21 октября 2020 года умер протоиерей Димитрий Смирнов. Чего не знают о нем те, кто лишь видел отца Димитрия на телеэкране или читал его реплики в новостях? «Фома» собрал несколько воспоминаний лично знавших отца Димитрия людей.
«Ощущение, что отец Димитрий даже ближе, чем был»
Мне отец Димитрий всегда представлялся словно бы персонажем христианских блокбастеров — ведь он часто был героем информационной повестки дня. Поэтому у меня все никак не могло уложиться в голове, что тот самый отец Димитрий придет на мероприятие, которое устраиваю я, — на одну из первых пресс-конференций нашего фонда «Женщины за жизнь». Мы не были знакомы до этого, так что я очень волновалась перед встречей.
Оказавшись в одном пространстве с отцом Димитрием, я чувствовала, будто воздух заряжен его энергией — он был главным лицом этой пресс-конференции. С его приходом все отошло на второй план: он был шире, чем конкретная тема, он был про «все и сразу».
Отец Димитрий влетел в зал как молния и по окончании так же быстро ушел. Я выбежала вслед за ним, чтобы познакомиться без камер, наедине. Он был готов дружить. Мы обменялись телефонами, продолжали пересекаться на мероприятиях, и я стала привыкать к тому, что отец Димитрий всегда доступен, если надо срочно о чем-то посоветоваться.
Однажды по радио я услышала его резкое высказывание на ту тему, что волновала лично меня. Я решила позвонить ему и попросить объяснить сказанное. «Можно я к вам приеду?» — вымолвила я. «Давай, приезжай» — услышала в ответ. Мне надо было получить ответ на свой вопрос, совет и благословение — и наша беседа растянусь на несколько часов.
В спорном моменте, за разъяснением которого я и приехала, он был на моей стороне, всячески пытался помочь, но так и не благословил меня на то, что я хотела сделать. Мне было ужасно досадно. И все же, когда я уходила, скованности не было. Отец Димитрий был очень внимателен, сам наливал мне чай, кормил конфетами и сушками, пытался сделать все, чтобы я чувствовала себя как дома. Он и пальто подал мне как настоящий джентльмен: у меня было ощущение, словно он — король, а я его важный гость.
В ту встречу я была настолько отогрета его любовью, вниманием, что все нюансы, которые смутили меня в услышанном по радио, вдруг перестали меня беспокоить.
Отец Димитрий сильно повлиял на мою жизнь, на принятие поворотного для нее решения. Он не благословил меня на то, во что я очень верила. Однако наш диалог не закончился, а затянулся на пять лет: все мои отношения с отцом Димитрием — это продолжение того важного, ключевого разговора моей жизни.
Когда я узнала, что отец Димитрий умер, отказалась в это поверить. Невыносимо осознавать, что больше не получишь от него сообщения или звонка, не услышишь заботливое, отеческое «Тебя никто не обижает, Натуля?»
И одновременно с этим — острое чувство, что он рядом.
Там, у гроба, я продолжила наш диалог и — произошло чудо: я получила ответ на свой вопрос. Рано об этих чудесах свидетельствовать, но с его уходом точно понимаю — смерти нет. Ощущение, что отец Димитрий даже ближе, чем был.
«С ним непонятное выступало из тьмы и хотелось сказать: «Эврика!»
Я служу священником в подмосковном храме и радуюсь тому, что когда-то отец Димитрий Смирнов открыл для меня это удивительное служение. Просто показал (как он всегда это делал — наглядно), и для меня это открылось. Он тогда был третьим священником Крестовоздвиженского храма в Алтуфьеве, а я — бегавшим от рутины советской школы десятиклассником. С тех пор так и повелось: отец Димитрий был всегда интересен тем, что всякий раз открывал что-то новое.
Воскресная школа начала девяностых. Тайком, на квартире. Отец Димитрий пересказывает историю грехопадения. Господь задает вопрос: «Не ел ли ты запретного плода?» Звучит известный ответ Адама: «Жена, которую Ты мне дал, дала мне, и я ел». И краткий комментарий отца Димитрия: «С тех пор эту фразу повторяют все мужчины». Все мужчины? Все мужчины! Я тогда еще был мальчишкой, но вдруг понял, что в отношениях мужчин и женщин есть трагическая тайна, когда сильный винит слабого, а конечным виновником делает Бога. Именно это делает Адама не Адамом, мужчину не мужчиной… А отец Димитрий именно тем и занимался, что являл образ весомого, трезво мыслящего мужчины, который знает цель, к которой ведет. Такой простой образ мужества и отцовства. Я рос без отца и вдруг понял, чего мне не хватало — вот этого ясного водительства к такой цели, которая больше этой жизни со всеми ее мелкими целями.
Вот другой эпизод: я, уже воцерковленный пономарь, вникаю в важные правила совершения литургии: Божественная литургия служится на белом хлебе и красном вине. Смущаюсь известием о том, что отец Таврион Батозский в лагере служил на клюквенном соке, в чем его укоряли Глинские старцы. Задаю этот вопрос отцу Димитрию. Округленные глаза, сокрушенный вздох, характерный жест рукой: «Да хоть бы он вообще на пиве служил!»
И все встает на свои места: оказывается, правила правилами, но при игре без правил только святость находит способ все-таки совершить литургию в самом логове смерти. А главное — святость есть! Просто глаза-то открой!
Известная всем резкость высказываний отца Димитрия — просто приглашение совершить очередное открытие:
— Батюшка, не могу терпеть такого человека.
— Не можешь терпеть? А ты его убей…
— Как — «убей»?
— Ну зарежь или отрави…
Открытый рот, расширенный взгляд — человек вдруг понимает, что его нетерпение, которое он хочет оправдать, доведенное до конца — абсурдно, зловеще, немыслимо и невозможно. Просто ад разверзается под ногами! Нет уж, лучше потерпеть! Как дорого стоят такие простые открытия!
Моя мама была врачом, в свое время тоже потянулась к отцу Димитрию, но однажды имела неосторожность сказать беременной женщине со множеством заболеваний, что вообще стоит задуматься, как быть с ребенком. Та обратилась к батюшке, он ответил: «Передай тому врачу, что она...!» — и далее употребил довольно резкое выражение. Несчастная женщина все так и передала. Реакция мамы была бурной, болезненной, недоуменной: «Меня не так поняли!» Потом покаянной. А финал истории такой: я уже служил в селе Рождествено, и, когда моя мама умерла, занятой отец Димитрий приехал к нам в село на ее отпевание и похороны, потому что она была его духовным чадом.
С отцом Димитрием все открывалось по-новому, обветшавший мир как будто оживал от совмещения мистики и практики. Непонятное выступало из тьмы и хотелось сказать: «Эврика!» Так произошло и на его отпевании.
…Как-то само собой сложилось в голове, что день похорон любимого батюшки не может быть днем без литургии. И вот — Храм Христа Спасителя. Перед службой мы с женой уже успели подойти ко гробу и попрощаться. На великом входе думаю: «Батюшка уходит от нас туда, где лучше, чем здесь, но где же может быть лучше, чем на литургии? Может ли отец Димитрий не быть здесь, где столько людей пришло с ним проститься, отслужить вместе эту службу?» И вот литургия: батюшка хоть и на небесах причащается, но только духом, а мы здесь и духом, и телом — целым человеком, как в раю… Простой и ясный опыт воскресения. Невероятное стало очевидным.
«Чувство, что я осиротел»
Люди моего поколения помнят, как сложно в советское время было найти духовника, регулярно ходить в храм: атеистическое государство не скрывало своей враждебности к Церкви и православию, так что верующим порой приходилось очень несладко и они чувствовали себя едва ли не подпольщиками. Тому, кто смолоду занимался темой послереволюционных коммунистических репрессий, найти духовника, довериться кому-либо до конца было тем более непросто. В свое время для меня таким человеком стал отец Александр Мень. Целая страница в жизни связана с поездками к нему в Новую Деревню, с его проповедями, разговорами о Церкви и мире. Потом мне пришлось эмигрировать, а когда я вернулся в Россию, отца Александра убили. Мне показалось тогда, что я вдруг оказался в безвоздушном пространстве.
Однажды, по приглашению знакомых, я поехал на освящение Голгофо-Распятского скита на остров Анзер, один из островов Соловецкого архипелага. Там же оказался целый «десант» батюшек из Москвы.
Голгофский скит — это одно из самых страшных гулаговских мест. Я бывал там в 70-х, когда всюду были видны следы лагеря: на стенах надписи смертников, решетки на окнах, глазки в дверях — я помнил скит как гулаговскую тюрьму, как штрафной изолятор, как место, куда свозили узников умирать. И какое радостное чувство нахлынуло на меня, когда я увидел скит отреставрированным и вновь открытым после советских десятилетий.
Там, на многолюдном празднике по случае освящения Распятского храма, прямо на улице были накрыты столы, меня посадили рядом с отцом Димитрием Смирновым. Слово за слово, мы разговорились. Я быстро понял, что это батюшка, которому я могу доверять, с которым мне будет духовно тепло. Вот так началось наше знакомство и дружба.
Тогда, в нашу первую встречу отец Димитрий расположил меня к себе полным отсутствием морального снобизма, назидательности, отсутствием всякой позы — наше общение строилось как общение равных людей. Конечно, в духовном плане он был неизмеримо выше меня, но в культурном мы были очень близки. Среди духовенства чтение поэзии не частая вещь, но он знал мою публицистику, хорошо относился и к моим стихам, разделял то, о чем я говорил в своем творчестве.
Одинаковые взгляды на новейшую историю России — вот что нас окончательно сблизило. Это непостижимо для меня, но многие, даже в духовной среде оправдывают сталинизм, революцию, которую мы с отцом Димитрием расценивали как историческую катастрофу. «После революции 1917 года великая страна превратилась в живодерню», — однажды сказал ему я. Отец Димитрий тогда вздрогнул и ответил: «Юра, я все не мог подобрать слова к тому красному большевистскому террору, который воцарился в России после революции. Как точно и емко ты определил это таким страшным словом!»
Потом некоторое время встречи наши были нечастыми, пока он сам не позвонил мне и не пригласил на свою программу «Диалог под часами». С тех пор мы записали три беседы и договорились встречаться ежегодно в декабре-январе и подводить итоги минувшего года: говорить о православии, политике, о том, что происходит в мире. Увы, судьба распорядилась иначе.
А полтора года назад отец Димитрий с матушкой нагрянул к нам с супругой в Поленово, где мы и живем большую часть времени. Они провели у нас три дня — и это была самая дорогая сердцу встреча. Мы много гуляли вдоль Оки, много беседовали. Приятно было разговаривать с единомышленником: какая же это редкость и огромное удовольствие, когда тебя понимают с полуслова…
Как отозвалась во мне его смерть? Чувство, что я осиротел. Как будто родного человека потерял. И это ощущение не проходит. Мне кажется, как я осиротел, осиротела и вся православная Россия: он был замечательным проповедником. Люди его слушали, люди ему доверяли.
Отец Димитрий лучами своего слова и дела освещал окружающую жизнь и ее потемки. Что теперь будет? Где найдется ему замена? Непредставимо.
«Он ничего не боялся»
Из записи епископа Пантелеимона, которую он (здесь была удалена ссылка на организацию, запрещенную в РФ) на девятый день после смерти отца Димитрия:
Сегодня 9-й день нашему дорогому и всеми любимому о. Димитрию Смирнову, всероссийскому батюшке.
В день его отпевания меня попросили сказать несколько слов о нем. Сказанные мною слова записали, расшифровали, я их немного подправил (тогда я очень волновался и допустил оговорки и неточности), но по сути ничего не изменил.
Хотел бы и в 9-й день в память о моем любимом друге повторить сказанное у гроба.
Простите, я буду сегодня, может быть, слишком откровенен, потому что перед отцом Димитрием, перед его гробом, неудобно лицемерить, прикрываясь мнимым благочестием. Я всегда чувствовал себя перед ним каким-то пигмеем. Он никогда не боялся говорить правду и вообще ничего не боялся. Не один раз он защищал меня — даже от физической расправы. Однажды спас меня от пьяного, который пристал ко мне на станции электрички.
Перед его гробом хочется сказать главное: нам не хватает той правды, о которой отец Димитрий так бесстрашно свидетельствовал — и своими словами, и всей своей жизнью.
Он говорил подчас резкие слова, иногда грубые, но говорил от боли сердца, от любви. Он как-то привел такое сравнение, на мой взгляд не совсем справедливое, — он сказал, что Высоцкий — это Пушкин современности. Может быть, и отец Димитрий — это такой пророк современности, который обличал пороки нашего времени… Папе Франциску повезло, что отец Димитрий скончался до того, как услышал, что тот сказал об однополых браках, а то ему не поздоровилось бы, наверно…
Отец Дмитрий говорил правду от всего своего страдающего сердца, от боли, оттого, что умел сопереживать и сочувствовать всем. Он создал три детских дома и воспитывал там детей как своих собственных. Он защищал женщин. Когда он говорил об этих несчастных гражданских женах, то он говорил это от боли за тех женщин, которые унижены, поруганы современным миром. Сейчас к его гробу пришло очень много женщин, они не обиделись на его слова, они видят в нем защитника своей чести и достоинства.
Он имел любовь в своем сердце — сострадающую, сочувствующую. Не любовь-размазню, не ту, что ограничивается красивыми словами и сюсюканьем, а мужественную любовь, которая может брать в свои руки оружие и защищать слабых и угнетенных.
Его слова не резче и не грубее слов святого Иоанна Предтечи, который называл «змеиным отродьем» (см. Мф 3:7) тех, кто приходил лицемерно ко Христу. В словах отца Димитрия была удивительная сила, исходящая из его любящего сердца, — сила любви. Любовь в нашем мире иногда бывает слишком слабой, слишком бесхребетной, такое лайт-христианство. А у него было подлинное христианство.
Я его побаивался немного при жизни, потому что никогда неизвестно было, что он может сказать и что он может сделать, — в каждый момент можно было ждать от него чего угодно. Хочется просить у него, если он найдет дерзновение перед Богом — а дерзновения ему было всегда не занимать, — чтобы он ходатайствовал о нас, собратья священнослужители, дабы и нам уметь говорить правду и ничего не бояться. Политкорректность очень важна в наш век, и отец Димитрий умел быть дипломатом, когда это было нужно, но все-таки его правдивости, искренности и прямоты нам не хватает.
Отец Димитрий всегда вносил живую горячую струю в официальные мероприятия, совершаемые соборно богослужения. Он был сам всегда живой, и у него была удивительно живая, непосредственная вера.
И вот мы видим, какой может быть смерть. Она может быть торжеством. Владыка Дионисий, митрополит Воскресенский, совершающий отпевание, признался, что, когда ехал в Храм Христа Спасителя — горевал, а оказался здесь на самом деле на празднике. Отпевание христианина совершается и как его прославление. Мы у гроба отца Димитрия не только плачем о нем, но и благодарим его, и прославляем.
Он любил всех. Ваше Святейшество, может быть, Вы смотрите это отпевание, Вы не смогли сегодня быть здесь, врачи Вам не разрешили. Отец Димитрий очень Вас любил, Вас некоторые боятся, некоторые заискивают, думая сделать карьеру. А есть те, кто Вас любит, и отец Димитрий был таким человеком, он Вас очень любил, почитал Ваши таланты, преклонялся перед Вашими трудами. И когда, заботясь о нем, во время его болезни Вы передали ему с любовью строгое наставление, что и как нужно делать, он потом со слезами просил передать Вам свою сердечную благодарность. Он любил Вас и молится о Вас, я думаю, и ныне.
Дорогие братья и сестры, все прихожане отца Димитрия, вам будет очень сейчас тяжело. Вряд ли вы найдете еще такого пастыря как отец Димитрий. Но есть Господь. Приходит время — и нас оставляют наши учителя, родители, чтобы мы обращались уже непосредственно к Богу, у Него просили помощи и у Него находили утешение.
Дорогая матушка, позволь я обращусь к тебе на ты, Людочка, тебе будет особенно трудно, но друзья отца Димитрия никогда тебя не оставят одну и всегда будут помогать тебе. И я очень прошу Машеньку, когда у нее родится, надеюсь, младенец Димитрий, пригласить меня на его крещение. Я бы там стал таким крестным дедушкой, так как его дедушка на Небесах.
Еще раз хочу пожелать всем нам быть правдивыми, искренними, смиренными. Отец Димитрий был смиренный человек, он умел слушаться и умел почитать священноначалие (когда я стал архиереем, он начал даже ко мне стал относиться по-другому, с большим уважением). Он умел преклоняться перед любовью, перед братиями. Он умел быть кротким и смиренным, но не лицемерно наклонять голову, называя — только называя! — себя первым грешником, напускать на себя внешнее смирение. Он по-настоящему ощущал свое недостоинство. Он умел просить прощения, когда был неправ. Он плакал о своих грехах, искал помощи у Бога.
А еще нам всем надо у него попросить, чтобы он помог нам научиться радоваться. Я сам часто унываю из-за какой-нибудь ерунды, а вот отец Димитрий всегда радовался и очень легко переносил трудности, которых выпало достаточно на его долю, особенно в последние месяцы жизни. Он в последнее время своей жизни не раз оказывался в реанимации и говорил, что ужаснее места нет на свете. Но он, несмотря на всё это, сохранял благодушие и радость. Рассказывал, что однажды впал в уныние, и это было так страшно, что он очень сочувствует всем, кто находится в унынии и печали. Он умел радоваться и, не теряя радости, переносить все те сложности жизни, которые есть у всех нас.
Я сердечно благодарю всех вас, дорогие братья и сестры, и благодарю отца Димитрия, что он своей смертью всех нас объединил в молитве, в любви, в вере. Мы верим, что, представ перед Богом, он обретет еще в несоизмеримо большей степени ту радость, которой он жил уже здесь, на земле. Аминь.
Подготовила Анастасия Бавинова
