Люблю разглядывать жигулинские фотопортреты. Их мало, попадаются редко, но как встретишь — притягивают, смотрю. Иной раз лицо этого урождённого воронежского дворянина («потомка двух разграбленных сословий») кажется грубовато-крестьянским, а иной — нежным, женственным, даже детским. Но — глаза! Словно бы колодезной глубины с отражёнными звездами эти его глаза, — всё излучают и излучают какое-то невероятное, потаённое послание…Помню его в девяностые, хворающего, в клетчатой шерстяной безрукавке и с палочкой, шагающим по Переделкину. Подмывало закричать ему вслед: «а мне подарили Вашего “Бурундука”, слышите!»
А просто однажды, в день рождения, мне выпало оказаться вдали от дома. Мы сели, наполнили стопки, и малознакомый человек сказал: «Я подарю вам одно любимое мною стихотворение, прочту его наизусть». И прочитал жигулинское классическое:
Раз под осень в глухой долине,
Где шумит Колыма-река,
На склонённой к воде лесине
Мы поймали бурундука…
Ровно тридцать лет назад, тогда же, когда были написаны легендарные воспоминания «Чёрные камни», поэт Валерий Лобанов посвятил Анатолию Жигулину стихотворение «Возвращение». Бережными мазками художника он отразил его лагерную судьбину (урановые копи, верно, и увели Жигулина до срока с матушки-земли). «...Едва замолкала поверка — на сутки истаивал срок. Не маску — лицо человека он в трудные годы сберёг».
В начале нового века, в родном Воронеже, вослед уходу Жигулина в Иные земли, земляки издали его большой том: «Далёкий колокол». Там, в сердечном вступлении, филолог и педагог, автор примечательных книг о поэзии и поэтах Виктор Акаткин написал такие слова, которые нынче в наших краях довольно редки, их могут посчитать и неловкими: «…Его любовь к Родине не “странная”, а преданная и благодарная до самозабвения, окрыляющая и неисчерпаемая. Что может быть выше судьбы, разделённой с Родиной?»
Платоновское вещество любви в стихах Анатолия Жигулина — что та живая вода, которой промывают раны былинным героям: утишающая, прозрачная, воскрешающая.
* * *
Тихое поле над логом.
Чистый холодный овёс.
И за обветренным стогом
Рощица тонких берёз.
Родина! Свет предосенний
Неомрачённого дня.
Жёлтым потерянным сеном
Чуть золотится стерня.
Бледные ломкие стебли
Жмутся к косому плетню.
Эту неяркую землю
Каждой кровинкой люблю.
Если назначена доля
Мне умереть за неё —
Пусть упаду я на поле,
В это сухое жнивьё.
Чтобы уже не подняться,
Чтобы в последней беде
Нежно щекою прижаться
К пыльной сухой борозде.
1969
* * *
В. М. Раевской
Крещение. Солнце играет.
И нету беды оттого,
Что жизнь постепенно сгорает —
Такое вокруг торжество!
И елок пушистые шпили,
И дымная прорубь во льду...
Меня в эту пору крестили
В далеком тридцатом году.
Была золотая погодка,
Такой же играющий свет.
И крёстною матерью — тётка,
Девчонка пятнадцати лет.
И жребий наметился точный
Под сенью невидимых крыл —
Святой Анатолий Восточный
Изгнанник и мученик был.
Далекий заоблачный житель,
Со мной разделивший тропу,
Таинственный ангел-хранитель,
Спасибо тебе за судьбу!
За годы терзаний и болей
Не раз я себя хоронил...
Спасибо тебе, Анатолий —
Ты вправду меня сохранил.
1976
* * *
Вхожу, как в храм,
В березовую рощу,
Где мшистый пень —
Подобье алтаря.
Что может быть
Торжественней и проще:
Стволы дерев
И тихая заря?
От горькой думы,
От обиды чёрной,
От неутешных
Подступивших слёз
Иду забыться
В этот храм просторный
К иконостасу
Розовых берёз.
1980
* * *
Продли, Всевышний, дни моей Ирины.
Без глaз её душa моя пустa.
Я без нее — кaк ёлкa без вершины.
Я без нее — кaк церковь без крестa!
1981
* * *
В. М. Кречетову
Я в больнице для бедных хочу умереть.
Мне привычны сума и тюрьма.
Будет красная осень в округе гореть.
Будет близиться злая зима.
Будет в тесной палате вечерний туман,
Угасание яркого дня.
И знакомый священник отец Валерьян
В жизнь иную отпустит меня.
1992
* * *
Храм белел сквозь чёрные деревья,
И хрустел вечерний тёмный снег.
Улетело солнечное время,
И умолк короткий летний смех.
Лето, лето! Молодость и сила.
И слеза живицы на сосне.
Слава Богу, — всё когда-то было
И осталось памятью во мне.
Долго ли продлится эта память,
Эта тень деревьев на снегу?
Многое могу переупрямить.
Только время... Время — не могу!
И когда меня осилит время
И душа отправится в полёт,
Пусть белеет храм среди деревьев
И далекий колокол поёт.
1991
Рисунок Анны Музыки
