На пути к Великому посту неделя о Страшном суде или мясопустная предваряет собой известную всем масленичную неделю, масленицу, именуемую на богослужебном языке неделей об изгнании Адама из рая. На службах недели о Страшном суде православные христиане вспоминают о том, через что придется пройти всем нам, о неизбежно грядущем конце времен, о великом и страшном втором пришествии Господа нашего Иисуса Христа, о необходимости дать ответ за все совершенное и помысленное.
В этом году неделя о Страшном суде случилась дважды. Один раз, как и положено по календарю, в феврале. Второй раз в июле.
Применяя эти слова к событиям в Крымске, имею в виду не силу стихии, не количество жертв.
Вспоминается давнее, совсем малое, несоизмеримое с нынешней бедой, но пережитое и потому понятное. Мне пятнадцать лет. С отцом, матерью и девятилетним братом идем на небольшой лодчонке вниз по Волге вдоль правого берега, ниже Камского устья. Ширина водохранилища в этом месте километров десять, ровный высокий берег, ни бухточки. Постепенно разводит волну, для нашего невеликого судна уже большую, но пристать негде, идем дальше. Надо бы дойти до Тетюшской пристани и спрятаться там за дебаркадерами, но идти на перегруженной лодке еще около часа, не меньше. Берег плавно заворачивает к югу, идем под другим углом к ветру, болтать начинает совсем сильно. Из-за шума мотора и волн не сразу слышу, как отец кричит: «Снимай сапоги!..». И чуть позже: «Надевай пояс!..». С третьего раза понимаю, что спасательный. Но пристать по-прежнему негде, идем вдоль высокого глинистого обрыва, отвесно уходящего в бурлящую мутную воду.
Вдруг пологое место у впадения ручья. Разворачиваемся к берегу, утыкаемся носом. Я, почти двухметрового роста уже тогда, соскакиваю по команде отца в воду и держу лодку за транец. Если ее развернет и пару раз как следует ударит бортом о камни, тут ей на такой волне и конец. Глубина меньше метра, но волна каждые несколько секунд накрывает с головой, отрывает от дна, острые камни бьют по ногам, кровь пока не видно, ее смывает водой, а надо держать, пока отец вместе с матерью и братом выгружает вещи, чтобы пустую лодку можно было вытащить на берег. Спасательный пояс приходится снять, потому что с ним удержаться на месте никак не получается. Самое скверное было отвинчивать и вытаскивать тридцатикилограммовый подвесной мотор, чтобы на этой пляшущей лодке не уронить его ни в воду, ни острым винтом на ногу.
И ты уже не можешь стоять и держать, падать, опять подниматься на ноги, и раз за разом поворачивать вырывающуюся лодку носом к берегу совсем не можешь, а стихия приходит вновь и вновь, спокойная, равнодушная к тебе, твоим чувствам и к тому, можешь ты перенести ее напор или нет.
Мы, конечно, вполне могли сложить там головы, если бы не решимость отца. Но вспоминаю я эту поездку уже сорок лет не поэтому.
Сбивающая с ног сила тех мутных зеленых волн была в сотни и тысячи раз меньше сил, которые стихии время от времени являют миру. Однако для возможного конца моей жизни она была достаточной. И реальные события, совершившиеся на нашем веку, и целлулоидные коммерческие киноужастики вновь и вновь напоминают нам, что Господь может стереть человечество с лица земли в мгновение ока. Стихии всегда у Него под рукой.
Но почему? За что?
Поверхностный и обобщенный указующий ответ на это сердечное вопрошание – мол, по грехам – при всей его очевидности невозможен, более того, может и незаслуженно ранить. Здесь можно лишь свидетельствовать о том, что увидел и понял сам, никому это свидетельство не навязывая.
По моему разумению, быть может, неверному, самое горькое в том, что случилось на минувшей неделе, не семиметровая волна с гор, и даже не гибель невинных людей. Это ужасно, но это бывает. Самое горькое – взрыв ненависти, тайфуны справедливых обвинений вперемешку с несправедливыми, град жалких неубедительных оправданий пополам с серьезными объяснениями. И когда эти волны отхлынут – иссохшая пустыня взаимной нелюбви.
Сегодня смешно говорить о любви начальников к простым людям, о которых они по писаному кругу своих должностных обязанностей должны заботиться. Просто смешно. Вольно ж было Гоголю писать свои прекраснодушные наставления власть имущим в «Выбранных местах из переписки с друзьями», даже тогда Белинский над ними посмеивался и считал неадекватными. Теперь все гораздо проще, откровеннее и злее. Но еще смешнее сегодня говорить о любви простых граждан к этим начальникам и составленной из них государственной машине. Это едкий смех, уже и не гоголевский, разъедающий все и вся, не оставляющий надежды.
Не о Крымске сейчас говорю и не о конкретных лицах, которые сейчас у всех на языке. Крымск и его беда стали лишь очередным поводом, не первым и, по всему, далеко не последним, к разгулу этой стихии отчуждения. Искать, кто же виноват в гибели многих людей, можно и должно, и надо найти настоящий ответ, но эта понятная задача не делает легче уже нестерпимый угар взаимного недоверия и недоброжелательства.
Но если это все действительно так, если так будет и впредь, и выхода из этого круга нет, тогда нас – как страну и народ – ничто не спасет.
Спаситель говорил о признаках кончины века сего вполне определенно: «…И, по причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь» (Мф. 24:12). Что тут еще можно добавить. Страшный суд потому и страшен, что мы придем на него неготовыми.
И все же в эту жаркую неделю надежда была явлена. Говорю о волонтерском движении. О готовности на время забыть увлекательность политических противостояний ради возможности конкретно и практически послужить ближнему. О том, что народная самоорганизация, заявившая о себе в страшное лето пожаров, сделала еще несколько шагов.
Куда ведут эти шаги?
Что окажется сильнее – народное сплочение в общем деле спасения
или нарастающая тотальность взаимного отчуждения?
Поживем – увидим. Думаю, теперь уже скоро.
Фото Владимира Ештокина и Юрия Кавера.
