Древний Софрониево-Молченский монастырь находится на горе Чудная, на самом краю Сумской области. Сейчас отстроен, и принимает паломников. Но еще совсем недавно он представлял собой сплошные руины.
Дело было в середине 90-х. Мой приятель Сашка сказал, что двое его знакомых собираются посетить один полузаброшенный монастырь. Я тогда был не крещеный, и к вере относился со снисходительным пониманием. Но эта поездка заинтересовала меня, поскольку я собирался поступать на истфак, а монастырь этот был в числе первых трех обителей на Руси, основанных не то до Крещения Руси, не то сразу после. К тому же, по легенде, где-то в недрах находящихся под ним пещер была похоронена церковная, еще домонгольская библиотека. В общем, отказаться от такой поездки было никак нельзя.
И вот, ранним утром мы вчетвером встретились на вокзале. Путь предстоял долгий. Нужно было ехать поездом, потом электричкой, и, наконец, идти 15 км от станции, пешком, полями и болотами.
Двое других ребят, как мне показалось, были более углублены в религиозную, чем в культурологическую тему, и наша компания естественно поделилась поровну. Мы даже ехали чуть поодаль друг от друга. В душе я несколько посмеивался над этими двумя чудаками, с благоговением ехавшими к заброшенному монастырю.
— Он не совсем заброшен. Там какой-то монах живет, — говорил Сашка.
«Ничего себе, история. У кого-то и своей комнаты нет, а этот имеет свой личный монастырь. Хорошо устроился», - думал я о незнакомом монахе.
— Но вообще там сильное место. Необычное, — продолжал Сашка. — Лёха там палец потерял, а я зуб сломал. О сало. Представляешь? О мягкое, свежее сало. В общем, энергетика там — будь здоров.
Стояла ранняя весна, на полях еще лежал снег, в окно поезда светила луна. К вечеру, когда в промозглой электричке стало совсем холодно, мы с Сашкой стали согреваться закрашенным чаем спиртом, и, когда поездка подошла к концу, уже изрядно набрались. Двое друзей, увидев наше неподобающее состояние, не стали тратить на нас время и бодро рванули вперед. А мы, распевая песни, неспешно побрели следом.
Когда кончились последние дома станции, впереди замаячил серебряный скелет железнодорожного моста. Под ним белела в лунном свете еще скованная непрочным весенним льдом река Сейм. Я, держа руки в карманах и попыхивая сигаретой, почему-то шел у самого края моста. Сашка шагал впереди и не заметил, как меня шатнуло, и, оступившись мимо шпалы, я полетел головой вниз…
Как я мог остаться жив? До поверхности реки с моста было не менее десятка метров. Если бы лед выдержал, то я скорее всего сломал бы себе шею. Если нет, — ушел бы под него свечкой, скорее всего с переломами, и через секунду меня уже несло бы сильным речным течением, где-то подо льдом.
Но случилось иначе. Я был обут в крепкие кирзовые берцы, которые к тому же еще и задубели на холоде. Моя левая нога застряла между шпал, и я повис на ней, раскачиваясь вверх ногами, как летучая мышь. Там меня и обнаружил через несколько минут мой приятель.
— Давай руку. Теперь будешь долго жить.
— Ну раз долго, то погоди, — докурю только…
Безликая дорога через Молченские болота была бесконечна. Под ногами с громким хрустом лопался наст, обнажая лужицы черной болотной грязи. Вокруг – безмолвная, припорошенная талым снегом пустошь. Ни сесть, ни отдохнуть. Мучаясь от головной боли, мы падали на руки и, пробивая лицом лед, жадно пили из луж воду. И, поднимаясь, брели дальше.
Когда прошло пьяное бахвальство перед смертью, меня вдруг накрыл ужас произошедшего на мосту. Каким-то чудом я остался жив. Я оторопело брел вперед, чувствуя смесь вины и благодарности. Я не был христианином, но не мог не заметить, что случилось это со мной по пути к пусть и не моей, но святыне, и явно за мое неподобающее поведение.
Под утро на далеком заснеженном холме показался одинокий черный остов мертвой колокольни.
Наконец, мы забрались на холм, долго брели к монастырю, а затем блуждали в утренних сумерках среди руин, пока не обнаружили под одним из полуразрушенных храмов закрытую подвальную дверь. Нам открыл монах. Наши друзья еще спали. Внутри подвала пахло костром, с трудом освещая черные закопченные свечи, тускло горела лампада. Мы закопались в ворохе ватных матрасов и мгновенно уснули.
— Что, головушка болит? — усмехнулся отец Софроний за завтраком.
Я грустно кивнул.
Он постоял немного, затем вышел и вернулся с бутылкой вина. Я благодарен за это ему до сих пор.
Мы напились чаю из омелы, взяли инструмент и пошли в пещеры. Оказывается, с тех домонгольских пор только они и дошли до нас. Разрушенный храм, разбитая колокольня, руины трапезной и кусок монастырской стены — все то, что осталось на поверхности, относилась уже к XVII веку, эпохе расцвета Софрониево-Молченской обители. Но что это были за пещеры! Вырубленные в желто-серой почве крохотные кельи с нишами под иконы, скрещивающиеся под самыми нелепыми углами коридоры, засыпанные слежавшейся веками землей, закрытые решетками провалы в лесу. Подземные ходы, по легендам, ведущие на километры, местами низкие, сделанные наспех, местами высокие, выложенные из кирпичей, — плоских, широких, больше похожих на книги, чем на кирпичи.
Целый день мы, — все вчетвером, — ожесточенно орудовали ломами и лопатами, вгрызаясь в звенящее нутро земли, но до вечера смогли пробить едва метр коридора.
— Тяжело идет, — сказал я, когда мы, уставшие, возвращались назад.
— Тяжело. А от начала и до засыпанного — все эти проходы он один пробил. Один! — проговорил Лёха, один из новых моих приятелей.
Несомненно, библиотека была чуть дальше, нам буквально не хватило нескольких часов, — думал каждый из нас, уплетая вечером в трапезной кашу.
— В летописях монастыря упоминаний о библиотеке нет, — отрубил отец Софроний. — Скорее всего поздняя басня.
Как ни хотелось мне помечтать о древней библиотеке, но трезвые честные слова монаха без тени спекуляции невольно вызвали к нему уважение.
— Говорят, что у иностранцев, которые принимают Православие, глаза становятся наши, — произнес Лёха.
— А может это у нас глаза греческие стали? — усмехнулся отец Софроний. Немного помолчав, добавил:
— А может даже они у нас византийские. А может — апостольские. А может…
Поутру монаха не было.
Побродив по территории монастыря, мы засобирались в обратный путь. К обеду вернулся отец Софроний. Он был грязный, но счастливый.
— Лошадь вечером ушла. Целую ночь ее искал, всю Молчу исходил. Аж в Слободе нашел.
— Нас бы разбудили. Мы бы по разным дорогам пошли… Быстрее было бы.
— Отдыхайте, ребята. Вам еще в обратный путь идти, — устало улыбнулся он.
Помню, как, оглянувшись среди полей, я смотрел на далекую колокольню, и сердце тянула непонятная, незнакомая мне ранее, радостная тоска. Будто сделал я что-то очень хорошее. Хотя, в общем, и не сделал ничего.
На заставке: Больничный корпус (постройка 1911 г.), в подвале которого располагалась келья и столовая.
