На пути к вершине нас накрыл дождь. Где-то рядом, почти над головой, в клубах серых туч били молнии. Когда молнии бьют рядом, нет громовых раскатов, и поэтому они напоминают глухие и тяжелые разрывы снарядов.
Дождь в горах невыносимый. Через полчаса холодная одежда промокает насквозь, стоит коробом, мешает идти. Еще через полчаса — дождь прекращается, из-за туч выходит солнце, и мы оказываемся в сказке.
Мы идем по тропинке в чаще букового леса. Вокруг — везде под ногами — все усеяно грибами. Подберезовики, дождевики, лисички, белые. Некоторые торчат прямо посреди тропы: нагибайся, рви, иди дальше. Их так много, что порой кажется, будто они ненастоящие.
Через полчаса на лес опускается туман. Тропа идет по камням и... исчезает. Мы в ужасе. Точнее, я. Это я понимаю, что происходит, а они — в первый раз. Вперед, влево, вниз — куда? Каждый спуск в десяток метров наугад чреват таким же подъемом. А когда речь идет о сотнях метров... Каким-то невероятным образом удается вспомнить прошлогоднюю картинку: где-то неподалеку должен быть рукотворный лес невысоких елок. Это довольно объемный ориентир, и в конце концов мы находим его, а потом и проселочную дорогу. В горах я второй раз, и поэтому мы без палаток. В прошлом-то году ночью было тепло, а я не знал, что нам тогда просто очень повезло.
Неожиданно быстро темнеет. Нас снова накрывает дождь. Идем вниз, по дороге в село. Через некоторое время видим впереди тень человека. Догоняем. Парень оказывается земляком, из области, и к тому же поразительно похожим на одного хорошего знакомого, с которым мы родились в один день. У парня есть одноместная палатка, и он обещает ей с нами (тремя) поделиться. Ну, если учесть, что в советскую одноместную мог влезть целый табун, мы еще на что-то надеемся.
Спускаемся в село. Останавливаемся на окраине. Парень достает палатку. Ба. Палатка самодельная, из полиэтилена, по величине не больше гроба. Как он в нее один влазит – ума не приложу. Юморист!
— Я пойду схожу в село! – говорит Наташа.
— Да брось ты, кто ж пустит не пойми кого, да еще ночью! – говорю.
— Да вот свет горит рядом. Пойду спрошу.
Уходит.
Мы стоим втроем, над мокрой палаткой: прошло время причитаний и нервного хохота. Прошло все, кроме холода и усталости. Просто стоим и молчим под нескончаемым проливным дождем. Решений нет.
— Пошли!
Наташа машет нам рукой. Хватаем рюкзаки и идем на голос, на свет.
— Заходите, гости дорогие, располагайтесь. Да не волнуйтесь вы, вас таких много ко мне ходит. Моя ж хата с краю.
Мы все еще не верим. Недоверчиво входим в тепло. Ставим рюкзаки, снимаем мокрые кеды, носки.
Посреди дома — огромная белая печь. По ней ползают дети.
По полу бегают дети. Выглядывают из-за занавесок, играют.
Семеро.
Вешайте сюда! — отец показывает нам на проволоку посреди комнаты. Я вот сегодня стирал.
— А хозяйка где?
— В роддоме.
Через полчаса мы пьем душистый травяной чай и едим жареное сало. Речь заходит о Христе. Он не навязывается. Да и мы почему-то не хотим спорить, искать расхождения. Мы хотим говорить об общем.
Мы просто видим, что это практикующий христианин. Учиться, учиться нужно у таких, а не брезгливо воротить нос, указывая на ошибки Лютера или жестокость Кальвина. Что-то главное не укрылось от его чуткого сердца. Что-то, что я помню сквозь годы.
Они спасаются «вопреки» а не «благодаря»? Смешно звучит. Я не могу запретить себе добро называть добром. А вот могу ли я посреди ночи впустить к себе незнакомых людей? Есть ли у меня вера, что ни один волос не упадет с моей головы, или я умею вспоминать об этом только в применении к другим, оказавшимся в тяжелой ситуации? Что я вообще могу, кроме как бряцать, словно кимвал, или звенеть, словно медь?
— Я считаю, что нужно дела Христовы творить. — вдруг повторяет он мои мысли. — О, да вы еле живые!
Ложимся спать. А наутро, сухие и счастливые, уходим с петухами своей дорогой.
Он стоит у калитки, машет нам рукой.
Это человек. Я верю, он спасется.
Фото Юрия Курбатова.
