Начало цикла рассказов "Опыты" Николая Касьянова мы уже публиковали на прошлой неделе.
Теперь следует продолжение.
Я никогда не думал, что буду владельцем автомобиля. Во-первых, потому что не имел к этому пристрастия, во-вторых, потому что в той стране, в которой мы все жили, и с моими наклонностями это было совсем нереально. Однако так случилось, что у нас появился «Запорожец».
Период «появления» этого аппарата был долгим. Прошел целый год, как теща неожиданно (или даже ни с того ни с сего) предложила помочь приобрести машину (тестю – участнику войны встать в очередь, деньги добавить). Потом были автомобильные курсы, где я услышал в свой адрес столько оскорблений и нелитературных эпитетов, сколько не слышал за всю свою тридцатилетнюю жизнь. Потом наступила осень, а очередь льготников настолько разрослась, что машин стало резко не хватать, и в прошлом году ее так и не досталось. Зато в этом году, в феврале месяце, «Запорожец» неожиданно (вот уж точно ни с того ни с сего) подешевел чуть ли не на две тысячи. Поэтому занимать пришлось совсем немного, и вот – мы с тестем и соседом из другого подъезда, таксистом и тоже владельцем «Запорожца», выезжаем со стоянки.
Новый автомобиль требует обкатки, а родственники новоиспеченного автомобилиста – извоза. Эти требования не всегда совместимы, поскольку человеку хочется одного, а его ближним необходимо совсем другое. У всех ведь свои наклонности! Но в первые дни после покупки выбирать не приходится. И остается человеку, оказавшемуся владельцем автотранспорта, включить в эти требования свои интересы.
Родственники жены попросили съездить к ним в деревню, где они только что купили дом. Грузовик повезет крупные вещи, что-то из мебели, а мы с братом жены поедем на «Запоре» в качестве сопровождения. Брат потом уедет в город, а я останусь на несколько дней (и срок не определен) в деревне. Это означает не просто свободу, но и возможность реализации каких-то своих желаний. Каких?.. Ну, если меня не тешит наличие автомобиля, может, меня утешит творчество?
Теща дает мне две помидорки, четыре яйца, постельное белье и с радостью провожает. Теща брата жены дает кастрюлю котлет, полбатона колбасы, банку горбуши и провожает с надеждой.
Грузим из одного дома, грузим из другого и выезжаем из города. Прошло полторы недели моей автолюбительской жизни и мне пока непривычно ощущать себя за рулем. В пути мы немного вынужденно разговариваем с братом жены и сами не замечаем, как проезжаем все 120 километров. Остаток пути едем по проселочной дороге, и после шоссе возникает опасение, что «Запорожец» вот-вот кончится. Ну, то есть попросту развалится на очередном ухабе. Дорога, на самом деле, не такая ужасная, просто из-за неопытности и неуверенности в себе не включаю первую передачу, надеясь проскочить яму или кочку на второй.
Вот и Малые Ключи – бывшее Куликово (кому не понравилось?).
Разгружаем грузовик.
– Будем «линять»? – спрашивают сами себя мужики с грузовика, и «линяют».
Остаемся только мы: брат жены – хозяин этого дома, «Запор», который благополучно загнан во двор (с глаз долой) и я – хозяин машины, полный планов несколько дней пожить в деревенской тишине и одиночестве. Однако ни тишины, ни одиночества будто бы и не хочется. Когда только мечтаешь о них, находясь в напряжении бесконечных дел, они вожделенны. А когда они становятся реальностью, вдруг хочется повременить с их наступлением.
Брат жены – покладистый человек и, в общем, неплохой мужик. Считается, что он не имеет собственного я и находится под каблуком. Зато он не настаивает «посидеть» и не выдвигает планов, как обустроить мир по-справедливому. Про машину мы поговорили в дороге, про деревню говорить нечего – всего 5-7 домов (Ключи действительно весьма малые), поэтому можно спокойно лечь спать. Хорошо, что он остался ночевать. Пусть одиночество подойдет постепенно.
Вечер, ночь, утро – только холодильник тарантит.
После чаепития и недолгих сборов брат жены уходит в Большие Ключи, чтобы там сесть на автобус, и я остаюсь один. В кои-то веки… Может быть, вообще впервые в жизни получил желанное одиночество. Раньше, в юности, оно никогда не было желанным, потом не было его самого. Теперь вот вдруг получил, к чему стремился… На какое время? Три дня? Пять? Как дело пойдет.
Посмотрим, что ты из себя представляешь… Общаться ни с кем не надо, никто отвлекать не будет. Самовыражайся хоть 24 часа в сутки…
Посмотрим! – успокоено говорю я сам себе. – А пока можно прогуляться.
Иду в лес, набираю грибов. Чищу картошку, затапливаю подтопок. Пока жарится картошка с грибами, перечитываю письмо, которое получил накануне отъезда.
Начинаю думать о людях, которых «оставил». Вспоминаются лица, разговоры… От людей-то сбежал, да вот только как убрать их из своего сознания?! Все «находятся» там и все разговаривают, все претендуют на мое внимание.
Надо просто заняться делом, – думаю я, – делом для головы… Поистине, чтобы кого-то не замечать, нужно чтобы он был рядом.
Нет, разве не замечаю сына, когда он рядом, адресата письма, которое перечитал только что?.. Просто люблю их и хочу, чтобы они были тоже здесь. Хочу, конечно, не настолько, чтобы променять на это свое одиночество… Тем более адресат уехал в отпуск, сын на даче с детским садом. Так что я все же, несмотря на свои привязанности и воспоминания, свободен и одинок.
Дух грибной – по всей избе!..
После обеда и мытья посуды можно немного отдохнуть. Хождение по лесу, вчерашний переезд из города, хаос мыслей в голове. Как не отдохнуть?..
День уже клонится к вечеру, когда, слегка разморенный, выхожу на свежий воздух. Душно так, как бывает томительно-душно после полудня во второй половине лета. Уже август и времени около пяти, поэтому воздух не освежает. Иду на речку Люнду. Это маленькая, совсем узкая речка извилисто прорезает поле между Большими и Малыми Ключами. Едва нахожу место, где можно окунуться.
Вот это лето! – думаю. – Впервые искупаться чуть ли не в середине августа!
Конец дня проходит в хозяйственных заботах: то надо после купания чаю попить, то ужин приготовить, то покормить соседскую собаку, привязавшуюся ко мне. Ничего, надо же человеку отдохнуть, – уговариваю себя. – И к творческому одиночеству еще не подготовился... Зато потом уж достану рукопись и!..
А какой туман расстилается!..
Еще не погас розовый закат, а над полями встает, расползается, словно рождается из земли, мягкое облако. Когда смотришь не против света, он кажется нежно голубоватым. Воздух свеж и крепок, как настоявшийся квас. Темнеющее небо еще не потеряло свою небесную голубизну, и звезды на нем еще не проступили. Лишь где-то на юге или юго-востоке взошла над лесом холодная безжизненная, далекая нам планета.
Воздух бодрит и даже пьянит.
Городскому жителю, уставшему от внешней суеты и внутренней неустроенности (тут и недовольство работой, и невозможность «выразить себя», то есть написать задуманное, и… «кое-что еще и кое-что другое»), вся «обстановка» кажется дивной и почти сказочной. Хочется думать о мироздании, о смысле жизни: и не просто думать, а – понять его. И, представляется, вот-вот поймешь.
Места, в которые привела меня отзывчивость на просьбу родственников (а если быть более честным, хотя бы перед собой, то – желание побыть одному), не только красивые, но и необычные. Здесь, неподалеку от всех этих Ключей, расположено легендарное озеро Светлояр. У меня даже не возникает сомнения, нужно ли мне сходить к нему или же вспомнить о творческих намерениях и все же достать рукопись. Впрочем, рукопись давно на столе. Я даже полистал ее, но что-то не вдохновился. А что без вдохновения можно сделать? Лучше пойти погулять, побывать на историческом, заповедном месте.
Туман еще плотно держит всю землю в своих объятиях. С ним не могут бороться даже всепроникающие и сильные солнечные лучи. Но солнце все равно «хитрее» тумана. Оно прогревает землю, и туману ничего не остается, как только подниматься выше.
Любой нормальный человек – я уж не говорю автомобилист – быстрёхонько завел бы свой «Запор» и за десять минут доехал до озера. Но меня это не устраивает совершенно. Во-первых, заводить такую машину – это не очень просто. Могу с непривычки посадить аккумулятор, и тогда будет совсем непонятно, как выезжать потом, в конце «срока». Во-вторых, надо же городскому человеку отдохнуть от техники, транспорта и запаха бензина. В-третьих, я просто люблю ходить пешком.
Автомобиль остается уютно стоять во дворе, как послушный конь, а я выхожу в путь.
Туман поднимается все выше. Уже достигает крон деревьев. Оглядываюсь и с удивлением замечаю, что сам вышел из тумана, а казалось, что он впереди, слева, справа, чуть поодаль, везде, но только не там, где ты.
Тишины нет. Стрекочут во всю мощь кузнечики – стрекочут, куют свое недолгое счастье… И вдруг, нежданно-негаданно, я оказываюсь перед святым озером.
Вспоминая разговоры с другом Сергеем о том, что никакое море не пойдет в сравнение со Светлояром, что вода в нем «прямо зеленая», ожидал увидеть величественное зрелище, глядя на которое захватывает дух. Но открывается моему взору (как это не обратил на него внимания с дороги, ведь проезжал мимо) совсем небольшое озерцо с топкими берегами, поросшими осокой и частоколом мертвых деревьев. Прохожу дорогой к месту купания. Стоит вышка. Пацаны сигают с нее, кто с середины, кто сверху.
– Святое озеро-то? – спрашиваю старух, которые поодаль от пляжа крестятся и кладут поклоны на озеро.
– Святое!
– Почему?
– Храм, говорят, здесь стоял. Ушел под воду…
Храм ушел под воду, чтобы не надругались над ним захватчики-бусурманы. Иногда, по особенным дням – в церковные праздники, некоторые даже слышат колокольный звон. Так ли это, нет ли. Но хочется верить, что чистому и святому возможно уйти от поругания.
Еще говорят, что в озере купаться нельзя. Однако советский человек, которому обещано «все большее удовлетворение материальных потребностей», не может отказаться от такой нематериальной потребности небольшого удовольствия. Тем более тут настоящий пляж с песком и хорошим входом в воду. Не отказываюсь и я.
Вода, в самом деле, изумительная. Плывешь, и пить ее хочется. И пьешь. И приятно…
Вся деревенская – из соседнего села Владимирского – детвора плещется здесь. Старухи в сторонке бьют поклоны или обходят озеро кругом. Подкатывает «Волга» цвета белой ночи, из которой выходит шикарная «фигуристая» публика, чтобы восхититься красотами природы. Восхищается и катит далее. У всех своя жизнь. У людей своя. И у озера тоже своя.
Ну, раз попал на святое озеро, надо, по обычаю, вокруг него обойти. На южном берегу, на крутояре, картина предстает совсем другая. Великолепнейшая! Синяя-синяя вода, в которую бьет сверху из-за твоей головы сноп солнечного света. А вокруг чистейшей зелени сосны. Именно здесь большей частью и располагаются богомольцы. Предводительствуемые серьезным бородатым стариком, они читают какие-то древние внушительного вида книги, крестятся, кланяются. Не имея опыта молитвы, тем не менее, смотришь на молящихся с верою людей с большим уважением. А, может, даже и с благоговением, которое, видимо, передается от них. Хотя при этом и мелькает шальная мысль (лукав человек! ох, лукав!): интересно, как восприняли бы все эти богомольцы Человека с длинными волосами, бородой и в белом хитоне, Который шел бы в их сторону по воде, аки по суху…
Нужно ли говорить, что и в этот день, будучи переполненным новыми впечатлениями, я не сажусь за стол и не углубляюсь в рукопись.
Нужно ли говорить о том, что на третий день своего пребывания в Малых Ключах я уже начинаю основательно сомневаться в своих стремлениях к творческому одиночеству. Нет, в город меня, конечно, не тянет. Но меня никак не тянет и на интеллектуальную деятельность, ради которой была предпринята поездка. Одним добрым делом – сопровождением грузовика с вещами, я никак не удовлетворюсь и решаю: надо все же поработать с рукописью.
Начинаются настоящие творческие терзания… Терзания эти, творческие, у всех протекают по-разному. Кто-то усиленно мучается над поиском слова, кто-то ждет вдохновения, разглагольствуя о нем или выкуривая в глубоком одиночестве пачку сигарет – одна за другой. Кто-то просто запивает, в ожидании этого самого вдохновения. Я же просто начинаю читать роман, который на всякий случай (например, отсутствия рабочего настроения) захватил с собой. Роман интересный, хорошо написанный и, что самое приятное, при чтении не требует никаких особых усилий. Читать – это не то, что писать. И приятно, и дело спорится.
Да, странная бывает невозможность сосредоточиться на чем-либо… Поэтому читаешь роман про мечущегося мятущегося князя, и сам тотчас находишь свое душевное состояние таким же. А, может, оно исходно такое и потому чтение этого романа тебе гораздо ближе, чем твоя же рукопись, которая в данный момент тебя уже не волнует. Уединение… Бегство ото всех… Только нет светского Петербурга за стенами дома. Нет титула, дающего возможность открыто поступать так, как хочешь (и князь-то не имел такой возможности – государь облагодетельствовал его). Тут и государя не нужно, достаточно благодеяний тещи… С мятущегося князя из «Путешествия дилетантов» переключаюсь на свои смятения.
Вот, дачу хотят приобрести (теща) – для на-а-ас, машину (уже приобрели!), все для нас (и расплачиваться нам)!.. Чертовщина какая-то!.. Может так и надо жить: карьера, машина, дача? Почему же душа от всего этого чахнет, стонет, рвется куда-то… Вот, в Малые Ключи вырвалась, а что толку?!
Втянут в идиотскую гонку за приобретением земных благ. «Не хочешь ли купить машину, – предложила теща, – я тыщу добавлю»… Дернула меня нечистая сила согласиться. У тестя, видите ли льгота, как участника войны!.. Теперь тоска нападает от одной мысли, что машиной заниматься надо. Куда-то ездить на ней, искать гараж на зиму, ремонтировать…
Рукопись? Разве этот бред можно превратить в литературу?! Сюжет примитивен, язык беден, писать лень. Ведь действительно остается только приобретать и приобретать, работать и подрабатывать, расплачиваться и покупать… Отказаться? Хорошо!.. А что взамен? Куда из всего этого вырваться? Не как, именно куда?..
Что взамен? Любовь? Взять «адресата» и совершить путешествие автодилетантов? А что потом? Написать про это «рукопись»?.. Даже князь родовитый обречен был вместе со своей любовью. Что говорить о нас, смертных? «На время – не стоит труда! А вечно любить невозможно»… А при такой жизни, когда о вечности и подумать невозможно – одни насущные проблемы, так и вовсе невозможна никакая любовь. Так, фантазии лишь…
Додумываюсь до того, что приходит желание сменить работу. Это вдалеке-то от нее – нашел «причину»! Вот, оказывается, «кто» виноват!..
Что это со мной?..
Я не нахожу себе места. Не могу не только писать, но и читать. Чужие страдания, чужие терзания, чужая жизнь. Где же своя? В чем? Только в терзаниях и переживаниях? Кто-то переживает: нет денег, хочется того, этого,.. машину… Тут, не сказать, конечно, что деньги есть, однако ж, несмотря на то, что их почти нет, машина есть… Но не в ней же моя жизнь!..
Нет, сидеть дома, вариться в «собственном соку» своих рефлексий, невозможно. Выхожу на улицу, иду по деревне. Вижу соседку Надежду и начинаю с ней разговаривать. Да, деревня – это не город, здесь одиноким не останешься. Если даже живут здесь два с половиной человека (и ты один из них, а, может, еще только пол…), все равно – если не сказать тем более – не пройдешь мимо. Заговоришь.
– Есть еще молоко-то?
– Е-есть, вон возьми. Сёдни всё молоко под копыл расташшили.
– Это как? Значит, всё до конца?
– Да-а. Вон у етих ещё приехали…
– Что делать собираетесь?
– Вени-ики-и-и вяза-ать.
– Какие веники? Корове?
– Ну да-а! Будёт корова их е-есть! Коза ещё будёт… Себе-е.
– Париться? В баню? Это хорошо!
Мой запас общительности иссякает, и я, взяв молоко, иду домой. Надеждин пес Шарик увязывается за мной в надежде, что ему перепадет что-нибудь съестное. За последние дни он уже почувствовал щедрые возможности своего нового соседа, и потому воодушевленно семенит за мной. С Шариком у меня происходит более длительный диалог. Несмотря на то, что тема нашего общения одна – желудок и его проблемы, она неисчерпаема.
Шарик настолько плотно вошел в мою жизнь – собственно, это единственное живое существо, с которым я постоянно общаюсь, что уже начинаю чувствовать: я совершенно не один. Причем взаимодействие наше происходит независимо от моего желания или нежелания общаться. Он настолько глубоко проник в мою душу, что вытеснил все мои другие интересы и намерения. Я занят только им и, сев за стол, достаю пожелтевшие листки из старого блокнота и записываю:
Живое существо живо потому, что кормится. А вот поди не поешь день-другой! Или просто в течение недели поешь один хлеб с молоком! А если всю свою жизнь – только хлеб да молоко, все три месяца, что живешь на белом свете?!
И вдруг тебе дают кусок колбасы! Замечательно! Настолько это восхитительно, что совершенно непонятно.
Потом следует еще кусок, потом – хлеб с размазанной по нему котлетой. Хлеб, смоченный в соусе от котлет. Кусок сахара… И ты начинаешь этого человека не только уважать, ты начинаешь его боготворить. Потому что простые смертные, такие как хозяйка Надежда, ничего подобного не едят. Или, во всяком случае, не делятся такими лакомствами с псом.
– Шарик, что за манеры! – слышит он во время неистового запихивания в пасть всего куска хлеба с котлетой.
До манер ли здесь, когда незнакомый сочный запах так ударяет по мозгам, что начинается буквально помутнение…
От усердных стараний поглотить сразу весь деликатес движения получаются неловкие, самое вкусное падает с хлеба, и лакомые кусочки котлеты оказываются на земле. Но ничего. Потом можно все вокруг вынюхать и вылизать. Ах, как жить после такого хочется!
И хвост юлит, играет сам собой, и переступает пес с лапы на лапу, и мотает благодарственно мордой, и смотрит преданно, с надеждой: авось еще обрыбится.
– Нет, сегодня больше ничего мясного… – говорит ему новый друг и пытается ласками утолить собачий аппетит.
Ласки, конечно, штука приятная, но если путь к сердцу мужчины лежит через желудок, то чем простой кобель хуже? Ничем. И потому смотрит он, юный пес, выжидательно, и никак не хочет смириться с пустопорожними разговорами. Соловья баснями не кормят. Кобеля – тем более.
– Ну… Картошку будешь?
И вареная картошка идет за милую душу. Вот только мало…
Лезет Шарик, ластится. Покусывает все, что ему попадается: книгу, с которой человек в вечернюю теплынь вышел на крыльцо, его руки, ботинки и особенно шнурки. Да, шнурки нравятся невероятно, почти как котлеты. Тянет их Шарик, будто пытается увлечь и все остальное, являющееся приложением к шнуркам: ботинок, ногу и даже всего своего благодетеля. Чтоб никому больше не достался. Но пока это трудно. Потому что прожито на свете всего-то три месяца, а кормят-то хлебом только да иногда молоком.
– Что с тобой поделать, сейчас еще картошки принесу…
После второй порции, проглоченной столь же мгновенно, становится на душе гораздо веселее и спокойнее. Теперь можно маленько побалдеть. Можно развалиться под крыльцом, вытянуть лапы, а башку свесить с приступочка перед крыльцом совсем на землю.
Чу! Что-то незнакомое… Нет, показалось. Можно лежать спокойно.
Опять!.. На это наплевать. Можно только позу сменить, положить голову на лапы. О, какое блаженство!.. Дыхание даже совсем выровнялось.
Чу!!! Этого уже стерпеть невозможно. Соседский Тришка прокрался на нашу законную территорию. Черный как смоль, отчего у него и глаза неприветливо сверкают чернотой, Тришка враждебно лаял на всех, вновь появлявшихся. Ему было подозрительно и непонятно, почему это рыже-белый лопух Шарик лежит так приятственно у ног незнакомца. Он решил подбежать и поинтересоваться, что здесь за прелести витают, вдруг здесь вкусно.
Но… Шарик вскочил незамедлительно и стал оттеснять Тришку. Тот и так и эдак, но и Шарик не совсем прост, как кажется с виду. Так и не подпустил к богоподобному покровителю своего соперника. Тому ничего не оставалось, как пометить стоявшую у огорода бочку – последняя попытка доказать свои права на эту территорию – и позорно ретироваться. Шарику эти низменные выходки нипочем, и он остается гордо восседать возле крыльца, провожая взглядом черного злодея.
– Охраняешь меня! Молодец!..
Хлеб, смоченный в томатном соусе из-под горбуши, был заслуженной наградой.
И так полюбил Шарик нового своего друга, что поселился у него под домом, напрочь забыв свою Надежду. Та не горевала. Она-то знала, что уедет временный жилец опять в город, опустеет соседский дом, и будет Шарик, мил-друг, тут как тут, и никуда не денется. А пока он сидит под домом, дремлет. Но лишь заслышит шаги хозяина, мигом вылезает из-под крыльца и крутится у ног человека, виляет не только хвостом, но и всем своим неграциозным беспородным телом.
– Ша-арик! Ну хватит жрать-то, спать уже пора, ночь на дворе.
Пока человек смотрит в мрак космоса, пронизанный световыми лучами немеркнущих звезд, думает о мироздании (и кажется ему, что вот-вот поймет), Шарик сидит на земле рядом. Ждет.
На следующее утро, вдохновленный самой жизнью, то есть дружбой с Шариком (или появлением новой рукописи – про него), я иду на Светлояр. Вчера я прочитал-таки то, что привез из города. Рукопись заинтересовала меня, задела за живое, и я решил, что она стоит того, чтобы над ней работать. Дописывать, переписывать… Стоит!.. Но не так же сразу. Надо подготовиться, сосредоточиться. Немножко отдохнуть, искупаться в чудесном, святом озере. Понежиться в мягкой, ласковой воде, в которой плывешь и хочется ее пить…
Про автомобиль и возможность передвижения на нем я совсем уже не вспоминаю. С удовольствием иду пешком, думаю про рукопись, про то, что должно получиться что-то стоящее. Лишь бы сосредоточиться, приложить усилия.
Едва успеваю искупаться и выйти на берег, как слышу знакомый голос:
– Дывись… – на украинский манер фразой из анекдота приветствует меня мой друг Сергей.
Действительно место это святое, если вот так просто, нежданно-негаданно, встречаешь на его берегу хорошего друга. Сергей его жена, двое детей, родители – они только что подъехали на своих «Жигулях» и выходят из машины. Мы радостно приветствуем друг друга, начинается оживленный разговор. Они удивлены появлению у меня «Запорожца», еще больше – его отсутствием на озере, и самой встрече.
Так оборвалось мое одиночество, отшельничество. Недолго же получилось!.. Я до конца этого еще не осознаю, но творческий настрой исчезает совершенно. Полностью отдаюсь во власть дружеского общения: мы непрерывно о чем-то разговариваем с Сергеем, купаемся, все вместе обедаем тем, что они привезли с собой. Отдыхаем.
Пляжный день проходит быстро. Старухи нескончаемой вереницей идут круг озера, молятся, набирают в бутылки и банки воду. К вечеру вытаскивают из воды парня, который, оказывается, пропал часа в два. Нырнул? Или как?..
Семнадцать лет. Он лежит со спокойным красивым лицом. Чистым. Не тронутым ни предсмертной мукой, ни житейскими страданиями.
– Вот, говорили ведь, нельзя тут купаться… – с чувством глубокой правоты говорят старухи.
Мы вновь удивлены. Этой неожиданной смертью, тем, что даже не заметили, когда пропал парень, и отсутствием суматохи. Будто все понимаем, что и впрямь здесь нельзя купаться, а раз нарушаем, то сами и расплачиваемся. Кто-то своей жизнью, кто-то расставанием с близким, кто-то неизбежным ужасом, который охватывает душу при соприкосновении с неведомым миром, в который «нырнул» совсем молодой еще, не уставший от жизни человек.
День близится к вечеру, и мы собираемся уезжать. Семья моего друга – со Светлояра, я – совсем. Сергей уговорил меня поехать к ним в деревню, где они недавно купили дом. Деревня Олониха расположена недалеко от Керженца, но меня привлекают не исторические места (где скрывались староверы) и не красоты природы, хотя душа в ней отдыхает, а общение. Да, понимаю я, никакой отшельник из меня уже не получится, и даже творческое самовыражение меня не привлекает, если есть настоящее, глубокое общение.
Доезжаем на машине родителей Сергея до Больших Ключей, идем с ним в Ключи Малые, заводим «Запорожец» и выезжаем в Олониху. Я считаю, что мне очень повезло – быть не один на один с новым автомобилем: заводить его, выезжать проселочной дорогой по ухабам и ямам (где в дождливую погоду легко можно застрять). Хоть я делаю все сам, но плечо друга, как говорится, очень помогает. Так же как солнечная погода, которая высушила всю дорогу, и потому, кроме столба пыли за нами и попадание этой самой пыли в открытые окна, наш путь ничего не омрачает.
Сергей всю дорогу рассказывает про Олониху:
– Когда вырезали староверов, эта деревня осталась нетронутой, так как находится в стороне и от дороги, и от Керженца. Только теперь, когда сделали дорогу в Сухобезводное…
– Легерь строгого режима?
– Да. Теперь можно доехать и до Олонихи. Основатель деревни – дед Олон… Предки жителей – истинные староверы.
Эта оценка положительна не потому, что они староверы (в вопросах веры мы с Сергеем не сильны), а потому, что истинные. Все истинное – особенно в нашей стране с идеологией, основанной на лжи, вызывает большее уважение.
– А люди в Олонихе, – продолжает Сергей, – очень добрые… Вот он говорит, говорит, и просто купаешься в его доброте. Отдыхаешь.
Чтобы так говорить о людях, так их чувствовать, надо, конечно, самому быть добрым. И это – общение с добрым человеком – радует вдвойне. Рассказывая про жителей Олонихи, Сергей вспоминает разные забавные случаи. Например, разговаривает он с соседкой:
– Тетя Маш, я возьму лопату?
– А не жаль!
– А если сломаю?
– Наср…ть…
Уже в сумерках мы въезжаем в Олониху. Сергей предупреждает меня о какой-то немыслимой яме, которую я так и не замечаю. С уверенностью заправского водилы (на самом же деле, из-за абсолютной неопытности и невнимательности) заруливаю на главный порядок, едва проскочив эту злосчастную яму. Душа Сергея при этом уходит, само собою, куда положено ей уходить в таких случаях, он долго не может прийти в себя и после остановки у дома.
Мы пьем чай, и потом до поздней ночи не смолкают на сеновале наши озабоченные голоса.
Величайшая на свете изменница – сама природа. Еще не успеет полностью сойти снег, уже пробиваются зеленые побеги и вовсю торопят перемены. Не говоря о первых цветах, появляющихся в почерневших проталинах. Борьба противоположностей – снег и цветы… Почему же борьба? Наоборот, единство. Ведь потому они так и называются: подснежники.
Но если не всматриваться пристально в оттаявший клочок земли, а попытаться окинуть всю землю взглядом общим, представляется будто она, только что избавившись от снежного покрова, замерла в ожидании своего буйного расцвета. Вот-вот, еще несколько дней, часов или даже мгновений и разольется стремительно и неукротимо новая жизнь.
Люблю эти дни. Когда после почти уже устоявшегося тепла, повсеместного ухода снега, вдруг подморозит немного, замрет все движение в природе и кажется тебе, будто и жизнь твоя на грани больших перемен, на грани расцвета. Вот-вот, еще один миг и вспыхнет твоя огненная судьба и ты понесешь ее по миру светлым факелом.
Выходишь из дому, полный энергии. Утренняя прохлада окатывает лицо, заполняет грудь. Хочется глубоко и полнокровно не только дышать, но и жить.
Еще одна положительная сторона такой погоды: вновь становятся крепкими уже подраскисшие дороги. У нас не сельская местность, не захолустье какое, но дороги на окраинах оставляют желать лучшего (наверное, они «желают» асфальта). И ты подходишь к месту назначения без лишних килограмм глины на каждом башмаке.
Дышится легко и свободно, как только может дышаться в такое чудное утро выходного дня человеку, имеющему столь серьезную, абсолютно уважительную причину уйти из дома. От хозяйственных забот, от переругивания (хотя это лишь такая манера – экспрессивно говорить), от душной комнаты и кричащего спозаранку телевизора.
Каждый в этом мире должен иметь свой дом… Свой – не в смысле личный, а дом, где модно укрыться хоть на время от житейских бурь и космических стихий.
Приятно идти к такому дому, думать о молчаливой приветливости ее хозяйки. О том, что никто не будет донимать тебя комментариями к мировым событиям, только что услышанным из телевизора и через минуту навсегда забытым, не будет перечислять список дел, которые нужно сделать всем вместе, но в результате занятости других членов семьи (разговорами о знакомых, кинозвездах и новомодных певцах) придется делать тебе… Не думать, наконец, о том, что ты живешь двойной жизнью и ищешь уважительный повод для ухода из дома, где живут твои близкие: жена, дети, мать жены, соседи и гости, а можешь идти со спокойной совестью, наслаждаться чистым прозрачным утром и освежающим душу одиночеством.
Ощущая радость жизни, приятно подойти к своему дому, открыть своим ключом дверь и ощутить тонкий запах… бензина.
Открываешь следующую дверь, садишься в машину и даже не заводишь ее. Сидишь один, думаешь уже не о том, какое утро, как хорошо, что имеешь свой «дом» (который снимаешь у приятеля), куда можешь уйти утром воскресного дня из дома, где живешь. Не думаешь уже и о том, будут ли перемены в твоей судьбе: загорится ли она светлым факелом или «синим пламенем». Начинаешь думать о том, что надо ехать домой, собираться на дачу.
Фото Владимира Ештокина.
