первый зам. главного редактора
Говорить об учительной функции искусства считается делом спорным. Иногда даже признаком дурного тона. С этим я не согласен. Именно победа такого взгляда, например, на роль кинематографа, стала для него чуть ли не фатальной. Победа идеи, что было бы «вкусно», а зритель сам себе придумает, о чем этот фильм. Зритель будет валить валом. А создатель снисходительно станет похлопывать по плечам гадателей, пробующих на вкус его «блюдо». В сущности, эта идея предопределяет невозможность скорого возрождения нашего кино и литературы. Потому что осознанность, стремление быть понятым — это родовой признак, естественная особенность отечественного искусства.
Все подлинные наши гении понимали нравственное значение своего творчества, его этическое, а не только эстетическое воздействие на людей. Нет ничего загадочного в фильме Бондарчука «Они сражались за Родину». Там всё сказано прямо, но фильм этот гениальный. И веришь ему — безусловно.
У Тарковского Сталкер рыдает в конце фильма от того, что люди идут в Зону без веры. Это — слезы непонятого художника. И для русского писателя или кинематографиста в большинстве случаев важно было не только, чтобы его прочли или посмотрели, но чтобы его Поняли. И это не казалось прежде ни стыдно, ни недемократично.
Меня спросят: а нормально ли такое стремление к учительству, к водительству народа? Иногда избыточно, наверное. Но ненормально и превращение искусства в отрасль пищевой промышленности, идея, что кино или книга бывает вкусно или невкусно, а остальное якобы выдумка.
Нет: если и говорить о вкусе, то вкус — это одно из важнейших свойств личности. Искусство участвует в её формировании, оно ищет основу красоты и образ героя, сообразного времени. Причем происходит это всегда — независимо от желания-нежелания художника и жанра, в котором он работает.
Но одно дело — сознавать своё предназначение и разбираться, рали чего тебе Богом дан талант, а другое — под разглагольствования об «аполитичности» (в широком смысле, конечно же) искусства — заниматься эстетским чревоугодием. Может, та же русская литература, притчевая, философствующая, даже богоищущая и виновата в наших бедах. Но только не тем, что философствовала и Бога искала, а в том, что слишком часто скатывалась в оправдание того самого сора, из которого «растут стихи, не ведая стыда». Это — наверное, и есть ошибка, заблуждение. Но в богоискательстве и (до боли сердечной) искании истинной красоты она стала тем, чем стала: великой русской литературой, великим русским кинематографом.
Меня спросят: а куда же делась Церковь, которая призвана учить? Никуда Церковь не подевалась. Каждый (несмотря ни на репрессии, ни на цензуру) занимался своим, органически своим делом. Церковь звала к Первообразу, ко Христу — искусство пыталась открыть образ Божий своими средствами. Другое дело — всегда ли истинный Бог был источником этой, сообразной эпохе, красоты и правды. В этом корень проблемы, а не в том, что искусство искало, звало и — своими средствами — воспитывало людей. Впрочем, в лучших творениях Пушкина, Гоголя, Достоевского, равно как в главных фильмах Бондарчука, Шукшина или Тарковского противоречия между истинно Божеским и человеческим, пожалуй, нет. И неслучайно для части творцов источником вдохновения становилась Оптина пустынь, стремление к ней, живая тоска по ней в годы, когда двери Церкви были почти все заперты.
И неслучайно на фоне многих проб и поисков событиями нынешнего времени в литературе и кино становятся «Лавр», «Остров» и «Русский крест». «Вкусны» они или нет с точки зрения «гастрономической» теории искусства. Когда смотрю «Остров», мне некогда гадать, что хотел сказать автор и восхищаться изысками киноязыка. Я просто смотрю, как Мамонов молится, молюсь вместе с ним. И когда переживаю это, понимаю: Сталкеру впору вытереть слезы. Вера не покинула нас. Она еще прорастет. Уже...
Читайте также другие тексты автора:
