И вспомнил Бог о Ное…
Быт. 8:1
Подойдя к церковному порогу в самом конце семидесятых, к Рождеству 1984 года я дозрел до решения креститься. Сделал это на Антиохийском подворье, поскольку, по уверениям друзей, там при записи на крещение не спрашивали паспорт. Тогда это еще было актуально, тем более что я только начал работать в самом что ни на есть «идеологическом» Центральном институте теории и истории архитектуры, а предстоящий в 1988 году поворот официальной идеологии от прямого богоборчества к осторожному и половинчатому признанию Церкви в тумане тех лет никак не просматривался.
Новая жизнь в первые годы после крещения была настолько внутренне сложной и запутанной, настолько изобиловала всевозможными событиями, что в каком-то смысле просто не хватало сил как следует подумать о ближних и ближайших – о детях, число которых понемногу умножалось, и о жене. Просто взять их за руку, повести в церковь и окрестить. Да, конечно, надо, но это же так ответственно и сложно, что нету никаких сил... Надо же быть к этому готовым, а мы пока не готовы… Мы это сделаем, непременно сделаем, но чуть позже...
Продолжаться все это могло бы долго, однако инициативу взяли в свои руки дети, стоило им чуть подрасти. Двое старших, которых мы тогда водили в Третьяковку, в детскую студию, побывали в Московском Кремле. О том, что и как изображено на иконостасе Успенского собора, вдохновенно и горячо рассказывала ведущая студии Евгения Николаевна Конухова, учитель от Бога, ныне уже упокоившаяся (вечная ей память). А вечером, укладываясь, почти уже четырехлетняя дочь спросила меня: «Папа, а все-таки, кто такой Иисус Христос?»
Конечно, в церковь мы уже ходили и «Евангелие для детей» читали. Казалось бы, надо просто еще раз напомнить об известном. Но отчего-то у меня перехватило дыхание, из головы ушли все слова и мысли, и я не смог сказать ничего, кроме: «Расскажу, обязательно расскажу, только завтра. А сейчас ложитесь». И поспешно утолкал спать.
Назавтра ушел на работу рано, дети спали. Весь день прошел в какой-то прострации, служебные дела катились мимо, не задевая. Думал только о том, что предстоит вечером. Настал вечер, я вернулся домой, и дети сами напомнили о моем обещании рассказать, и мы говорили с ними до ночи. А еще через две недели мы уже ехали все впятером в небольшое село под Конаково, к знакомому священнику.
Было самое начало июня, канун Константина и Елены. Доехали электричкой до Клина, пересели на раздолбанный автобус и покатились посреди зеленых полей и голубого неба. Все было слишком хорошо, так что автобус зачихал, заскрежетал и остановился. Водитель вышел, открыл двигатель и стал стучать чем-то железным. Делал это долго, с перерывами, и пока он этим занимался, как-то стремительно набежали черно-сизые тучи. Ударил град, сменившийся огромными хлопьями снега. Резко похолодало, началась настоящая метель. Через несколько минут поля до горизонта стали белыми. Окна в переполненном автобусе запотели, люди, до того шумные и многоречивые, стихли, а потом умолкли совсем. Стало тихо. Почему-то вспомнилось о Ноевом ковчеге, крохотной щепкой носившемся в волнах Потопа.
Наверное, от испуга автобус, наконец, завелся, и мы поехали через снежные вихри. Через какое-то время снегопад прекратился. Вокруг – черное небо и белая земля. Доехали до нужного поворота и сошли прямо в снег. От большака нужно было идти километра два. Пока шли, непроницаемый слой туч разошелся, горячо ударило солнце, и снег на глазах растаял. Небо опять стало голубым, земля – зеленой. Когда впереди показалась веселая церковь на зеленом косогоре и за ней Волга, белые пятна снега оставались только в придорожном кювете.
Что это было? Зачем? Какое отношение имело к предстоящему великому таинству, к скрытым еще впереди жизненным тяготам и радостям?
Бог ведает. Знаю только, что все это не литературная метафора, не кино, а доподлинный эпизод моей жизни.
А назавтра мои жена и дети покрестились.
