Любовь к Богу и к ближнему — два крыла, которые должны нести человека в Царство Небесное, — архиепископ Антоний (Венский и Будапештский)

«Парсуна» — авторская программа на канале «СПАС» председателя Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ, главного редактора журнала «Фома» Владимира Легойды.

Здравствуйте, уважаемые друзья. Мы продолжаем писать парсуны наших современников. И сегодня у нас в гостях архиепископ Венский и Будапештский Антоний. Владыка, добрый вечер!

Здравствуйте, Владимир Романович!

Владыка, знаю, что вы смотрели нашу программу, напомню, что у нас пять частей: вера, надежда, терпение, прощение и любовь. Это связано с окончанием молитвы Оптинских старцев. У нас есть такая опция — вопрос гостя ведущему, которая целиком остается на ваше усмотрение. Но перед тем, как мы к первой части перейдем, я хотел вас попросить, уже по сложившейся традиции, сказать о себе то, что вы считаете самым важным именно сегодня, здесь и сейчас.

Для меня, как для священнослужителя, было бы трудно отделить свою самоидентификацию от того служения, которое я осуществляю в Церкви, поэтому скажу, что я архиерей Русской Православной Церкви, пока один из самых молодых в нашем епископате.

Ну архиепископ самый молодой, насколько я знаю.

Пока самый молодой.

ВЕРА

У нас первая часть – «Вера». Владыка, вы в одном интервью сказали, что вы священником хотели, мечтали, не помню точно, как это звучало, стать уже в подростковом возрасте. А епископом вы хотели стать?

Хороший вопрос.

Я готовился, да.

Я скажу так: я никогда об этом не думал, потому, что так в моей жизни сложилось, что многие из тех значимых событий моей именно церковной жизни, они происходили как бы помимо меня. Я поясню, что я имею в виду. Вот мое рукоположение в священный сан.

Угу.

Я, конечно, об этом мечтал, я хотел, хотел стать священником и молился об этом, и ждал этого. Но решение о моей хиротонии, оно было принято так быстро и я об этом узнал настолько для себя неожиданно, что я, знаете, не успел испугаться. И только когда это произошло, я вдруг осознал, что да, я с этого момента — священник. В случае с моим избранием в архиереи я тоже могу сказать, что это было совершенно для меня неожиданно. Я на тот момент находился в Риме, где я был приходским священником, где за 5 лет моего пребывания в Вечном городе я уже освоился, я привык к тому месту, которое я занимал, я очень полюбил своих прихожан. Та моя римская жизнь, которая началась, безусловно, с определенных трудностей, связанных с тем, что я должен был приехать в незнакомый для меня город, к незнакомым для меня людям, казалось бы, все это прошло, и я был настоятелем замечательного храма, только-только была завершена его роспись. И я очень хорошо помню тот момент, когда сняли леса внутри храма, и я вот так зашел в храм один, посидел, подумал, вспомнил, каким этот храм был, когда я приехал, и каким он стал сейчас, и подумал: ну, отец Антоний, теперь все, ты все сделал для этого храма, все трудности, которые были, они решены, теперь ты можешь спокойно служить и радоваться тому, что ты служишь в таком замечательном храме. И буквально через несколько минут после того как я из храма вышел, я получил известие, что я должен прибыть в Москву. На следующий же день буквально состоялось заседание Священного Синода, я был избран архиереем и уже через три дня был рукоположено во епископы. Поэтому это произошло все очень неожиданно. И больше того, неожиданным было даже то назначение, которое я получил, став архиереем, потому что я никогда не мог предположить, что мне будет поручено руководить управлением по зарубежным учреждениям, одним из подопечных которого я являлся, будучи настоятелем римского прихода.

Вам тоже сказали: «Ну, отец Антоний, вот для храма вы все сделали. А теперь вот…» То есть начало было такое же, а продолжение другое. Но все-таки, поскольку ведь вы были монахом, да и священником, то наверное, вы не исключали как минимум такое возможное развитие событий. Какое главное чувство, когда вы узнали что вы станете архиереем, вот вы помните, что вы испытали в этот момент?

Я могу сказать, что я человек, который старается, по крайней мере, ко всему тому, что делаю, подходить ответственно. И я чувство ответственности всегда очень остро переживаю, это такая черта моего характера. И когда ты переживаешь, например, за свой приход, все-таки приход — это не очень большое количество людей, на нашем приходе было около 200 человек, — это одна история.

Это постоянные прихожане в римском приходе?

Это постоянные прихожане, которые постоянно приходили к нам в храм. И ответственность за этих людей, она, безусловно, очень значимая. Но, когда я стал архиереем и я понял, сначала, безусловно, очень поверхностно, уже позже, став трудиться на том месте, на котором я тружусь, я осознал, может быть, всю глубину этой ответственности и я вдруг понял, и, честно говоря, даже немного этого, можно сказать, и испугался, да. Понял, что сейчас эта ответственность уже совершенно иного порядка. Что ответственность архиерея — это ответственность не только и не столько, конечно, за себя, не только и не столько за какой-то небольшой приход, но это ответственность за очень различные сферы, которые так или иначе входят в область твоей компетенции. Это ответственность за священников. Если мы говорим о том, чем занимаюсь я: направить священника на служение за границу. С одной стороны, это нетрудно, нужно просто подготовить документы, представить их Святейшему Патриарху, они будут рассмотрены на Священном Синоде, и священник получает указ о назначении. Но с другой стороны, служение за рубежом — это не служение у нас в Отечестве. Оно предполагает очень много нюансов, которые, может быть, порой бывают не так очевидны, когда речь идет о служении дома. Нужно подумать о том, куда этот священник едет, какие у него есть жилищные условия, принять во внимание его семью. Сколько у него детей? Эти дети школьного возраста? Если школьного возраста, где они будут учиться. Потому что священник ведь едет не на всю жизнь за границу. Он рассматривается нами как человек, который едет в командировку, и значит, его дети через какое-то время должны будут вернуться домой, поступать в университеты. Значит, им нужно, чтобы была школа. Масса нюансов. И когда я встречаюсь с духовенством, которое готовится к служению за границей, я, если честно, все это тоже очень пропускаю через себя. Почему? Потому что, во-первых, я сам знаю…

…что это такое.

…то служение, на которое они едут. Если что-то не получится, если что-то сложится не так, то я тоже несу прямую ответственность, потому что именно я предложил этого кандидата Святейшему Патриарху и значит, я принимаю какое-то участие, важное участие в его судьбе. Вот, может быть, это такое самое главное измерение архиерейского служения, о котором я сразу понял.

Владыка, а вот когда вы хотели стать священником, вы же все равно как-то, как любой человек, представляли себе, как это будет.

Конечно.

А потом вы стали священником. И поехали на приход. Тем более вот за границу, где все-таки особое совершенно служение. Вот насколько совпали ваши представления и реальность?

Совершенно не совпало.

Вообще не совпало?

То, о чем я думал, о чем я мечтал. Ну у каждого человека безусловно есть какие-то мечты, есть какие-то планы. Хотя мы знаем, что, если — есть такая поговорка — хочешь рассмешить Бога, расскажи Ему о своих планах.

Да.

У меня была мечта: мне очень хотелось остаться в Академии и быть преподавателем. Я очень любил санкт-петебрургские духовные школы, выпускником которых я имею честь быть, и мне очень нравилась та среда, в которой я находился. Я даже до сих пор — уже прошло много лет с тех пор, как я закончил учебу, — я с трепетом отношусь к своей альма-матер и, когда я бываю в Петербурге и подъезжаю к родному для меня зданию, сердце так немножко даже ёкает, вот. Но потом все получилось совершенно иначе, потому что я закончил и учебу сразу же по окончании семинарии я был приглашен, и это было для меня совершенно неожиданно, на работу в отдел внешнецерковных связей Московского Патриархата, куда я сначала пришел как стажер в службу коммуникации и через месяц работы получил уж совсем для меня неожиданное послушание — стать личным секретарем тогдашнего председателя отдела, митрополита Смоленского и Калининградского Кирилла, о чем я никогда не мог мечтать. Для меня владыка Кирилл был человеком из передачи «Слово пастыря», которую я каждую субботу с большим, огромным интересом смотрел. Я видел владыку несколько раз в Петербурге, когда он приезжал. Он бывший ректор Духовной академии, и видел я его очень издалека. И тут совершенно неожиданно получилось именно так. А затем митрополит Кирилл был избран Патриархом. Я был им рукоположен в дьяконы и затем в священники. Но моя священническая жизнь, она во многом была сопряжена с административной работой.

А общение с прихожанами, вы исповедовали и так далее — это вот так, как вы себе представляли или?.. Вот что для вас было самым неожиданным в общении с людьми?

Я могу сказать так. Я старался научить своих прихожан, как бы, может быть, это и ни звучало — я приехал в 26 лет на приход, где, конечно, все прихожане были старше меня, — пытался их научить чему-то, что знаю я, не только в контексте исповеди, но и в контексте проповеди, и в контексте бесед, которые я каждое воскресенье проводил с приходом. Ну и конечно, очень многому учился от них. И главное, может быть, что я понял вдруг очень остро, — это то, что конечно, нужно суметь в священническом служении найти очень мудрый баланс между теорией и практикой. Потому что, с одной стороны, ведь каждого будущего священника в духовной школе учат чему-то, мы получаем определенный набор теоретических знаний. Но когда тебе нужно эти знания применять на практике — это уже совершенно другая история. И вот в этом ежедневном диалоге с прихожанами, прежде всего, наверное, в диалоге исповедальном, когда священник становится свидетелем и слушает то, что человек хочет сказать Богу, вот здесь я, конечно, действительно многому научился. И я очень рад тому, что у меня в жизни был такой замечательный опыт, которого, к сожалению, у меня не так много сейчас, потому что у меня нет значительного пространства для того, чтобы, скажем, исповедовать прихожан, для того чтобы заниматься собственно такой пастырской, священнической работой.

Владыка, а вот я думаю, что вряд ли кто-то в нашей Церкви знает так хорошо католический мир, как вы знаете, поскольку вы много лет там провели. И у меня в этой связи такой вопрос. А как бы вы ответили, в этой связи как бы вы ответили на вопрос: а чем православие отличается от католичества? Я не имею в виду конечно филиокве там, все то, что как раз в принципе любой семинарист сможет нам объяснить.

Наш храм находился в 10 минутах ходьбы от Ватикана. И за то время, что я провел в Вечном городе, конечно, у меня появилось много знакомых среди и духовенства, и прихожан Католической Церкви. Поэтому, безусловно, мы прекрасно понимаем, что очень многое нас разъединяет. И это прежде всего то, что лежит в богословской плоскости. Но с другой стороны, я все-таки, отвечая на ваш вопрос, несколько сместил бы акценты и сказал бы, что нас очень многое объединяет. Потому что и в Православной, и в Католической Церкви, безусловно, искренние люди — верующие, убежденные в справедливости того, во что они верят. И может быть, именно поэтому мне было всегда достаточно легко общаться с католиками. Я не могу сказать, что были какие-то такие вещи, которые вот в личном плане, если опять-таки мы не трогаем богословие, нам мешали говорить о каких-то общих темах, рассуждать о чем-то схожем. Да и на самом деле ведь даже в плоскости официальных наших контактов мы находим огромное количество тех тем, о которых православные и католики могут говорить вместе. В этом плане я для себя за эти годы отметил на самом деле большую схожесть. Опять-таки не говоря, конечно, о богословии.

А вы смотрели фильм «Молодой папа»?

Честно вам сказать, я начинал, но как-то не досмотрел.

Не досмотрели. (Смеется.) А вы не досмотрели, потому что вам показалось это далеко от реальности католической жизни или просто не интересно?

Просто не интересно. И как-то это требовало большого времени, потому что фильм достаточно длинный.

Да, сериал, да-да.

У меня как-то с этим очень сложно, поэтому… Честно, вот просто я начал смотреть, мне многие люди говорили об этом фильме, но как-то вот он меня не затронул, я бы сказал.

Как говорят, сейчас молодежь говорит: не зашел.

Нет, не зашел.

НАДЕЖДА

Можно встретить такое мнение, что вот в Европе все очень плохо с надеждой на будущее христианство и христианство вообще не то, и будущего у него нет. Вы согласитесь с этим или нет?

Я думаю, что надежда остается всегда. Другое дело, что эти люди, которые так говорят о том, что надежды нет, они исходят из совершенно объективных вещей, которые действительно говорят о том, что ситуация достаточно сложная. Я вот буквально недавно вернулся из одной европейской страны, где я был в командировке, и разговаривал там опять-таки с католическими иерархами, и спрашивал их о том, как много семинаристов у них учится, как много — католики это называют словом «призвание» — как много призваний к священству. Очень мало. И абсолютное большинство студентов, которые — я скажу, это Испания, — да, абсолютное большинство студентов, которые учились в духовных семинариях, о которых мы говорили, — это выходцы из Латинской Америки.

Понятно. Не испанцы уже.

Да. То есть это такой демографический центр сейчас для Католической Церкви. В этом плане мои собеседники действительно так сокрушались, говоря о том, что молодежь не с такой большой охотой, как может быть, когда-то раньше, сегодня идет в Церковь. Молодым людям все труднее и труднее посвятить себя служению Богу в том понимании, что, если молодой человек хочет стать католическим священником, он должен изначально понять, что у него никогда не будет семьи, он должен быть безбрачным и так далее. И в этом плане, конечно, я вижу очень тревожные моменты в жизни современной Европы. Поэтому отчасти соглашусь с тем, о чем вы сказали. Но надежда умирает последней.

Владыка, а ведь католичество ведь очень разное, да, и страны разные, там по-разному… даже если мы возьмем католические страны, вот вы можете выделить какую-то страну, если это возможно, где, может быть, вы максимально чувствуете эту надежду

Я думаю, что это, безусловно, Италия. В Италии все-таки очень верующий народ, много призваний. Много молодых людей, которые изначально хотят себя посвятить служению Церкви. И я думаю, это та страна, которая, ну может быть, даже и в силу того, что и Ватикан находится в Италии, одна из наиболее христианско-ориентированных. Многие из тех законов, которые носят совершенно антихристианский характер, которые сегодня принимаются в Европе, в Италии еще пока не приняты, и есть надежда на то, что может быть, в ближайшую перспективу приняты не будут. Хотя мы, конечно, не знаем, чем все это закончится. Я прекрасно знаю эту страну, много ездил по Италии и в этой связи могу сказать, что это один из, наверное, таких пока христианских бастионов в Западной Европе. Более того, я должен сказать, что мы, православные, оказываем в этом плане Италии некоторую помощь. Потому что по официальной статистике православие — это вторая по численности конфессия религиозная, которая…

В Италии?

…имеет место быть. В Италии, да. Православных больше, чем мусульман. И в этом плане…

И больше, чем протестантов, естественно.

…и больше, чем протестантов. В этом плане мы вносим, я думаю, определенный такой позитивный настрой в картину христианской Италии.

А было что-то, когда вы находились все- таки, вы были настоятелем православного храма, но вот в неправославном окружении что-то, что вы поняли о православии, находясь там, и чего вы раньше не видели, не понимали, не чувствовали? Помогло вам нахождение в католическом окружении лучше свою веру как бы узнать?

Вы знаете, я через какое-то время, особенно общаясь с инославными, с католиками, я стал понимать, что очень часто, когда мы что-то делаем, когда мы говорим о том, что мы являемся православными людьми, нам было бы неплохо подумать о том, как другие люди, не принадлежащие к нашей православной культуре, на нас смотрят, какими они нас воспринимают, какими глазами они нас видят.

Я вот расскажу один случай. Когда я только приехал в Италию, я хотя так владел английским языком, я понял, что без итальянского мне там никуда. Надо учить. Я пошел в школу, стал заниматься. И вот моя преподавательница итальянского языка, узнав о том, что я православный священник (я всегда приходил в подряснике на занятия, она мне спросила кто я. Я ей ответил, что я православный), она мне говорит: «Я знаю кто такие православные. У меня есть одна знакомая, которая когда-то нам помогала в семье, присматривала за маленьким ребенком. И она была православной. И я знаю, что православные — это те, кто много молятся, кто строго постятся и кто очень серьезно, в отличии от нас, католиков, — она сказала, — относятся к своей вере». И я подумал о том, что вот на самом деле ведь это очень интересно, как другие люди нас воспринимают, какими они нас видят. И я об этом, знаете, очень часто говорил нашим прихожанам. Ведь наше свидетельство о Христе — а мы все призваны к свидетельству о Христе, Сам Господь нам дал такую заповедь, — наше свидетельство, оно может быть не только и не столько какими-то публичными диспутами, попыткой рассказать о нашей вере, это свидетельство осуществляется в том числе самой нашей жизнью. И вот когда наши православные прихожане в той же Италии — я, простите, может быть, о ней буду больше говорить, поскольку это для меня близкая тема, —большинство наших прихожан, кто находится в Италии, — это люди, которые работают и работают на очень тяжелых, надо сказать, работах. И в первую очередь они живут в католических семьях, помогают ухаживать за тяжелобольными, воспитывают детей и так далее. Вот они самим фактом своей жизни в этом католическом контексте, они являют собой православие. И как они это будут делать, вот, собственно, такое впечатление будет складываться у других людей о нашей вере. Я никогда об этом не думал, ну или, может, не думал так остро, когда я находился здесь, в России, и был священником. Я понимал, что все-таки мы живем в православной стране, и православные храмы — это часть нашей жизни, и любой человек, кто идет по Москве, он это видит. А вот здесь, когда ты, будучи православным священником, идешь по улице и вот ловишь какие-то взгляды, и тебя начинают… итальянцы, они же такие, не очень как бы стесняются, они могут подойти, спросить о чем-то прямо, попросить с ними пообщаться и так далее. Вот я впервые тогда понял, насколько это важно. И честно говоря, вот уже три с половиной года как вернувшись домой, я стараюсь сохранить в своем сердце вот это чувство, понимая, что, наверное, для меня это особенно важно, как для священнослужителя, что люди на меня смотрят как на представителя Церкви, как бы может громко это ни звучало, и по моим поступкам, словам, по моему поведению они во многом составляют образ того, что такое православие.

Владыка, а вот вы также как-то говорили в одном из интервью, что храмы за рубежом наши — это храмы, которые, естественно, не только духовные центры, но просто люди, находясь в таком инокультурном окружении, приходят, общаются, язык для них важен, ну все важно. И на самом деле мы ведь у нас тоже сейчас пытаемся сделать храмы не только духовными центрами, это очень важно, и это, дает наверное, какую-то надежду. Но, с другой стороны, а нет риска здесь, что это превратится в такой, ну социальный клуб, где просто приходят пообщаться?

Безусловно, такой риск есть. И я сам это чувствовал и, честно говоря, предпринимал все, что я мог, как священник, для того чтобы обе эти составляющие жизни прихода — богослужебная составляющая и, скажем, такая социально-ориентированная — чтобы они шли друг с другом рядом. Потому что вот, действительно, говоря опять-таки о загранице, за границей, может быть, эта семейная составляющая жизни прихода, она появляется легче, чем у нас. Потому что у нас как-то люди уже привыкли: они пришли в храм, помолились, послушали проповедь, развернулись и пошли домой, на трапезу с семьей.

Ну да.

А вот за границей, особенно если мы говорим о тех людях, которые являются нашими прихожанами в той же Италии, в воскресный день семья, в которой живет человек, в 7 утра выставляет этого человека за порог и говорит: «Вот до 9 вечера тебя не должно быть. В этот день мыпроводим время друг с другом. А ты иди куда-то гуляй». Куда пойти человеку? Конечно, он приходит в храм. Особенно если этот человек верующий.

Это хорошо, что в храм.

Да. Ну, бывает по-разному. Безусловно, я говорю о тех прихожанах, с кем я вместе находился в Италии. И приходя в храм, как бы безусловно эти люди должны чем-то заняться. То есть, с одной стороны — литургия, проповедь. И вот дальше на всех наших приходах, я думаю, что вообще без исключения на всех наших приходах всегда после трапезы, после чаепития, которое всегда длится долго, потому что людям надо поговорить, обменяться новостями за неделю, поделиться какими-то трудностями, радостями и так далее, вот всегда мы устраивали такую, я ее, знаете, иногда называл «группой продленного дня». То есть мы беседовали, мы смотрели фильмы, мы что-то обсуждали, мы просто говорили о чем-то. Потому что я тоже хорошо это понял: любая трудность, поделенная на 2, на 3, на 4, она становится для человека легче, а радость, которой люди друг с другом делятся, она умножатся от этого. Беседа заканчивалась вечерним акафистом, после чего люди расходились. Но бывали такие случаи, когда — у меня хорошая зрительная память, я вот так лица запоминаю очень легко. И я всегда давал крест во время богослужения, люди приходили. Я, естественно, всех прихожан уже знал, и я вот запомнил, кто был на службе. И потом мы приходим на трапезу или на нашу беседу, смотрю: кто-то пришел, тот, кого на службе не было.

Подтянулись к трапезе.

Да. И я всегда говорил прихожанам о том, что все-таки, действительно, мы не должны становиться каким-то просто клубом по интересам, но мы должны быть приходом. И я очень рад, что, я думаю, нам —говоря о том приходе, на котором я служил, — нам это удалось сделать. Удалось найти какую-то такую гармонию, которая позволяет приходу для прихожан во всей полноте быть тем, чем он должен быть.

Вы так сейчас говорите об этом, мне кажется, что вам не хватает этого общения на приходе. У вас в Москве же есть храм. Не получается так общаться?

Есть, есть, в Москве есть. В Москве замечательный храм. Я очень благодарен Святейшему Патриарху за то, что он меня назначил в такой прекрасный московский храм, известный своими традициями, храм Рождества Иоанна Предтече на Пресне. Но, во-первых, в Москве несопоставимо большие масштабы, людей конечно гораздо больше. А во-вторых, я все-таки не могу быть именно приходским священником. У нас 5 священников на приходе, не считая меня, архиерея. И как бы вот в такую именно пастырскую стезю я не могу быть погружен так, как я в ней был погружен в Риме. Я бывал у своих прихожан, у многих я бывал дома, освящал их дома, с ними общался. Я, знаете, это тоже очень трогательно, я бываю до сих пор в Риме, я вот последний раз был, служил литургию и причащал детей, которых я когда-то крестил, которых я еще держал на руках, а сейчас они сами ходят к Чаше и называют свои имена. Честно, я даже вот так немножко растрогался, когда это произошло. Вот, может быть, именно такой пастырской составляющей мне действительно и не хватает. Но, с другой стороны, это все, мне кажется, вот такое органичное развитие, которое должно быть, и я отношусь к этому с пониманием, со смирением, и несу теперь то послушание, которое мне вручено Церковью уже в новом качестве.

Вот я об этом хотел поговорить в следующей теме «Терпение».

ТЕРПЕНИЕ

Скажите пожалуйста, а вот в архиерейском служении что требует самого большого терпения для вас?

Иногда бывают вот такие моменты, когда ты просто очень сильно устаешь и — ну это, может быть, свойство моего характера — и мне в такие моменты хочется просто побыть одному. Или вот я, например, устал, я понимаю, что я не готов к какому-то долгому разговору. Иногда даже, если этот разговор есть, я понимаю, что я не могу с полным вниманием, пониманием, чуткостью какой-то отнестись к человеку, который ко мне приходит, записавшись за месяц на прием и прилетев, например, из Латинской Америки ради этой встречи, хочется вот закрыть кабинет и уйти, где-то побыть в тишине. Но…

Возможности такой нет.

…я прекрасно понимаю, что никто не должен зависеть от того, как я себя сегодня чувствую, какое у меня настроение, устал я или не устал. Вот, может быть, этот момент является для меня тем, над чем я всегда стараюсь работать. Мне очень не хочется, чтобы те люди, которые со мной общаются, они как-то от этого зависели, от этого настроения, Приезжает священник, он хочет со мной пообщаться, он хочет от меня получить не просто какие-то ценные рабочие указания по тому, как ему строить приходскую жизнь, как вести отчетность и так далее. Он просто хочет во мне увидеть человека, с которым может поговорить по душам.

Поговорить.

А это иногда бывает очень сложно, особенно если у тебя у самого в этот момент какие-то трудности, которые тебе надо срочно решать. Вот здесь бывает иногда немножко сложно.

Владыка, вы прошли абсолютно уникальную школу, вы были личным секретарем митрополита Кирилла, а потом Святейшего Патриарха Кирилла, вы были руководителем личного секретариата. Еще раз повторю: это совершенно уникальная школа, это колоссальные нагрузки, это огромная ответственность. Я об этом не теоретически говорю, потому что тоже был где-то недалеко, все это видел. Ну вот мне кажется, что, помимо прочего, это ведь еще, наверное, была огромная школа терпения такая, вот эти годы.

Я бы сказал так. Это была огромная школа, но я мог ее проходить… даже здесь речь не о терпении, я мог ее проходить достаточно — ну я не могу сказать, что это было легко, — но я мог ее проходить, может быть, легче, чем это могло бы быть, просто потому что у меня перед глазами был замечательный пример человека, который сам, неся колоссальную ответственность перед Церковью, давал пример того, как нужно справляться с какими-то трудностями, особенно если это вот какие-то твои личные трудности: усталость, там еще что-то. Поэтому терпение — нет. Скорее, за это время, которое я имел счастье быть рядом со Святейшим и вот видеть, как такой «немой свидетель», как он трудится, как он работает, я себя все время представлял как такая губка, которая… я не знал, сколько я должен был быть у Святейшего, сколько он будет меня терпеть, мои какие-то минусы, я действительно это не знал, и я как бы считал, что у меня такая задача-максимум: я должен максимально у него научиться, потому что это уникальная возможность работать рядом с таким человеком. Если бы не этот опыт, если бы не этот багаж, я вот с ужасом думаю, что могло бы быть, если бы я, не имея его, в 26 лет приехал бы в Рим, вот в такой не самый простой город с точки зрения церковного служения. Я думаю, наверное, что у меня ничего бы не получилось. И я все время, находясь за несколько тысяч километров от Москвы я всегда думал: а как бы вот Святейший в этой ситуации поступил, как бы он говорил с этим человеком. Благо я имел возможность присутствовать на многих, многих его встречах и видеть это все. Вот это, конечно, колоссальный опыт, за который я Святейшему безмерно благодарен. И знаете, это не какие-то вот громкие слова, да. Я буду об этом помнить до конца своих дней.

А вот чему вы научились в первую очередь, как вы думаете?

Да, я скажу вам, когда Патриарх рукополагает новых священнослужителей: дьяконов, священников, он всегда на запричастном стихе находит время для того, чтобы с ними поговорить.

Поговорить.

И дать какие-то наставления. Может быть, это бывает такой краткий разговор, но тем не менее очень важный. Я всегда в эти моменты стоял рядышком и мог слышать. Однажды эти слова были обращены уже ко мне. И Патриарх всегда говорил, в общем, о том, что вот с этого самого момента, когда ты был рукоположен в священный сан, главное, что для тебя должно быть в твоей жизни на первом месте, — это служение Церкви. Все остальное: твоя семья, здоровье, близкие, желание отдохнуть, свободное время и так далее — это все на втором, третьем, десятом месте. И я как-то подумал однажды о том, что у меня могло бы быть огромное искушение воспринимать все эти его слова так, что, ну Патриарх же должен что-то такое вот сейчас, в этот момент торжественный сказать молодому батюшке, который вот только принял священный сан, ну и как бы он должен произнести такие красивые слова, которые можно воспринимать как вот, знаете, мы иногда воспринимаем Евангелие: это такая красивая, правильная, ну все же очень высокая планка, до которой нам, простым смертным, никогда не допрыгнуть, а жизнь сейчас такая. Ну как можно жертвовать своей семьей, своим свободным временем ради служения Церкви? Это какие-то громкие слова. Но может быть, может быть, на самом-то деле можно жить все-таки немножко по-другому. Я вот очень благодарен Святейшему за то, что он с самых первых дней моего церковного служения, может быть, сам того как бы не зная, он мне дал возможность очень правильно относиться к этим словам. Потому что я увидел, находясь рядом с ним, что все то, о чем он говорит, — это то, что он знает из своего личного опыта, то, через что он прошел, то, как он, собственно говоря, и живет. Потому что я видел очень много раз и вижу до сих пор, что были такие моменты, когда вот просто по-человечески нужно отдохнуть, нужно сделать какую-то паузу, нужно, может, остановиться и как-то вот разгрузить немножечко свой рабочий график, свое время. Патриарх никогда этого не делал и не делает. Все, что у него есть: огромные таланты безусловно, время — он все полагает на служение Церкви. И самое главное, что я понял, находясь рядом с ним, — Господь ему за это очень много дает. И вот я, может быть, за это больше всего Святейшему благодарен. И это то, что на меня оказало колоссальное влияние. Я понял, что все это действительно, так можно и так нужно жить, и другого пути вообще нет.

Продолжая тему терпения, А вот все-таки, когда вы с таким вдохновением говорите о приходской работе, вообще о работе с людьми и так далее, но ведь ваша должность, она предполагает сантиметры, десятки сантиметров бюрократической работы, вот вам тяжело это терпеть?

Вы знаете, не тяжело, я бы так сказал. Не тяжело, потому что я понимаю, что большая часть — я не могу сказать, что всё, — большая часть тех документов, которые проходят лично через меня, — это совершенно… это жизнь, это вещи, которые являются значимыми для прихода. Я бы, может, действительно немножко роптал и думал бы: кому это нужно. Но я сам находился в такой ситуации, в которой сейчас находятся, ну скажем так, подведомственные мне священники. Поэтому безусловно иногда бывают какие-то вещи, которые думаешь: ну может быть, можно было как-то решить и по-другому, и без этой бумажной волокиты. Но в общем и целом я рад тому, что я прекрасно понимаю, что то, чем мне приходится заниматься, — это нужно людям. А я вот такой человек, мне очень важно знать: то, что я делаю востребовано. Тогда у меня сразу как-то крылья вырастают, хочется еще что-то делать, трудиться. Поэтому в этом смысле я могу сказать, что я очень, очень этому рад.

Владыка, в этой теме заключительный вопрос у меня такой очень личный. А что вам тяжелее всего терпеть в жизни?

Тяжело терпеть равнодушное отношение людей к их непосредственным обязанностям в Церкви. Я сам, как человек, который сформировался вот на основе того примера, о котором я вам сказал, примера Святейшего, я как бы так или иначе, но я требую и от других людей, с которыми мне приходится соприкасаться, чтобы они тоже исходили из этой парадигмы. А эта парадигма, она всегда предполагает жертвенность. Она предполагает, что ты можешь чем-то поступиться ради того, чтобы вот делать что-то полезное. И вот в этом плане я очень тяжело мирюсь с тем, когда я вижу, что для людей иногда то, что они делают в Церкви, это как бы через не хочу, через какое-то нежелание, через понимание того, что твое время — с 10 до 5, а потом как бы вот, извините, да, это уже то, что меня не касается. Вот это мне пока труднее всего переживать.

ПРОЩЕНИЕ

Прощение, следующая тема — «Прощение». Я, знаете, когда уже 10 лет назад был назначен на должность председателя синодального отдела, я разговаривал с одним знакомым священником, ну вот что вот, у меня начинается новый этап в жизни, такой вот совершенно поворот на 180 градусов, и это очень неожиданно, и ответственно, и страшно. И вот как-то я невольно, видимо, спрашивал, хотя я не говорил ему: что вы мне посоветуете, но видимо вот. И он мне сказал: «Жалей людей. Вот жалей людей». Видимо, он имел в виду все-таки то, что каким-никаким я буду начальником и так далее. Но, вы, вот мне кажется, чем больше я думаю, чем больше я смотрю на нашу жизнь, тем больше мне кажется, что вот люди, ходящие в храм, они приходят вот с этим запросом к священнику. Они ждут милости и понимания, и жалости, если угодно. Вот вы с этим согласитесь или нет?

Я с этим соглашусь. И, более того, когда меня рукополагали в сан епископы, Святейший Патриарх, вручая мне жезл, обратился, как это всегда бывает в таких случаях…

Да.

…со словом к новорукоположенному архиерею. И он напомнил слова Ветхого Завета, слова одного пророка: «Утешайте, утешайте народ мой». И действительно, это так. Человек, приходя в храм, молясь Бог,у безусловно, да, имея опыт общения с Богом вот такой свой личный, он, безусловно, и приходя к священнику, тоже хочет понимания, сострадания, снисхождения. Может быть опять-таки вот за границей это очень, очень ощутимо, потомо что жизнь у людей на стороне далече, она очень тяжелая. И как минимум, находясь в чужой культурной и языковой среде, там просто даже не с кем поговорить. И вот, конечно, приходишь в храм к священнику и рассказываешь ему какие-то вещи, которые, может быть, ему, как священнику, даже с духовной точки зрения как бы не обязательно рассказывать. Но человеку просто нужно выговориться. А ты, как священник, понимаешь, что ты должен его выслушать, потому что больше ему прийти некуда. И вот я просто знаю по собственному опыту, я глубоко в этом убежден, что вовремя сказанное доброе слово поддержки и утешения может коренным образом изменить жизнь человека. И больше того, может даже уберечь его от чего-то страшного.

Владыка, а у вас были вот в этой связи ситуации, когда вы понимали, что вы не сказали — не смогли, не успели, не догадались — не сказали таких слов и не смогли вот конкретному человеку, поддержать его?

Бывали, бывали. И бывало такое, что я как бы что-то сказал, а потом, спустя время я понимал, что вот, может быть, в этой ситуации нужно было как-то…

Совсем.

…как-то даже немножко по-другому сказать, как-то по-другому эту тему повернуть, чтобы человеку больше дать как бы ясности того, как я думаю по этому вопросу. Иногда бывали, конечно, совершенно такие объективные случаи, когда я знаю, что у меня самолет, я должен куда-то улетать, и вот ко мне подходит человек, я старался как-то что-то сказать, но это было буквально на ходу. Хотя я понимал, что по-умному надо сесть, попить чайку, поговорить, объяснить. И такие ситуации бывали. И конечно, это так ложится определенным грузом на душу человека, когда с ним происходят такие вещи.

А вот, с другой стороны, жалость, жалостью, таким прощением нельзя навредить. Как здесь баланс найти?

Я считаю, что можно. И здесь, больше того, знаете, это такой вопрос, который я несколько раз задавал своему духовнику, священнику, у которого я исповедуюсь. И очень хорошо помню, как однажды один священник, такой известный пастырь, он мне произнес такую фразу, когда я с ним как-то вот делился и говорил о каких-то своих вопрошаниях: где можно положить грань между терпением, действительно каким-то снисхождением и откровенным попустительством. Он мне сказал: «Не забудь о том, что у тебя в руках жезл, и этот жезл, он предполагает, что ты не только должен на него опираться, но ты иногда должен как бы проявлять и определенную строгость по отношению к человеку». Потому что некоторые, знаете, вообще, так многие люди устроены, я часто тоже это замечал, если ты к ним хорошо относишься, они со временем начинают воспринимать это как некую данность, и им кажется, что это так и должно быть. А дальше больше. И дальше, если ты вот человеку, например, вдруг потом говоришь ему о том, что он неправ, он начинает на тебя обижаться, начинает думать, что ты к нему как-то несправедливо относишься. Эту грань провести очень трудно. И у меня, честно говоря, нет какого-то универсального даже рецепта для самого себя.

Ну его и не может быть, наверное…

Нет какой-то таблетки, которую можно было бы вот принять и знать, что это раз вот — и все встанет на свои места. К сожалению, это очень всегда по-разному. И этот тот вопрос, который меня всегда тоже занимает. И он очень индивидуальный в каждом конкретном случае.

Ну вот мне кажется, что вот хорошее отношение, может быть, и можно, ну для христианина, может быть, это и есть данность, здесь, наверное, все- таки нет проблемы. Другое дело…

Я не называю хорошим отношением как бы доброе расположение. Но иногда может быть, если этот человек, он связан с тобой какими-то узами дружбы, приятельских отношений, то где-то, на что-то иногда можно сказать: а, да ладно, вот в следующий раз не делай. Хотя другому человеку, может быть, в какой-то другой ситуации ты бы сказал как-то иначе.

Владыка, а вот вы именно упомянули своего духовника. А вот вам тяжелее исповедоваться или исповедовать?

И то, и то непросто бывает. И то, и то непросто. Потому что ну исповедоваться, конечно, иногда бывает сложно в том, что жизнь у нас такая стремительная. Вот для меня, может быть, такая всегда трудность — я, кстати, всегда об этом говорю тоже прихожанам на проповедях — стараться жить очень бдительно и вдумчиво, и внимательно анализировать свою жизнь, и просто понимать, что где-то ты вот за этой рутиной такой нашей постоянной, где-то ты что-то такое сделал, что неправильно, нехорошо. Ведь иногда мы просто живем и этих вещей в себе не замечаем. Вот. С другой стороны, и исповедовать, конечно, тоже непросто, потому что за каждой исповедью стоит какая-то человеческая история, человеческое горе. И огромная ответственность — найти правильные слова, поддержать. Кстати, вот трудность исповедовать для меня всегда была еще связана с моей молодостью, потому что, особенно первое время, когда я попал в приход, где большинство прихожан — это бабушки наши такие, женщины. Я думаю: Господи, что они думают сейчас, подходя к аналою, где стоит 26-летний иеромонах. Некоторые, кстати, так иногда говорили, когда я пытался им что-то там… говорили: «Батюшка, ну вы же такой молодой». Хочется сказать: что вы знаете о жизни, да. (Смеется.) Ну как-то очень быстро удалось с этим справиться. Как мне сказал один человек когда-то, когда я, значит, ему представился, тоже это было в Риме. Он говорит: «А сколько вам лет?» Я говорю: «Вот, 26». Говорит: «Вы знаете, вы этого никогда не стесняйтесь, потому что это недостаток, который очень быстро пройдет».

Пройдет, да, да.

Вот. А с другой стороны, я рад, что в нашей Православной Церкви все- таки прихожане воспринимают священника прежде всего как священника, да. Они приходят, я понимал, что они приходят не ко мне, потому что я вот такой, а они приходят ко мне, потому что я пастырь этого прихода. И вот это для меня всегда было очень важно.

ЛЮБОВЬ

У нас осталась «Любовь». Я вот хотел начать с чего. В вашей жизни, вы говорили об этом в интервью, большую роль сыграл священник, отец Николай. И вот у меня даже нет какого-то вопроса, меня просто потряс рассказ, когда вы, если я не ошибаюсь, будучи семинаристом, приехали, а он тяжело болел, ему ампутировали ногу.

Да.

И вы к нему пришли. Он был без сознания. Вы пришли к нему, он пришел в сознание, хотя до этого не приходил, узнал вас и стал вам говорить: «Возьми мои книги». И это, знаете, это вот для меня было таким пронзительным моментом, таким удивительным примером любви именно.

Да. У этого священника очень сложная судьба. Его единственный сын погиб при до сих пор не выясненных, достаточно трагических обстоятельствах, после того как он в 60-е годы, в конце 60-х подал заявление на поступление в духовную семинарию и сталкивался с определенным противодействием.

 Это сын?

Сын этого священника, да. И вот потом при невыясненных обстоятельствах он погиб, и священник остался один со своей супругой. Супруга к тому времени, когда я с ним познакомился, она уже умерла. И вот я стал для него как бы, может быть, таким отчасти даже внуком. То есть, он многому меня учил, несмотря на то, что у нас была колоссальная разница в возрасте. На тот момент, когда мы познакомились, ему было лет наверное, 76, где-то 75 лет. Он меня крестил, я не был крещеным.

То есть вы с ним познакомились, вам было 11 лет? Да?

Да, мне было 11 лет. Я крещенным не был. Родители как-то никогда меня к этому не побуждали, потому что семья у нас была такая, достаточно светская. И вот поскольку я с детства был очень любознательным ребенком, я вдруг узнал, что в школе, которая находится недалеко от моего дома (но это не та школа, где я учился, я ездил в центр города на учебу), там приходит какой-то батюшка, который ведет курсы Закона Божьего для детей. И меня туда отвели два моих соседа по двору, ребята, с которыми я никогда не дружил и никогда не общался. Они просто постучали ко мне в дверь, сказали: «Вот мы ходим. Ты не хочешь сходить с нами?» И вот я пришел просто из большого интереса. А в школе, где я учился, у нас к тому времени был такой факультативный предмет «История религий». Школа была, знаете, так всесторонне ориентированная, у нас было много предметов, которых не было в обычных школах. И тогда в рамках этого предмета я впервые прочитал, были такие синенькие детские Библии с картинками, которые, кажется, протестанты тогда раздавали на улицах. И у меня возникло огромное количество вопросов, на которые мне в школе никто не ответил. Больше того, мне учительница сказала: «Слушай, ну что ты себе голову забиваешь», да.

Голову забиваешь ерундой.

Да, не надо. И вот когда мне сказали, что есть эти курсы, я решил на них пойти, просто из интереса. И вот я помню, я захожу и впервые в жизни увидел священника — высокий, с такой седой окладистой бородой. Я даже не знал, как к нему подойти. Как-то так неловко подошел, говорю: «Вы знаете, я вот хотел бы ходить». Он говорит: «Нет. У нас уже давно идут наши курсы, мы заканчиваем. Вот приходи в следующем году». Я такой был настойчивый очень, и я пришел. И когда он потом задавал вопросы по уже пройденному ребятами материалу, я больше всех тянул руку, я хотел ответить, потому что я знал, я читал…

Синенькая книжечка.

Я читал синенькую Библию, да. И вот потом, школа была достаточно далеко от трамвайной остановки, и я каждую субботу, это было по субботам, я провожал его до трамвая. И больше того, мы садились на лавочку и часами там разговаривали. Оказалось потом, что он старший священник кафедрального собора. Через три месяца он меня крестил. Это было мое сознательное решение. Родители немножко так, конечно, были удивлены. И с тех пор у меня по отношению к этому священнику была такая… ну вот я действительно чувствовал, что он ко мне относится как к родному человеку, и я тоже очень его почитал. И когда я, уже сформировавшись, ходя в храм, будучи алтарником, чтецом, я принял решение поступать в семинарию, он меня благословил. И действительно, то, о чем вы говорите, это все так и было. То есть он заболел, у него была гангрена, ему отняли ногу. Он не служил, что для него было огромной трагедией. Потому что в его возрасте, больше 80 лет, конечно, вот остаться вдруг без алтаря, без литургии, это было сложно. И вот тогда он действительно пришел в себя, он сказал мне: «Забирай книги». Я говорю: «Батюшка, да что вы, вам еще жить и жить, все». Причем, кстати, когда это произошло, женщина, которая за ним ухаживала, она чуть в обморок не упала, потому что действительно она испугалась, что он вдруг пришел в себя. Поэтому действительно я думаю, что это пример такой любви, любви христианской, любви Христовой, один из тех примеров которой я смог увидеть в своей жизни.

Владыка, а я как раз о любви Христовой, христианской любви. Я недавно прочитал замечательную, на мой взгляд, книжку протоиерея Сергия Овсянникова «Книга про свободу». Вы, по-моему, его знали, он не так давно умер, в Амстердаме служил.

Да, мы служили вместе, когда я приезжал в Голландию.

У него есть там такая замечательная мысль, которая по крайней мере очень интересна, я вот размышляю. Он сказал, что любовь, написал, что любовь — это когда один человек на другого смотрит глазами Бога. Вы согласны с этой мыслью?

Я соглашусь с этой мыслью, больше того, я бы ее, может быть, развил, и сказал бы все-таки о том, что заповедь о любви — это главная заповедь Евангелия. И мы должны, с одной стороны, любить Бога. А как любить Бога, которого ты не видишь? Безусловно мы все ощущаем…

Да.

…присутствие Бога в своей жизни.

Да.

Но любовь должна эта как-то являться. И Евангелие очень ясно говорит о том, что любовь к Богу, она сопряжена с любовью к ближнему. И вот научиться любить ближнего так, как ты любишь Бога, — это тоже очень трудно. И вот это, наверное, два крыла, которые как-то вместе должны вести человека к Царству Небесному.

Владыка, а вот знаете, вот мы когда так рассуждаем, ди когда даже говорим о сложности любви, мы все чаще себе представляем: ну надо, конечно, научить себя любить, не знаю, соседей, сотрудников, каких-то друзей, которые иногда раздражают, ну вот всех этих… А вот я, например, сегодня ехал когда сюда и думал про нашу программу, и смотрел какие-то новости. И прочитал, как где-то, не помню, в каком городе у нас, 3 молодых человека ворвались к пожилой женщине, ветерану войны, избили ее, ограбили, у нее 20 тысяч забрали последних денег, и она через два дня скончалась в больнице. И я просто… ну это волна гнева поднимается, когда ты это читаешь, и мысль-то, в общем, только одна… А как вот на таких людей глазами Бога посмотреть? И как, как Он их видит? Вот это вот сильно тяжелее, чем когда мы в целом рассуждаем так.

Ну, чужая душа — это всегда загадка. Конечно мы…У меня, знаете был такой же вопрос, который меня всегда как-то вот занимал, когда я только начинал читать Евангелие. Я думал: ведь Иуда, ведь все о нем все знали. Иоанн Богослов прямо пишет, что он носил кружку и был вором.

Да.

Все про это знали. Но ведь это же знал и Господь. Он, как никто, видел душу Иуды. И Он видел, безусловно, те изменения, которые шаг за шагом, шаг за шагом в нем происходили и которые привели его к самому страшному, что, я считаю, может совершить человек, — к предательству по отношению к своему Учителю. И я всегда думал: а как Господь на все это смотрел. Ведь почему Он никогда как бы не сделал чего-то такого, чтобы Иуду как-то поставить на место, это, может, детские такие были какие-то мысли. И наверное, ответ на этот вопрос дать очень сложно. Господь… ну очевидный ответ на этот вопрос, что Господь всем нам дает возможность жить так, как мы хотим.

Да.

И дает нам полную свободу. Мы не являемся какими-то роботами в Его руках. С другой стороны, мне всегда казалось, что в этом есть какая-то, некая недосказанность. Что касается того случая, о котором сказали вы, конечно, мы не знаем этих людей. Мы не знаем, что происходило в их душе. Знаем, что в жизни самых падших людей, как бы глубоко и далеко они ни падали и ни откатывались, всегда остается надежда на какое-то исправление и покаяние. Поэтому я когда думал в других, может быть, контекстах о том, как любить тех людей, которые… больше того, не являются какими-то людьми из новостных сводок. Вот, может быть, иногда, знаете, когда читаешь о чем-то, о каких-то трагедиях в Интернете или смотришь в новостях, это даже переживается как-то тяжело порой, да, но переживается не так остро, как когда ты сам вдруг видишь, как вокруг тебя происходят такие вещи, как вокруг тебя случаются какие-то такие вопиющие случаи. И больше того, их совершают люди, которых ты знаешь, а значит, это уже твои ближние. Потому что, ну я думаю, все те люди, которые нас окружают в нашей жизни, — это все наши близжние, разные. Есть те, с кем нам приятно бывать, с кем неприятно. И я для себя как бы такое правило взял, что как минимум я должен за этих людей молиться. Вот я всегда стараюсь, если такое происходит, я, может, если раньше этих людей не поминал, я вот так вот себе в синодик записываю и молюсь в надежде на то, что, ну мы сами знаем, самые отпетые разбойники иногда становились святыми, которым мы даже сегодня молимся, да и люди, которые не отличались благочестивой жизнью, сегодня имеют венец святости. Поэтому мне кажется, что наша любовь как минимум в таких случаях, с которыми нам трудно смириться, безусловно она должна выражаться хотя бы в молитве за них.

Владимир Романович, у меня есть опция задать вам вопрос, если я правильно помню.

Ах. Есть, да.

Я все-таки хотел бы ей воспользоваться.

Да-да. Империя наносит ответный удар. Хорошо.

Скажите, в контексте того примера, который вы привели, вот эта новость, где три молодых человека совершили это зло. А как бы вы совершили бы что-то, что можно было бы воспринимать как христианскую любовь по отношению к этим людям? Эта любовь для вас бы выражалась каким образом? Вот лично для вас?

Да, владыка, не ожидал я от вас такого подвоха. Знаете, я честно вам сказал, что у меня реакция, конечно, была — просто мне даже сложно было подавить какой-то гнев, который у меня возник в душе сразу. Но знаете, интересно, что вчера, когда я готовился к нашей программе, и я всегда смотрю какие-то евангельские эпизоды, и мне попался вот этот эпизод на Голгофе, когда Господь говорит: «Прости им, ибо не ведают, что творят». И вот его же тоже можно, наверное, по-разному понимать. Мне кажется, это то, что мы вообще не исполняем в нашей жизни. Нас чуть задели — и мы уже обрушиваемся, если есть такая возможность, если мы можем, так сказать, как-то ответить. Поэтому я, конечно, как-то соединил эти два момента, и я подумал, что, наверное, ну в таких случаях просто надо к этим людям идти. Потому что как раз эти конкретные преступники они задержаны. И наверное, мне кажется, долг христианина —это вот действительно как-то оказаться рядом и, ну не знаю, быть рядом, и что-то так… может быть, из этого что-то и получится. По крайней мере, вот как минимум я понимаю, что для меня это то, что может помочь справиться вот с моим гневом.

Ну и опять-таки, наверное, все-таки слова, с которыми Спаситель на Голгофе обратился к Небесному Отцу, — это слова молитвы, это молитва «Прости им, ибо не ведают, что творят.».

Что творят, да.

Поэтому, наверное, мы с вами…

Да. Ну это, в общем, непросто очень, я вам честно признаюсь.

Спасибо большое. Дорогой владыка, у нас финал с вами. В финале я вас хочу попросить поставить точку или запятую, тот знак препинания, который вам кажется более уместным, в одном предложении. А предложение следующее. Вот я прекрасно понимаю, что у вас очень широкий круг общения. И я уже задавал этот вопрос, но как бы людям,находящимся с другой стороны, — я задавал его актерам. А вот сейчас я хочу спросить вас. Вот приходит к вам ваш знакомый актер и говорит, что ему предложили интереснейший сценарий о жизни святого. И этому актеру предложили играть этого святого. То есть фильм не кощунственный, он хороший. И вот он спрашивает вашего благословения: играть ему святого или не играть. «Играть нельзя воздержаться» — где вы поставите точку?

А можно, я сначала поясню, а потом скажу?

Как вам удобно.

Этот вопрос, он для меня достаточно субъективный. Потому что я сам, ну это вот, может быть, просто какое-то мое такое свойство, я не люблю смотреть фильмы, где играют святых, где играют… актеры даже изображают Господа, Божью Матерь. Есть такие фильмы на библейские сюжеты.

Да.

Мне лично они не симпатичны, потому что, когда я читаю Библию, а Библия — это все-таки такая книга, которая… ну и даже жития святых — это то, что мы воспринимаем через свою собственную призму для какой-то своей пользы, для какого-то своего назидания. И когда я потом вдруг вижу другое трактование, другую картинку, которая как-то диссонирует с той картинкой, которая у меня уже сложилась, мне это кажется неправильным и ненужным для меня.

А если не диссонирует? Если вам нравится?

Такого не было пока. (Смеются.) Поэтому я бы переиначил эту фразу и сказал: «Воздержаться». Я не сказал бы: «Нельзя». Я не могу сказать, что это хорошо или это плохо. Но, по моей точке зрения, это, знаете, это не вопрос, который как-то, может быть, входит в какую-то такую сферу….

Ну вы бы сказали, вы бы не ушли от, так сказать, благословения?

Нет, я бы сказал, безусловно Более того, я несколько раз уже говорил про какие-то похожие темы. Вот, например, один знакомый как-то меня спросил: можно ли ему с его коллегами записать какое-то мероприятие духовной направленности в храме, сделать такую видеосъемку. Я сказал: «Нет». Потому что для меня храм — это такое очень интимное пространство веры, куда человек приходит, отбросив все, что есть в миру, для того чтобы поговорить с Богом. Мне кажется, что не совсем было бы правильно в данный конкретный момент храм превращать в какую-то — вот, извините, я говорю это в формате нашей телепередачи — съёмочную студию. Поэтому я бы, может быть, сказав бы об этой своей позиции, я как минимум сказал бы о том, что, даже если этот фильм будет снят, вот у меня есть просто такая точка зрения и я, может быть, и не буду его смотреть.

Спасибо большое, дорогой владыка. Это был архиерей Русской Православной Церкви, один из самых молодых, архиепископ Антоний.