В 2000 году на страницах журнала «Фома» появился автобиографический рассказ Киры Поздняевой «История любви» — о встрече и женитьбе светской девушки и семинариста, двух очень разных людей. С той публикации прошло 11 лет: у матушки Киры и отца Дионисия выросли дети, вся семья вот уже 8 лет живет в Китае, куда батюшка переведен на служение.
В 100-м номере «Фомы» мы решили вместе с матушкой Кирой перечитать ее «Историю любви», а после поговорить о том, что изменилось за это время — в ее собственной жизни, в жизни церковной и во всех нас.
Валерия Посашко рассказывает о беседе с необычной матушкой, чей муж служит священником в Китае. Это интервью, вышедшее в августовском номере журнала "Фома", стало продолжением "Истории любви", опубликованной в нашем журнале в 2000 году.
«История любви»: 11 лет спустя
— Кира, в «Истории любви» Вы еще только-только готовитесь стать женой священника. Что вы ожидали от этого «статуса» — матушки — и чем это оказалось для вас на самом деле?
— Многие выходят замуж «за будущего батюшку». У меня такого не было — я выходила за конкретного человека, а все остальное уже достраивалось. Не знаю, хорошо это или плохо, но так получилось.
Сестра дразнила меня «матушкой» в период жениховства, но обидно мне совсем не было, даже наоборот — было интересно. При этом слове мое воображение рисовало в голове такое строгое, серьезное существо, почти без признаков пола, в длиной юбке и платке. И сначала я пыталась этому образу соответствовать! Потом поняла, что это цирк и театр, и надо просто искренне быть самой собой.
— Интересно, как Ваш муж реагировал на попытки соответствовать образу серьезного существа в длинной юбке и платке?
— Очень положительно! Он сначала, как и все, считал, что у матушки должна быть «униформа». Хотя всегда радовался и красивому платью, и красиво убранным волосам. Мы оба находились в плену определенных стереотипов — несмотря на то, что муж всегда был внутренне очень свободным человеком. А я была крайне наивной! С на редкость «домостройными» представлениями о семье, и мне казалось, что в православном браке их воплотить проще всего.
Помню, что в самом начале очень хотелось уехать с мужем в деревню, служить в храме, рожать детей и сажать огород... Супруг соглашался. Через какое-то время я с ужасом поняла, что эта «история» совсем не про меня! И когда в разговоре выяснилось, что муж тоже хочет остаться в городе — оба испытали страшное облегчение!
Может, время было такое? Слишком много внимания уделялось внешнему, как бы в попытке хоть каким-то краем обозначить себя православным. Но жизнь оказалась гораздо живее и интереснее!
— А между тем в «Истории любви» Вы пишете, что остепенились...
— Да, представьте себе, мне так казалось! Если мой рассказ 11-летней давности заканчивался тем, что «огневушка-поскакушка» наскакалась и успокоилась, то теперь, могу сказать, она опять проснулась во мне! Я, оказалась, к собственному же удивлению, довольно «буйным человеком»: мне многое интересно, все время бью себя по рукам из-за желания объять необъятное, все успеть, все узнать, прочитать, посмотреть, со всеми пообщаться.
В какой-то момент я поняла, что, подстраиваясь, теряешь свой путь. Не только самоидентичность, но и путь, который тебе лично Господь определил.
— Вы этот путь теряли?
— Можно и так сказать. Мне тогда (это было очень глупо) казалось, что супруги должны буквально дышать одним воздухом. А разница между нами всегда была явной: дело в том, что муж мой — человек исключительный. Многое из того, чего люди добиваются годами путем высоких духовных упражнений, ему дано от рождения. Мне даже кажется, он уже практически готов к Царствию Небесному. А я простая, «земная», то есть не чуждая банальных земных радостей и стремлений. Типичная Марфа.
Так что всякий раз, когда обнаруживалась эта разница между нами, мне делалось очень больно. Я воспринимала это как свое глубокое недостоинство (что тоже не исключено, конечно!). А потом вдруг стало так очевидно, что все гораздо проще — надо просто идти собственным путем.
— Это путь Марфы — той Вашей «огневушки-поскакушки»?
— Как показывает жизнь, «огневушками-поскакушками» и «Марии» бывают — достаточно посмотреть на моего супруга! А Марфа, мне кажется, это когда до тебя все доходит другим путем — через жизнь. Есть люди, в которых горит такой огонь веры! Бог занимает главную, центральную часть их души. Таким был, например, священник Даниил Сысоев. А бывает, когда в центре у тебя совсем другое, но ты прекрасно понимаешь, что это другое занимает место Бога, и начинаешь потихоньку-помаленьку, долго, тяжелым трудом вытеснять все лишнее на периферию, вычищая место для Света. Не могу сказать, чтó у меня в центре — страшно думать об этом. Хочется, чтобы там был только Бог! Но у людей, всецело устремленных к Богу, очень мало «земных» желаний, а у меня их пока много. В общем, я не образцовая матушка, совсем-совсем, увы!
— Матушкой быть непросто?
— И да, и нет. В чем-то матушки «защищены». Например, смотрю на своих верующих подруг, у кого мужья нецерковные, и представляю, насколько это тяжело, когда существует расхождение в таком важном вопросе… Опять же, подавляющее большинство матушек, думаю, защищены от такой травмы, как измена. Но есть свои сложности, к которым нужно быть готовым. Конечно, все очень индивидуально, и у всех пар жизнь складывается по-разному. Ведь, повторюсь, мы выходим замуж не за батюшек, а за людей прежде всего. У каждого свой характер и воспитание. Но мне кажется, что будущая матушка должна быть внутренне готова к одиночеству. Должна находить в себе силы быть самодостаточной. Во время хиротонии священник снимает с себя обручальное кольцо — и это не просто символический жест. Священник не вполне принадлежит себе и тем более — своей жене и детям.
— 17 лет назад это было невообразимо?
— Можно и так сказать. В то время я смущалась, что мой жених много говорит о Боге: думала, если человек за тобой ухаживает, он как бы живет и дышит тобой, а тут получалось, что человек дышит совсем другим! В таких обстоятельствах возможен только один выход: обоим дышать и жить Богом, стремлением ко спасению. Мы очень разные, и у меня, наверно, никогда не получится гореть таким огнем веры, каким он горит. Не могу сказать, что муж меня «заразил» — передать свое горение, свою веру не так просто, к сожалению. Но очень большую роль сыграл на моем пути к Церкви.
— Переезд в Гонконг был для Вас с мужем испытанием? А как же желание жить в деревне?
— Мечты о деревне были самым настоящим глупым детством. Мне казалось, что если найдена некая форма, то она автоматически наполнится смыслом. Но чудес такого рода на свете не бывает! Недавно поняла, что я человек не просто городской, но — человек мегаполиса. Мне нужен плотный ритм жизни, нужна хорошая занятость, нужно, чтобы голова всегда была загружена (полагаю, это многим женщинам нужно — иначе там поселяются глупые мысли).
А сейчас я вижу, что жить на данном этапе способна только в мегаполисе, хотя очень люблю природу. В этом смысле переезд в Гонконг, смена обстановки — подарок для меня.
Вообще мы с мужем, наверное, баловни у Бога, в том смысле, что Он всегда посылает нам самые интересные и приятные пути!
— А для мужа это было тоже интересно и приятно? Или — гром среди ясного неба?
— Вовсе не гром. Супруг с детства интересовался Китаем, изучал его культуру. Китай просто сам к нему «шел»: находились неожиданные знакомства, всплывали неожиданные совпадения. Например, первым человеком, которого муж крестил после рукоположения во священники, был наш сосед — китаец.
— Расскажите, пожалуйста, как это: китаец — и вдруг крестился?
— Китаец этот — в крещении его имя Иоанн — приехал в Москву, как и большинство его сограждан, торговать на рынке. Муж с ним познакомился, они подружились, подолгу беседовали на ведомом им одним языке (тот едва говорил по-русски, а муж и вовсе не знал китайского), время от времени разговоры касались веры. А через какое-то время наш китаец заявил, что хочет принять Крещение.
— Как же они общались, да еще о Православии, если оба едва говорили на языках друг друга?!
— Это для всех была большая загадка! На каких-то обломках языка они разговаривали, на языке жестов и наглядных примеров. Кое-что по ходу выясняли и учились друг у друга. Были очень смешные моменты: например, коляску китаец называл «тележка тУда-сЮда».
Потом Иоанн пригласил моего мужа в Китай, и — все завертелось… В одну из поездок муж взял меня с собой — это была Пасха 2001 года, первая Пасха в Китае. А уже потом его назначили в Гонконг.
— Как Вам кажется, то, как верят православные китайцы, намного отличается от того, как верят и что вкладывают в понятие веры русские?
— Трудно сказать… Китайцы тоже очень разные. Есть те, чьи предки были православными, и для них вера — еще и культурное наследие. Есть те, кому хочется Православие увязать с Россией и русской культурой, а есть вообще поразительные, на мой взгляд, люди: они никогда не были за границей и не видели службы, храмов, не соприкасались с церковной жизнью, а о Православии узнали из Интернета, но вера их настолько глубока! Эти люди не просто интересуются неким культурологическим аспектом Православия — им нужен Сам Бог, всё, что Его касается, интересно каждое слово службы, каждый маленький нюанс! Такое и среди «этнических православных» нечасто встречается, а тут...
— Вам не было страшно уезжать в незакомую страну, да еще коммунистическую, где православных — горстка, а религия фактически вне закона?
— Мы живем в Гонконге, а это совсем другой мир: на него коммунистическая идеология не распространяется. А страшно никогда не было. Атеисты там скорее равнодушные, но относятся к нашей вере с уважением. Чего не скажешь о наших, отечественных...
Здесь, в Китае, никто не бросит косого взгляда на жену священника в брюках, но обратят большее внимание на твои взгляды, твои поступки. Можно сказать, что, живя здесь, надо строже относиться к жизни, чтобы соответствовать высокому званию христианина. Я заметила, что жизнь в обществе, которое не считается православным, очень четко заостряет ценности и цели. Ты ясно видишь: вот твоя «взлетно-посадочная полоса», на нее и нужно приземляться!
— А в российском обществе — «взлетно-посадочной полосы» не видно?
— Честно говоря, в российском обществе чувствуешь себя намного менее комфортно, чем в таком «атеистическом», как в Гонконге. Недавно по телевидению был репортаж: опрашивали об отношении к Церкви людей на улице, в Москве. Сколько же там агрессии, злобы, особенно у молодежи!.. А отношение к Церкви и ее служителям — это лакмусовая бумажка, говорящая о глубокой болезни общества: об отсутствии уважения к людям, отсутствии элементарных правил приличия...
— Знакомство с православием в Китае, вообще с Китаем как-то повлияло на Ваши взгляды?
— О да! За границей прежде всего излечиваешься от ксенофобии, которой, я считаю, сильно больнó наше общество и церковные круги в том числе. Как часто приходилось слышать перед отъездом: «Ой, бедные! Как же вы там, в этой бесовской обстановке?» Мировоззрение точно меняется: начинаешь более четко видеть наши национальные недостатки и достоинства, чему-то учиться.
— В таком случае, чего нам не хватает, на Ваш взгляд, — помимо терпимости и доброжелательности к другим, к чужим?
— Мне кажется, нам отчаянно не хватает организованности, собранности — это я подмечала практически в 100 случаях из 100! С этим сталкиваются в той или иной мере все русские дети, которые поступают в местные школы, все взрослые, которые начинают здесь работать. Есть в нас некая хаотичность...
Думаю, на духовной жизни это тоже отражается. А сильная сторона — креативное мышление, умение найти нестандартный подход, широкий кругозор, хорошее образование. И приятно, что для гонконгцев далекая Россия во многом ассоциируется не столько с нашими недостатками и с современностью, о которой чаще хочется умалчивать, сколько с нашей культурой — музыкой, литературой, балетом.
— Почему те, кто уезжает за границу, охотнее ходят в храмы, чем дома? Духовная дисциплина вдруг появляется, интерес к Православию?..
— Я не уверена, что это так. Многих людей, оказавшихся вдали от России, тянет к чему-то русскому, часто не хватает общения на русском языке. Кто-то через это «втягивается» в жизнь Церкви и идет глубже, а кто-то так и застревает «в дверях храма». Что касается наших прихожан, подавляющее большинство из них приходят в храм все же за другим. Люди ищут Бога, духовного утешения.
— А как Вам кажется, изменились ли православные в России — за период с начала 90-х?
— Мне кажется, изменились. Родилось новое поколение детей, которые выросли у верующих родителей, часто при храмах. Для этих деток путь к Православию уже не был чем-то болезненным, как в наше время. Это их родная, привычная среда. Уж эти детки, мне кажется, никогда не будут «заморачиваться» вопросами длины или цвета юбки!
Многие знакомые моего возраста сейчас с ностальгической грустью вспоминают те времена. Сетуют на то, что сейчас нет того горения, как было в первые годы, когда Церкви возвращались полуразрушенные храмы, и ради их восстановления люди жертвовали своим временем, силами гораздо больше, чем сейчас...
— И Вас ностальгия мучает?
— У меня есть дорогие воспоминания, как и у всех взрослеющих, наверно. Но ностальгии нет.
Сейчас, мне кажется, мы живем в очень интересное время, у нас масса возможностей! Как говорит моя близкая подруга, цитируя кого-то, «я не могу позволить себе такой роскоши, как впадать в уныние». Так и с ностальгией. Всё в наших руках, у нас столько возможностей преобразить пространство вокруг себя, надо просто присмотреться повнимательнее и не опускать рук.
Конечно, то время было особенным. С одной стороны, тогда было горение, энтузиазм, восстанавливались храмы, люди жили Церковью. С другой — были перекосы, как у меня: юбка до пола, мысли о глухой деревне, огороде, затворе... Мне кажется, так бывает всегда, когда человек обретает что-то новое и важное для него. Так влюбленные стремятся объявить всему миру о своих чувствах.
С новокрещеным человеком тоже так бывает, когда сразу после Таинства на него обрушивается «лавина» благодати, он буквально летает. А потом — сам, «своими ножками» уже идет. Так же и с нашей Церковью: те времена были особенными, историческими, не побоюсь этого слова. Но когда-то «праздники» проходят, и надо учиться жить в «серых буднях». Стараться эти будни сделать живыми и яркими!
Может, здесь будет даже более уместным сравнение с браком. В браке ведь тоже первые годы особенные. А то, что за ними последует, напрямую зависит от нас. Поэтому призываю всех не ностальгировать, а вперед, на баррикады!
— У Вас нет ощущения, что «баррикады» нарастают? К гонимой Церкви относились с состраданием, а когда она стала процветать — сочувствие обернулось агрессией.
— Да, есть такое ощущение. Отчасти это «наследие» коммунистов. Просто удивительно, насколько сильно удалось им посеять неприязнь к Церкви: Советского Союза нет уже много лет, а неприязнь живет, изрыгает старые штампы, дышит старой клеветой... Такая же патологическая неприязнь, кстати, наблюдается и к дому Романовых. Это очень грустно. Но ведь отчасти мы сами виноваты в том, что к Церкви плохо относятся — дыма без огня не бывает!
— Вы имеете ввиду пресловутых «приходских ведьм» и равнодушных священников. А это разве не тот же штамп?
— Не хочется приводить конкретных примеров «по личностям», но очень, очень часто приходилось слышать от людей, вполне дружественно относящихся к Церкви, о неприятном опыте общения со священством и православными. И здесь, на мой взгляд, опять виновато отсутствие у верующих людей внутренней культуры. Ведь и батюшки тоже «берутся» из народа.
— Вашему мужу или вам приходилось на себе испытывать скорее негативное или позитивное отношение?
— В целом, нам очень повезло с теми людьми, которых Господь нам послал — у нас замечательные друзья и прихожане! Жалко только, что коренных китайцев среди них немного.
Был и неприятный опыт. Прямого хамства не помню, но за спиной разговоры бывали, намеки бывали, через знакомых доносили какую-то клевету. Мне, конечно, меньше достается, чем мужу. Но на всем этом как-то не концентрируешься. И батюшка не смущается: он в подряснике ходит всегда — считает, что это его одежда, и вне ее чувствует себя некомфортно!
— На чем бы Вы сегодня предложили ставить акцент в жизни православных людей?
— Мне кажется, нам пора немного отвлечься от внешнего и обратить взоры внутрь, научиться жить с верой «в реальной жизни», более осознанно. Люди за 20 лет разобрались, как вести себя в храме, а вот быть христианами в мире — нам сложно. Гораздо легче вычитать правило (часто мыслями убегая неведомо куда) и поставить себе «зачет», чем сдержать свой язык, например. Легче понять ход богослужения, чем быть христианами, вернувшись из храма домой, придя на работу.
У нас очень большое внимание уделяется внешнему виду, «униформе», свечкам-запискам, обрядовости — то есть вещам вспомогательным, являющимся неким «каркасом». За этим часто забывается главное — суть нашей веры. И обратите внимание: ведь и критикуют Церковь, в основном, за третьестепенные, внешние вещи.
— И в чем выход?
— Хорошо бы в своей вере научиться быть… более естественными, что ли. Кто-то чурается всего мирского, включая и людей, словно какой-то скверны. Кого-то, наоборот, мир затягивает слишком сильно. В такой дисгармонии очень трудно жить.
Мне кажется, не стоит идти на компромисс: быть одним в храме, а другим — вне храма. Равно как не стоит и делить людей на «своих» и «чужих». Это важно не только для нас самих, но и для окружающих, которые увидят, что не так уж страшно быть православным. «Мир» — это, прежде всего, люди. И мы не имеем права отворачиваться от них в своем «всезнании», замыкаться в своем «христианском счастии».
Фото из архива семьи Поздняевых
