, прокурорами и с прочим... ну и что присяжные принуждены были вынести обвинительный приговор... Удивительно что такое!»

* * *

Таким образом, в этой будоражащей до сих пор умы записи Суворина о возможном продолжении «Братьев Карамазовых» не сказано ничего невозможного и неожиданного для того Достоевского, которого мы знаем. В ней выражено лишь намерение завершить, наконец, роман о Христе, проходящий единой линией через все творчество Достоевского.

Но есть в этой истории еще одно странное обстоятельство. О втором романе нам, прежде всего, известно из разобранного выше авторского предисловия к «Братьям Карамазовым». Вот как Достоевский его продолжает: «Я бы, впрочем, не пускался в эти весьма нелюбопытные и смутные объяснения и начал бы просто-запросто без предисловия: понравится — так и так прочтут; но беда в том, что жизнеописание-то у меня одно, а романов два. Главный роман второй — это деятельность моего героя уже в наше время, именно в наш теперешний текущий момент. Первый же роман произошел еще тринадцать лет назад, и есть почти даже и не роман, а лишь один момент из первой юности моего героя. Обойтись мне без этого первого романа невозможно, потому что многое во втором романе стало бы непонятным. Но таким образом еще усложняется первоначальное мое затруднение: если уж я, то есть сам биограф, нахожу, что и одного-то романа, может быть, было бы для такого скромного и неопределенного героя излишне, то каково же являться с двумя и чем объяснить такую с моей стороны заносчивость?»

Итак, сам писатель объявляет второй роман — главным, и говорит, что первый роман — это недавняя предварительная история, а главный — не просто современность, а прямо-таки «текущий момент».

Однако писатель не только не успел написать второй роман, но, судя по его письмам к друзьям, и не мог рассчитывать его написать. Достоевский к моменту завершения «Братьев Карамазовых» болен двумя смертельными болезнями, от одной из которых он вскоре и умрет, и его письма последних двух лет полны страха за близких, которых он оставляет с малыми средствами для жизни, в неустойчивом положении. Он хотел и молил о времени лишь на то, чтобы закончить «первый роман». Насколько я помню, Павел Фокин (филолог, автор-составитель книжной серии «Классики без глянца») первый предположил, что мы можем сказать: «второй роман», происходящий в момент, когда главному герою исполняется 33 года, написан намного раньше первого — он и есть Евангелие.

И действительно, Евангелие — это главный «роман» нашей культуры, который никак не может быть отнесен верующим человеком в область истории, действие которого всегда — здесь и сейчас, в самый «текущий момент». Показать это присутствие и действие Евангелия в самых насущных событиях современности всегда было главной творческой задачей Достоевского, определяло его способ создания образа.

Можно добавить, что перед «Братьями Карамазовыми» Достоевский пишет роман «Подросток», в котором подростку, главному герою и повествователю романа — те же 19-20 лет, как и Алеше в последнем романе. «Подросток» Алеша в «Братьях Карамазовых» — словно первый эпизод, приведенный в Евангелии из жизни взрослеющего Христа: о бегстве отрока Иисуса от родителей в Иерусалимский храм. После этого эпизода и начинается основная история, «главный роман» Евангелия. Христос для Достоевского — главный революционер, ибо он переворачивает самые основы, базовые принципы человеческой жизни до Него и без Него. Истинное обращение в христианство — это, по мысли Достоевского, и в жизни каждого человека радикальная революция: смена желания взять на желание отдавать, смена ощущения собственной скудости на ощущение себя преизобильным источником для любого нуждающегося. Настоящий поиск правды, по Достоевскому, всегда ведет человека к тому, чтобы он стал таким революционером, переворачивающим жизнь других, — ибо они, глядя на него, тоже начинают хотеть и стремиться стать не поглощающими всё, до чего могут дотянуться, безднами — а источниками жизни и радости для всех.

Читайте также:

История про убийство, которая перестала быть для России просто литературой

Татьяна Касаткина. Христианские образы в повести Достоевского «Записки из подполья»