Михаил Шемякин – какие ассоциации вызывает это имя? Странные скульптуры, гофмановские персонажи с длинными носами, эпатажные высказывания в прессе, шумные приезды в Россию из Америки, встречи с президентом… Да, к творчеству Михаила Шемякина многие относятся неоднозначно. Да, он сам создал себе имидж громкий, порой скандальный, шокирующий публику резкостью мнений. Но в то же время… В одном из предыдущих номеров нашего журнала мы публиковали материал о благотворительной выставке рисунков детей с ограниченными возможностями, которая традиционно проходит в Петербурге в Фонде Михаила Шемякина. Зачем вообще известному художнику, давно живущему в Америке, этот фонд? И что он думает о будущем нашей страны, о ее творческом потенциале?
Протоиерей Виталий ГОЛОВАТЕНКО:
Когда мне позвонили из редакции “Фомы” с предложением взять интервью у Михаила Шемякина, я немного растерялся: я же не журналист и не художник, о Шемякине знаю немного – о чём же мы с ним будем говорить? Разумеется, я был знаком с некоторыми его работами, и не только с памятниками в Петербурге и Москве, но и с живописными и графическими произведениями. Впервые я узнал его как художника-иллюстратора по замечательной книге “Испанская классическая эпиграмма”. Уже тогда я понял, что он художник, так сказать, философского направления, что для его творчества характерен примат мысли, идеи, а не простое любование линией и цветом. О нём мне рассказывал и хорошо его знавший мой наставник и друг, композитор Дмитрий Алексеевич Толстой.
Я знал, что Шемякин – бунтарь и правдолюбец, умеет отстаивать свои взгляды и убеждения, за что не раз бывал гоним при советской власти. Кроме того, мне было известно, что он человек мужественный и смелый, и практически всегда говорит то, что думает.
В общем, я решился… и не разочаровался. С Михаилом оказалось интересно поговорить на самые разные темы. Высказывался он прямо, без лишних вводных оборотов, иногда даже несколько сурово и категорично. В какой-то момент разговора игра моего воображения вдруг представила мне его рыцарем без доспехов. Рыцарем Искусства? – Кто знает, ЧТО на самом деле скрывается под неизменно чёрным одеянием и слегка ироничной усмешкой?..
– Михаил, вот мы сидим в прекрасном помещении Вашего Фонда. Что побудило Вас его создать?
– Фонд – это отчасти способ помочь российской нации вернуться к своим истокам, к спонсорству, меценатству. Всем страждущим, конечно, не поможешь. Но можно помочь хоть кому-то и побудить к тому же других людей своим примером... В этом смысле Россия в последнее время оказалась в самом невыгодном положении: в мире есть всего две страны, которые не имеют преференций для меценатства. В США, например, средства, выделенные на благотворительность, засчитываются как налоговые платежи. А в России возможно делать благотворительные отчисления только из чистой прибыли, да к тому же нужно еще платить за это налог. Совершенно парадоксальная ситуация. Поэтому люди, которые все-таки хотят жертвовать, предпочитают это делать “борзыми щенками”, то есть своей продукцией: лекарствами, транспортом, поддержкой водопроводных коммуникаций, компьютерами. А Фонд эти продукты и услуги распределяет по детским домам, исправительным колониям и другим социально незащищенным группам населения.
– Но почему для нации так важно, чтобы возродилось меценатство?
– Я всегда верил в Россию и хочу, чтобы мои исследования и мое творчество стали ее достоянием. Фонд создан для реализации культурных, образовательных и благотворительных программ с целью помочь развиться тому огромному творческому потенциалу, каким всегда была богата Россия.
– А что дает благотворительность самому человеку, который ею занимается?
– Человек сам по себе так устроен – он должен кому-то помогать, кому-то жертвовать, кого-то поддерживать…
– Михаил, я читал, что Вы были послушником Псково-Печерского монастыря. Как это произошло и почему?
– В молодости я увлекался многим: сначала йогой, потом решил служить Господу Богу в монашеском чине... В первый раз я попал в Псково-Печерский монастырь в 1959 году. В то время настоятелем как раз назначили отца Алипия (игумен Псково-Печерского Успенского монастыря с 1959 по 1975 гг., в миру – Иван Михайлович Воронов – А.Е.) , чтобы привести в порядок обитель, которая была в ужасном состоянии. Отец Алипий – бывший военный, человек соответствующей выправки и железной воли. Мы с ним познакомились, я стал к нему приезжать и ненадолго останавливаться в монастыре – сначала на неделю, потом на месяц. Мы подружились. Отец Алипий сам был художник и великолепный реставратор, я у него келейничал, немножко работал проводником по пещерам, занимался реставрацией иконостаса, одним словом, много проводил времени в монастыре. Отец-наместник был человеком очень странным – но странным с позиции обывательской. Для меня это был тип нового подвижника. Когда я слушал его проповеди, всегда удивлялся, почему его сразу не арестуют. Но он умел как-то ладить с партийными боссами. В те времена у него в монастыре обитало около двухсот человек: половина – монахи, половина – работники, которых потихоньку даже прописывали. Он мог и крепким словцом припечатать, и кулак показать, и, тем не менее, при нем монастырь стал образцово-показательным. Приезжала даже делегация из Ватикана, и ей демонстрировали, как все отреставрировано. Отец Алипий устроил великолепный сад, пасеку… Действительно, это был уникальный человек. Он знал день своего ухода. Как-то приехал я к нему перед самым отъездом за границу, он повел меня в храм, показывает застекленное пространство и говорит: вот, для себя приготовил. А он здоровенный мужик был. Я говорю: зачем? вы же такой молодой… А он в тот же год ушел – сердечная недостаточность. Там вообще к смерти спокойно относились. (На время служения отца Алипия пришелся период расцвета псково-печерского старчества; при нем там подвизался и один из последних валаамских старцев схимонах Николай (Монахов) – А.Е.). Кто-то мог, например, вечером попрощаться, мол, отец Николай (был в монастыре такой слепец-прозорливец) сказал – завтра. Потом совершенно спокойно поужинать, утром сходить в баньку, а днем его чистенького, одетого, приготовленного уже несли в собор отпевать…
Да, это был колоссальнейший духовный опыт – как говорится, сами стены могли многому научить. Хотя народец там был разный… Но встреча с двумя-тремя по-настоящему духовными людьми все компенсировала и запоминалась необычайно.
– А до этого был у Вас какой-то мистический, религиозный опыт, например, в детстве?
– У меня родители – атеисты. Но бабушкин отец служил с самим святым Иоанном Кронштадтским, а бабушка – его крестница. У нас в семье сохранились и фотографии Иоанна Кронштадтского, и его подрясники, которые я ножницами все изрезал, потому что прихожанки просили еще и еще кусочек… а потом бабушка полезла в шкаф – что же ты наделал!.. У нас Иоанна Кронштадтского считали покровителем нашей семьи.
– Когда же и кто Вас крестил?
– Крестила меня бабушка. Тайком. А потом, когда я учился в СХШ (Средняя художественная школа при Академии Художеств СССР – А.Е.), начались происки КГБ: меня вызывали, потом вместе с другими ребятами под конвоем три раза в неделю возили смотреть антирелигиозные фильмы. То есть мы были взяты на учет как люди, которые ходят в церковь, и к нам для перевоспитания были приставлены два сотрудника. Я, конечно, не перевоспитался, но когда бабушка узнала, что я на таком жестком контроле, она сказала: зачем тебе это? Я говорю: ну как же, у нас и семья с Церковью связана, и потом ты же мне сама рассказала, что я крещеный. – А она: нет-нет-нет, это я просто так сказала, я тебя не крестила... Я в слезах побежал к отцу Симеону в Смоленский собор. Как же так, говорю, я хожу причащаться, а получается, что я вообще некрещеный!.. И вот через неделю я приготовился, пришел, когда было назначено, и он меня окрестил. Я довольный, в белой рубашке, приезжаю к бабушке, ну вот, говорю, теперь я крещеный. А она вдруг хлоп в обморок! Я кинулся к ней, побрызгал водой: что с тобой? – Да ведь я ж тебя крестила, говорит, просто узнала, что у тебя такие неприятности и испугалась… Тут я снова заплакал и опять помчался к отцу Симеону. Но он меня успокоил: ничего, говорит, один раз хорошо, а два – еще лучше…
– Ну, это отец Симеон пошутил: просто когда человек сомневается, крещён он или нет, в чине Крещения предусмотрена особая формула митрополита Петра Могилы… А какое у Вас отношение к религии и Церкви?
– Я к любой Церкви отношусь с колоссальным почтением. Сам я очень много занимаюсь изучением истории религий, люблю читать и о первобытных культах. Но себя отношу, конечно,к христианской Церкви. Причем, все христианские конфессии мне одинаково близки. Моя супруга Сара де Кей – протестантка. Ее предки, гугеноты, триста лет назад бежали через Францию, Голландию, Ирландию в Америку. И то, что она принадлежит другой Церкви, не мешает нам много лет быть вместе. В свое время я был связан и с католической Церковью, в Италии даже познакомился с прежним, ныне покойным папой.
– Как Вы считаете, а может художник быть человеком нерелигиозным?
– Я думаю, что каждый серьезный творческий человек, даже если он не имеет определенных религиозных убеждений, все равно чувствует присутствие Высшего Существа и понимает, что в мире есть необъяснимые тайны.
Мне сейчас пришла в голову некая параллель с моим отцом. Он по рождению мусульманин, из старинного кабардинского рода. По пьянке мог броситься на меня с шашкой с криком: клянусь Аллахом, я тебе башку отрублю! – и нужно было ловко выпрыгнуть в окно, чтобы голову действительно не снесли. Но мать говорила, что более бесстрашного человека она никогда не видела. Ему как командиру полка запрещено было идти первым в атаку, но он, нарушая все уставы советской Красной армии (а он отвоевал две войны), всегда несся впереди своей дивизии. Он верил только в судьбу. Я думаю, это потому, что он неоднократно бывал в страшных ситуациях и сталкивался лицом к лицу со смертью. А вот художники-творцы сталкиваются с Высшим Началом. Например, когда я занимаюсь импровизацией, то прекрасно понимаю, что в данном случае я - исполнитель чьей-то воли. Я работаю иногда на двухметровых листах бумаги, но линия получается абсолютно четкой – вы так и с линейкой не проведете. И то, как она идет, почему заканчивается, и почему я меняю серый карандаш на зеленоватый – это диктовка через некий “творческий кокон”. Это сложный творческий процесс, и он вне нашего человеческого сознания. Поэтому любой художник, артист, который испытывал подобные озарения, рано или поздно приходит к каким-то серьезным религиозным убеждениям.
– Есть мнение, что сильному человеку Бог не нужен. Что Вы об этом думаете?
– А что значит “сильный человек”?
– Это человек, который совершенно уверен в себе, рассчитывает только на себя, знает, что он выйдет победителем из всех ситуаций и всегда может обойтись без посторонней (и потусторонней) помощи…
– По-моему, это какой-то болван… Я, как вы понимаете, имею не маленький опыт и занимаю не последнее место в изобразительном искусстве, но, тем не менее, считаю, что именно постоянная неудовлетворенность, в каком-то смысле неуверенность, позволяет мне искать что-то новое. Чувство неудовлетворенности, наверное, и есть необходимый любому артисту элемент для того, чтобы развиваться дальше. То же самое и во внутренней жизни. Если бы я считал себя абсолютно серьезным и безусловно хорошим человеком, я, наверное, перестал бы читать книги и сам бы всех учил. Я не могу себя назвать сильным человеком. Возможно, я просто унаследовал от своего отца ту черту характера, которая называется мужеством… Вспоминаю момент, когда я поехал в Афганистан спасать российских пленных и провел там полтора месяца, зная, что с меня в прямом смысле могут снять шкуру. И моя супруга меня сопровождала. (В свое время Шемякин организовал Комитет по освобождению советских военнопленных в Афганистане. Ему удалось спасти более тридцати человек. Позднее, когда был создан Центр реабилитации советских воинов-афганцев, Михаил вложил в него крупную сумму, вырученную от продажи пластинок с песнями Высоцкого и трехтомника стихов, изданного Шемякиным. – А.Е.). Это была страшная поездка, причем я понимал, что поступаю не очень умно, что моя задача – писать картины. Но раз уж я взялся за организацию этого Комитета по спасению, я был обязан туда ехать – и поехал. Нас везли ночью моджахеды и все время спрашивали, почему я не мусульманин, хотя мой отец мусульманин. И я понимал, что они могут остановить машину и… Я не знал толком, где мы, знал только, что мы едем к одному из самых страшных фундаменталистов, который не так давно убил французских журналистов и требовал 150 тысяч долларов за их тела. Я понимал, что мы влипли в очень неприятную историю. И проклинал себя за то, что позволил Саре ехать со мной. Вот за нее я по-настоящему боялся. И вот тогда я подумал: Господь непременно как-то выведет – по крайней мере, ее – из этого ада, в который мы ехали. А вообще-то, в тяжелую минуту любой человек, даже неверующий, пытается молиться...
– Михаил, а как Вы считаете, каноны, существующие в церковном искусстве и, в частности, в иконописи – мешают или помогают иконописцу как художнику?
– Подлинное искусство – это область высочайшего полета человеческого духа, поэтому в старину иконописцы, как вы знаете, много молились, и некоторые из них даже причислены к лику святых. Путь настоящего иконописца – очень долгий и сложный. Я думаю, что без канонов на нем обойтись невозможно. Я всегда поминаю не очень добрым словом Ушакова (Симон Федорович Ушаков (1626-86 гг.), – российский живописец и гравер, его иконы сочетали традиционные приемы иконописи с объемной светотеневой лепкой формы – А.Е.), который впервые упразднил церковные каноны – и вы сами видите, что из этого вышло: слащавые картинки, а не иконы. Церковные каноны, которые, казалось бы, загоняли иконописца в определенные рамки, на самом деле давали ему совершенно необычайные возможности для новых полетов, живописных откровений. И нисколько канон не мешал, его дисциплина как раз помогала создать это уникальное явление, именуемое русской иконой. И слава Богу, что снова возрождается традиционная школа иконописи, и есть очень серьезные наставники. Правда, пока взлетов, до которых доходили старые мастера, не наблюдается, но я думаю, что со временем обязательно появятся новые Рублевы. Недавно я был на выставке “Новая русская икона” – там были очень интересные иконы недавно канонизированных русских святых. Я был
просто поражен, даже записал несколько имен. Зазвучала какая-то новая нота, но на основе старых традиций, в блистательной старинной технике (яичной темперой) и на серьезном духовном уровне.
– Существуют ли в светском искусстве свои неписаные каноны? И если художники их нарушают, это их освобождает или загоняет в какое-то другое рабство?
– Это сложный вопрос. Что такое на сегодняшний день светское искусство? Это понятие настолько размыто… Я сам, хоть и искусствовед, не разберу – где искусство, а где нет.
– А Вы скажите о себе. Вы чувствуете себя скованным какими-то рамками и правилами?
– Я-то как раз чувствую себя в каких-то рамках… Как бы объяснить. Я прежде всего верю в гармонию. Я прекрасно знаю, что не отступаю от своего внутреннего канона. Но я служитель не той красоты, которую принято считать красивой. Как говорил де Лакруа (Эжен де Лакруа, французский живописец и график, XIX век – А.Е.), “не все является красотой, что красиво”. Я служитель – извините, звучит и правда как-то высокопарно – высшей красоты, которая на первый взгляд может показаться непосвященному некрасивой. Но я никогда не связываю свое творчество с антигармонией, которая стала сейчас очень модной. Понятия красоты и морали сегодня просто-напросто отбрасываются в сторону. Вспомним хотя бы выставку “Осторожно, религия”. Это же просто обыкновенная шпана, которая поливает грязью, глумится над религиозными атрибутами, потому что это – модно. И я знаю, откуда все это пошло. В Америке есть такой художник Сирано (чернокожий), который надругался над изображением Распятия, выставив его в моче. Разыгрался грандиозный скандал – даже в Америке, хотя она очень либеральна. Ну и что? В результате сегодня работы этого “художника” продаются за миллионы долларов, он преподает в университетах. Есть другой “художник”, который сделал имя тем, что к своим изображениям все время привязывал куски слоновьего, извините, дерьма. Сейчас его картины тоже стоят по полтора миллиона долларов. Вот и нашим тоже захотелось, и они устроили такую выставку. И хоть был скандал, и общественное мнение ее осудило – тем не менее, по решению московского худсовета, именно Александр Косолапов, автор нашумевшей работы “My blood”, где изображен лик Иисуса Христа на фоне надписи Coca-Cola, представлял Россию на арт-выставке интернациональных звезд “Москва-Берлин”. Его новый “шедевр” – оклад иконы Божьей Матери, доверху заполненный черной икрой...
– Но, может, это просто проявление антиклерикализма, хоть и не совсем здорового. Такой вот протест…
– Нет-нет. Это чистая спекуляция.
– Так что же происходит сегодня с искусством в России?
– Мы несколько раз встречались с президентом, говорили с ним о судьбе российского искусства, и он сказал фразу, которая мне очень хорошо запомнилась: сегодня влияние российского искусства на Западе тает, как шагреневая кожа. А ведь фактически все американское искусство в свое время выросло из российского. Но сегодня влияние России в искусстве сводится к нулю, а само по себе западное искусство находится в тупике. Поэтому, если нам удастся избежать коммерческих веяний, которые идут из Америки, и на государственном уровне будет оказана должная поддержка, возможно, даже в моем Институте философии и психологии творчества будут воспитаны художники, которые окажут колоссальное влияние на мировое изобразительное искусство. Мне кажется, именно в России может снова родиться что-то необычайно интересное и спиритуальное. У современных молодых художников есть мощная потенция и энергетика, но они не знают, куда и в каком направлении идти. Поэтому некоторые из них и бросаются в американизированные эксперименты – мол, и мы дерьма слоновьего в зоопарке можем набрать. А другие впадают в слюнявую сентиментальность или просто в лубочные, чисто коммерческие вещи.
– Два года назад я был в Курске на конференции, посвященной памяти композитора Георгия Свиридова. Там была выставка иконописных работ детско-юношеской школы. Такого я ни здесь, в Питере, ни в Москве не видел. Что-то яркое, самобытное, новое, пробивающее себе дорогу…
– Вот и я всегда то же самое говорю. У меня были студенты из Петербурга и Москвы – с ними работать очень тяжело: они сразу начинают говорить о деньгах, высчитывать, сколько можно заработать. А приезжают люди из глубинки – они просто очень хотят получить какие-то знания, порыться в моей уникальной библиотеке. Это замечательные ребята, они впитывают все, как губка. Поэтому самые большие надежды я возлагаю на российскую глубинку.
Михаил Михайлович ШЕМЯКИН родился в 1943 г. в Москве. Детство его прошло в Германии. В 1957 г. Михаил поступил в СХШ при Академии искусств им. Репина (г.Ленинград), из которой был исключен за то, что не подходил под нормы соцреализма. Работал чернорабочим, такелажником в Эрмитаже. Был подвергнут принудительному лечению в психбольнице. В 1971 г. Шемякин покинул СССР, жил в Париже, затем – в Нью-Йорке. В 1976 г. создал творческую группу “Санкт-Петербург“. Работы Шемякина приобрели многие музеи мира, включая Метрополитен музей (Нью-Йорк), Третьяковскую галерею (Москва), Государственный Русский музей (С.-Петербург), Музей современного искусства (Париж).
Фонд Михаила Шемякина основан в августе 2002 г. в помещении, которое было выделено художнику по поручению Президента Российской Федерации. Цель создания Фонда – творческое содействие начинающим и уже известным художникам, музыкантам, фотографам, а также обширная благотворительная деятельность. За три года существования Фонд организовал и провел более сорока различных мероприятий. В его Попечительский Совет входят такие деятели политики, культуры и искусства как Бэлла Ахмадулина, Олег Басилашвили, Валерий Гергиев, Сергей Кириенко, Эльдар Рязанов, Михаил Швыдкой, Юрий Чайка и многие другие. Фонд активно работает с государственными и коммерческими структурами, религиозными обществами различных конфессий и частными лицами.
Фонд оказывает материальную и социальную помощь детям, подросткам и матерям с детьми, находящимся и вышедшим из мест лишения свободы. Фонд оказывает помощь детской православной школе детского отделения НИИ онкологии им. Петрова, поддерживает общественные организации инвалидов, проводит мероприятия с благотворительными целями.
