Наш девиз — показать красоту Православия. Как создавался журнал «Фома»

Как познакомились два будущих создателя журнала ФОМА?

Владимир Гурболиков: В начале девяностых годов я крестился и воцерковился. Работал редактором в газете, много говорил о вере с коллегами, знакомыми, но все же чувствовал, что слов не хватает. Понятно было, что церковную литературу они не поймут (да и таковой еще было мало). Поэтому про себя я мечтал: вот бы поучаствовать в создании какого-нибудь печатного издания для людей неверующих, но идущих к вере. Однажды я написал статью под названием Эра недоверия, или Место встречи изменить нельзя, где вступил в диалог с сомневающимся человеком (потом эта статья, кстати, была перепечатана в первом номере «Фомы»).

Сопроводил ее фотографиями из храма, где пел в церковном хоре и, разумеется, принес показать настоятелю, отцу Андрею Хохлову. А еще один экземпляр, благодаря нашей прихожанке Софии Хальберт попал в руки Алексею Захарову, который вскоре и познакомил меня с Владимиром Легойдой. Мы с Володей пожали друг другу руки, вышли в маленький закуточек при входе в храм, тогда еще только восстанавливавшийся. И он сказал, что хочет создать журнал, который был бы рассчитан на нецерковных людей, интересующихся верой — то есть фактически слово в слово повторил то, о чем я переживал и думал! Сказал, что ищет напарника и что моя статья — примерно то, о чем он хочет делать издание. Я понял, что теперь не могу в этом не поучаствовать, я воспринял это как чудо: вдруг то, чего я желал, Бог исполняет. Мы говорили недолго, буквально три минуты, но разошлись уже единомышленниками, которые знали, что они будут делать.

Владимир Легойда: В середине 90-х я возвращался из Америки, где год учился в Калифорнийском госуниверситете и где помогал одной монашеской общине издавать журнал для панков, с благословением — издавать современный православный журнал в России. И, в общем, не очень понимал, что с этим благословением делать — кроме того, что его надо выполнить. Длительное время искал напарников. Попытки сделать что-то с моим товарищем Владиславом Томачинским не увенчались успехом — и слава Богу, потому что впоследствии вместо одного, вероятно, плохого издания получилось два хороших — «Татьянин день» и «Фома». А однажды мой друг и крестник Алексей Захаров сказал мне: «Вот кто тебе нужен», и показал статью из газеты «Солидарность», автором которой был тогда не известный мне Владимир Гурболиков. Леша сказал, что этот человек ходит в его храм. Я пошел туда, и мы с Володей познакомились. За несколько минут мы поняли, что сможем работать вместе. И двадцать лет нашего знакомства показывают, что нас свел Господь. Конечно, у нас бывают и споры, и несогласия, но Володя стал моим близким другом, моим учителем в профессии, человеком, который меня научил очень, очень многому. Практически всему, я бы сказал, если бы не хотел обидеть alma mater.

Какими были первые впечатления друг о друге?

Владимир Гурболиков: Есть такие сложные понятия: «Божий промысел» или «Богоугодное дело». А как понять, угодно ли Богу то, что ты делаешь? На этот вопрос я как-то получил ответ у духовника: «Очень просто. Если появляется человек или люди для этого дела, то значит, дело Богоугодное».

Когда я увидел Володю, сразу понял, что мы не просто так встретились, что меня с ним свел Бог и что это родной для меня человек.

Владимир Легойда: Мне так же сложно ответить, как на вопрос, каким было первое впечатление от мамы или от папы. Когда человек тебе очень близок, бывает такое чувство, что вы вместе, условно говоря, ходили в школу, обсуждали книги, фильмы и так далее. Хотя внешне мы были как две противоположности, представьте себе — анархо-синдикалист Володя и выпускник МГИМО в галстуке, я. Но нам сразу стало ясно, что встретились два единомышленника. Авторы Евангелия все очень разные, но смотрели в одном направлении (что-то похожее часто происходит в жизни каждого верующего человека); также и мы: увидели друг в друге стремление к апостольскому благовестию.

Так что, первое впечатление было, разумеется, положительным. Благодаря Володе я могу опровергнуть тезис о том, что друзьям нельзя работать вместе. Но с другой стороны, — и подтвердить, потому что далеко не со всеми друзьями получается работать.

Как Вы объясняли себе замысел журнала с самого начала?

Владимир Гурболиков: Это должен был быть журнал для людей, которые могут относиться к Церкви совершенно по-разному. Сделанный при этом людьми, которые сами, пережив период сомнений, поисков, споров, полюбили Христа, нашли в Православии исполнение Евангелия и стараются объяснить, почему они не видят другого пути, кроме как быть в Церкви.

Многие прекрасные в Православии вещи воспринять сложно, потому что церковный язык сильно отличается от мирского. Но журнал — это не богослужение, и для того, чтобы вести диалог с читателем, с ним нужно говорить на одном языке, поиском которого мы и занимались. При этом нужно найти какой-то предмет для разговора, интересный и понятный не только для нас, но и для читателей, потому что, приходя к вере, человек меняет приоритеты и перестает считать ключевым то, что для всех кажется таким важным.

Хотелось, буквально, запихнуть в журнал все, но от этого нас уберег мудрый совет священника Димитрия Дудко, который сказал: «Не пытайтесь быть морем — будьте волной». Не стремитесь охватить все, стремитесь найти для человека хотя бы несколько сюжетов, которые его действительно привлекут и заинтересуют.

Владимир Легойда: Через журнал мы хотели передать состояние влюбленного человека, который невольно говорит всему миру о том, как прекрасна его возлюбленная. Все обычно умиляются этому примеру, но здесь не все так просто: влюбленный со своей возлюбленной может кого-нибудь очень сильно достать, ведь это для него она прекрасна, а для другого, может быть, и нет. И в первое время издержки от этой влюбленности у нас были. К примеру, нам казалось, что человек откроет наш журнал и, прочитав его до конца, сразу станет верующим человеком, — такая, по-журналистски красивая, но нереализуемая в жизни идея. Но есть и положительные качества такого состояния: когда у тебя горят глаза, горит душа, когда для тебя это не просто "проект’’, это личная история, дело жизни. Это состояние человека, который обрел смысл в любви к Богу, и он хочет этим поделиться, потому что просто не имеет права хранить его лишь для себя одного.

Далее — вопрос, каким образом это делать? Где-то мы прочитали прекрасный девиз: «показать красоту Православия’’, и взяли его для себя. Часто человек приходит к Богу в скорби. И часто пугается, когда ему показывают ужасы жизни, ужасы его самого. Мы отталкиваемся от другого: мы хотим показать красоту веры во всех смыслах: в эстетическом, в богословском, в интеллектуальном. Показать, что это не удел только безграмотных бабушек — что, в общем, тогда, в середине девяностых, было самой распространенной позицией. При этом важно было приводить понятную аргументацию, потому что внутренняя логика бессмысленна. Ты миссионер и приходишь к человеку, который не мыслит так, как ты. И ты не можешь сказать: это так, потому что Господь так сказал. Он ведь в Бога еще не верит.

Также для себя мы решили: поскольку мы показываем красоту, — мы не будем никого ругать. Конечно, сложно обойтись без диалогов и дискуссий совсем: ты ведь обращаешься к сомнениям человека и должен приводить разные точки зрения. Но за двадцать лет у нас практически не было публикаций о других религиях, чтобы на страницах журнала не вступать в жесткую полемику. Это не наша тема. Не потому, что она не важная, а просто потому, что у нас другое лицо.

Понимали ли Вы тогда всю масштабность задуманного?

Владимир Гурболиков: Мы даже старались об этом не думать. Мне всегда нравилась формула, придуманная в свое время партией Зеленых в Германии: «Мысли глобально, действуй локально». И я мыслил примерно так. На первом редакционном собрании я выступил со словами, как было бы хорошо, если бы наше издание было похоже на журнал «Огонек». В 1994 году иллюстрированных журналов, которых сейчас море, почти не было, а был один «Огонек», массовый, красивый, с множеством фотографий и разнообразной тематикой. Но у нас не было ни средств, ни возможностей. Ждать, что нам принесут деньги, мы не стали, а просто начали создавать первый выпуск. При этом одно обстоятельство заставляло нас не стремиться заглядывать в будущее. На наших глазах было сделано несколько неудачных попыток создать миссионерские журналы: Церковь не благословила эти эксперименты. Поскольку мы хотели служить Церкви, и для нас воля священноначалия была очень важна, мы с самого начала решили: если журнал не получит благословения, мы будем готовы отказаться от нашей идеи. Поэтому мы приносили наш труд и спрашивали, хорошо это или нет, у тех людей, которые имели авторитет в Церкви и право — запретить или разрешить. Получается, мы и хотели, чтобы появился общедоступный иллюстрированный журнал для широкой аудитории (к чему в итоге мы и пришли), но при этом о будущем не задумывались, а просто действовали.

Владимир Легойда: Масштабность, мне кажется, мы осознавали только тогда, когда в жизни журнала совершались важные переходы. Мы долгое время выходили без периодичности: не было финансирования, четких планов. Мы делали так: наберется материал — выпускаем. Мы могли издать два, три журнала в году, был даже год, когда вышел всего один номер. Но мы понимали, что с читателями, что с сотрудниками, так поступать нельзя. Необходимо установить периодичность. Мы стали выходить ежеквартально, потом раз в два месяца, и, наконец, ежемесячно. Второй переход — это когда «Фома» стал цветным. Он был связан исключительно со стремлением к массовости, то есть увеличению масштаба. Да, кто-то до сих пор ностальгирует: вот, был черно-белый «Фома», и так далее — это его право. Но мы чувствуем иначе. Переход к цвету был, безусловно, большим шагом вперед, в том числе с точки зрения того, что православные тоже могут делать такие журналы. Это сейчас «Фома» никого не удивляет, а когда-то сам факт выхода цветного, глянцевого православного журнала — был, как бы сейчас сказали, бомбой.

А был ли такой момент, когда становилось страшно, когда Вы думали: «Во что же я ввязался...»?

Владимир Гурболиков: Не было такого момента. Были кризисы, когда деловая этика и производственная необходимость вступали в противоречия с христианскими отношениями с тем или иным человеком. Это меня ранило, начинало болеть сердце. Мы сильно переживали, когда разрывались между желанием окончательно заняться нашим любимым делом и реальными возможностями — безденежьем, невозможностью покинуть рабочие места. Была неуверенность, были споры о планах и о том, кто из нас больше отдает себя этой работе. А с тех пор, как наш коллектив стал большим, естественно, возникают разные ситуации, в которых есть особый парадокс. Дело в том, что в светских коллективах проблемы обычно решаются легко: мгновенным увольнением человека, жестким скандалом, штрафами и прочее. В православной среде ты все же действуешь иначе, исходя из евангельских заповедей, что для прагматичного наблюдателя всегда выглядит странно. Но и такое поведение, в свою очередь, тоже чревато кучей ошибок, провалов, потерь, и это тоже приходится за собой признавать. Но вопроса, зачем я это делаю, желания прекратить у меня не было никогда. Мне ничего другого не нужно.

Владимир Легойда: Страшно не было. Мы же не атомную бомбу делали или какой-нибудь журнал «для взрослых». Помню, был такой непродолжительный момент, когда мы всерьез думали, что издание журнала, возможно, придется прекратить. Но и это не выбор между добром и злом, не отказ от Христа, а всего лишь от издания журнала. Но чаще всего было понимание того, что нельзя бросать — людей, читателей, команду. Мне кажется, что никто из всех тех людей, которые с нами работали (потом их жизнь по-разному складывается: кто-то уходит, кого-то мы сами направляем, благословляем заняться какими-то другими проектами), не вспоминает «Фому» с каким-то тяжелым чувством.

Когда получили первый читательский отклик? Какой запомнился больше всего?

Владимир Гурболиков: Мне запомнились два отклика. Они были получены на единственную существовавшую на тот момент ксерокопию первого номера журнала «Фома».

Один — от священника Аркадия Шатова, ныне епископа Пантелеимона. Его реакция была такой: «А почему этот журнал до сих пор не напечатан?» Я сказал, нет благословения и денег. И тогда мы получили первую помощь — и в виде благословения, и в виде денег, на которые вышел первый номер. Никогда этого не забуду.

А второй — от одного очень умного, но скептически настроенного человека из моей газеты. Он сказал: «Я всегда воспринимаю Церковь как некую партию; как бы вы не стали в ней церковным комсомолом, который приукрашивает реальность и прочее. Но то, что вы написали, лично меня потрясло. Я никогда не смотрел на Церковь с этой точки зрения». Насчет приукрашивания у нас есть свой ответ. Поскольку Церковь — это больница, то там можно увидеть не только погибших, страдающих, орущих, злящихся, но и исцелившихся. Главная цена здесь — спасение. Спасение души, преодоление катастрофического состояния, в котором находимся мы все и каждый человек в отдельности.

Владимир Легойда: Почти в течение года у нас не было денег на издание. И мы ходили и всем показывали макет, на который вручную вырезали колонтитулы, клеили, что-то ксерокопировали. У нас постоянно были отклики, в основном, такие: «О как здорово, а почему не издано?» — «Денег нет». — «Ну, денег ни у кого нет», — и так далее. Поэтому, может быть, действительно, самый важный читательский отклик был от отца Аркадия Шатова, который, узнав причину нашего застоя, открыл сейф, дал деньги и сказал: «Сможете — отдадите». Мы понимали, что жертвует он не из излишков, а из каких-то важных приходских денег. И мы ему безумно благодарны: если бы не он, не было бы и «Фомы». Длительное время отец Аркадий читал все наши материалы, и если что-то не благословлял, мы не шли наперекор. Но при том он так и не согласился стать официальным лицом журнала. Был у нас знаменитый диалог, когда он сказал: «Знаете, чем брак отличается от свободной любви?» Мы сказали, что, конечно, догадываемся. «Ну зачем вам со мной брак? Потому что первое, что я попрошу изменить, это название, которое мне не нравится». И то, чего ему не хватало в «Фоме», он потом нашел в журнале «Нескучный сад».

Помню первую реакцию в институте, когда я показал журнал разным людям — моему учителю Юрию Павловичу Вяземскому, который вошел в редакционный совет и помогает нам, Алексею Викторовичу Шестопалу, зав. кафедрой философией МГИМО, тоже члену нашего редакционного совета. Он увидел журнал и говорит: «Фома»? Это какой Фома — Аквинский?" Как философ, первое, о чем он подумал, это о великом схоласте. Мы сказали, нет, апостол. Он заинтересовался и настоял на том, чтобы презентация «Фомы» прошла в МГИМО. Так первая презентация в истории «Фомы» была в Институте международных отношений, что в свое время воспринималось парадоксально.

Были ли такие негативные отклики, от которых опускались руки?

Владимир Гурболиков: Была масса критики. Но лично я всегда через критику пытался увидеть лицо критикующего и понять его логику и его восприятие. Злая критика, конечно, обжигает. Но и она полезна. Единственное, что за все это время осталось в памяти (но от этого тоже не опустились руки) — это ложь, распространенная в одной крупной газете. Якобы мы отказали в просьбе о помощи одному священнику и его семье, а те в результате погибли. Это была грязная отвратительная ложь, причем настолько изящная и виртуозная, что не было никакого шанса подать в суд и защитить честь Володи Легойды, персонально обвиненного в поступке, которого он никогда не совершал. Но это не критика. Это такая подлость, связанная с черным PR, с информационными войнами. Это сделали те, кто ненавидел то, что любили мы.

Владимир Легойда: Наше православное сообщество непростое. В начале нас часто подозревали: «А кто вы такие, не протестанты ли? Не сектанты ли?» Это всегда было неприятно, но чтобы руки опускались — нет. Не буду врать, часто бывает обидно от необъективных откликов, от навешивания ярлыков, когда видно, что критикующий в действительности журнал-то и не читал. К примеру, мы одними из первых ввели понятие и дискуссию о «православии-лайт» — о том, что такое православие без Христа и без Креста, и очень много об этом писали. И нас же в этом стали обвинять, причем, по внешним признакам: «А, печатаетесь на глянцевой бумаге? Значит, это православие-лайт». А то, что мы — единственное издание, которое много лет публикует материалы о новомучениках — не заметили.

Или, скажем, смотрят фотографии — «О, красивые фотографии. Что вы там пишете? Страусов в монастыре выращивают? Ах, это гламур, глянец, и вообще здесь нет веры с кровью». Но вы хотя бы почитайте... У нас каждый номер строится на исповедальных материалах. Конечно, ты можешь сказать «это не по мне», а когда ты говоришь «я не читал, но осуждаю»...

Но руки не опускались. Естественно, были сомнения. Когда ты пытаешься серьезно жить по Евангелию, ты понимаешь, что это тяжело, и когда у тебя это не получается, появляются мысли: а какое ты имеешь право что-то писать для других? И здесь нас всегда поддерживали духовники, протоиерей Игорь Фомин, который помогал нам, при всем понимании своей греховности, разрешать себе что-то делать, но осознавая, что мы никакие не учи теля.

Случались ли какие-нибудь чудеса, «мистические случаи», связанные с жизнью «Фомы»?

Владимир Гурболиков: В каком-то смысле мистической была встреча с Володей. Мистическим, на мой взгляд, было появление названия журнала. Сейчас я просто не понимаю, почему мы не вспоминали об усомнившемся апостоле, который жаждал, чтобы Господь явил ему чудо, почему мы не думали о Фоме. Мы перебирали самые разные названия, но этого не было в наших списках.

И Фома сам нас нашел: одному из наших родных людей приснился журнал с его нынешним названием и логотипом. Мы сначала были шокированы, а потом вдруг поняли, что уже не представляем себе журнала с иным именем.

Ну а совсем недавно благодаря журналу «Фома» в брак вступили люди, которых разделяло настолько многое, что этот брак нельзя не назвать настоящим чудом. К сожалению, не могу рассказать подробностей.

Владимир Легойда: Да вообще все существование журнала «Фома» — это одно сплошное чудо. Самое большое, мне кажется — это какой-то такой «фомовский» дух, который, я надеюсь, до сих пор существует, во многом благодаря Володиному профессионализму и умению создавать эту атмосферу. Одно из знаменитых чудес — история с названием, которое приснилось Володиной жене Кате.

А для меня это, конечно, еще и личная история, потому что, работая в журнале, я встретил свою будущую жену. Причем история эта, если не мистическая, то очень забавная. Настя писала нам рубрику о новомучениках. Я знал, что есть такой автор, но при том никогда лично ее не видел... А как-то раз мы с Володей шли по редакции, и смотрю — сидит девушка, на компьютере что-то пишет. Я говорю: «Какая девушка интересная, а кто это?» Володя говорит: «Так это же Настя Верина, она уже три года нам пишет». Я говорю: «Да ты что!» и думаю — надо познакомиться поближе. Вот и все, через полгода мы поженились. Чего там было узнавать друг друга, если три года я читал ее тексты, а она читала то, что писали мы? Для меня это самая большая жизненная радость, чудо, которым я тоже обязан «Фоме».

Какой момент, связанный с «Фомой» был самый сложный?

Владимир Гурболиков: Самым сложным мне всегда кажется нынешний момент. У меня всегда есть ощущение, что каждый раз становится сложнее и сложнее, и в прошлый момент ты бы не потянул того, что на тебя наваливается в нынешний. Но нам всегда посылается ровно столько, сколько мы можем выдержать, и при этом появляется опыт. Поэтому самый сложный момент — это сейчас. Я снова и снова думаю, что же нам делать...

Владимир Легойда: Было много таких моментов, и тяжело сказать, какой был сложнее. Но мне кажется, самое сложное — это ежемесячное издание.

Я всегда говорю журналистам: «Если вам это не нравится, зачем вы об этом пишите?» Материал должен даже не просто нравиться: если ты пишешь в «Фому», нужно, чтобы он «царапал сердце». Если он не царапает, если там нет этого нерва, по Высоцкому... Это не значит, что весь журнал должен быть сплошное кровотечение — такой задачи тоже нет. Важно, чтобы было не все равно, потому что равнодушие — страшная вещь.

Важно, чтобы человек задумывался о Христе, о Евангелии. Вот приходят люди к преподобному Серафиму, он говорит: «Радость моя, Христос Воскресе!» Человека переворачивает, потому что он видит живую святость, живого святого. А тут мы, находящиеся в кутерьме мегаполиса и с трудом разбирающиеся со своим внутренним миром или его отсутствием, должны ежемесячно что-то писать... Но иногда получается.

А какой момент для Вас самый счастливый?

Владимир Гурболиков: Есть точка отсчета — это сама встреча с Володей. А дальше для меня это каждый день. Это чрезвычайная редкость в жизни, когда ты можешь заниматься любимым делом, которое при этом напрямую связано с вопросом о твоем собственном спасении. Делать что-то для самого себя и одновременно для всех. Искать ответы на вопросы: как же соблюдать заповеди, как спастись. То есть, для меня это сплошной период счастья, это просто Божий дар, что я могу себе такое позволить.

Владимир Легойда: Мне все моменты кажутся счастливыми. Я всегда с удовольствием, вот уже более двадцати лет, беру в руки каждый номер «Фомы» и прочитываю от начала до конца. И выход номера для меня — это всегда большая радость.