Кто Сартра читал, тот в цирке не смеется

Человек – это животное, у которого в какой-то момент появилась некая особенная способность – размышлять. Так, по крайней мере, часто говорят некоторые ученые: у остальных животных разума нет, а у человека есть. А во всем остальном все то же самое: инстинкты, рефлексы, потребности. Потому и свободы у человек нет никакой. Он полностью подчинен своим животным, природным началам. Насколько правомочна такая позиция?

На этот вопрос в проекте Академия «Фомы» отвечает Александр Доброхотов, доктор философских наук, ординарный профессор Высшей школы экономики

Кто Сартра читал, тот в цирке не смеется

Знаменитый испанский философ XX века Хосе Ортега-и-Гассет писал: «В то время как тигр не может перестать быть тигром, «детигрироваться», человек живет в постоянной опасности дегуманизироваться». Он получает свободу как дар и потому всегда стоит перед выбором: отказаться от нее и стать животным или нести на себе бремя этой ответственности.

Как говорил французский философ Жан-Поль Сартр: «Человек обречен быть свободным».

Отказаться от свободы невозможно. Даже тот, кто свободно принял решение стать животным, всё равно им не станет, всё равно в любой момент своей «животной» жизни будет осуществлять свободный выбор: съесть или не съесть, нападать или не нападать и так далее. И все его выборы не будут предопределены движением молекул, поскольку будут происходить в другом измерении - измерении души и сознания. Субъективном? Да. Но ведь и значение этих выборов существует не для молекул, а для субъектов.

Человек — двусоставен: в нем есть и животное начало, и божественное. Как писал Арсений Тарковский:

Я человек, я посредине мира,
За мною — мириады инфузорий,
Передо мною мириады звезд.
Я между ними лег во весь свой рост -
Два берега связующие море,
Два космоса соединивший мост.

Когда человек совершает бессознательный выбор, он действует как часть природы, в нем говорит его животное начало. Но тут есть и результаты его прежних свободных выборов, переведенные психикой в «автоматический режим». Поэтому личная ответственность остается.

Это понимали даже древние греки, хотя, казалось бы, в рамках их культуры человеческая свобода перечеркивается: ведь у всякого человека свой рок — фатальная, неизбежная участь, предначертанная ему с рождения. Но если обратиться к знаменитой трагедии Софокла «Царь Эдип», можно заметить кое-что очень важное.

Главный герой пытается убежать от судьбы, но этим бегством лишь исполняет предначертание, действуя сообразно сценарию, написанному роком. Но Софоклу важнее показать другое. До своего раскаяния царь Эдип постоянно подчеркивает свою невиновность, списывая все свои проступки на слепую судьбу. Но затем в нем происходит нравственная метаморфоза: он осознает, что грех был совершён именно им. И герой трагедии берет на себя всю тяжесть ответственности за содеянное - он выносит себе приговор и приводит его в исполнение: выкалывает глаза и отправляется в изгнание. И этим поступком перемещается в мир человеческой свободы.

Как только он сказал: «Принимаю грех на себя», он духовно прозрел. Только так и рождается человек в истинном смысле этого слова: мыслящий, свободный, реализующий свою божественную природу.

Выходит, даже античность со всем своим фатализмом и культом судьбы допускала, что время от времени человек должен делать нравственный выбор. На этом построена вся античная трагедия.

Кстати, о роке. У Платона в диалоге «Государство» (в 10-й книге) человек, переживший, как мы сейчас говорим, клиническую смерть, рассказывает, что увидел в загробном мире. Платон предлагает нам такую схему: у каждого есть судьба, с которой не поспоришь, но при этом душе периодически дают возможность начать новый цикл перерождений – выбрать себе судьбу для новой жизни. Душа, – говорит Платон, – сама выбирает свою будущую земную участь. Ей как бы дается аннотация: ты будешь большим начальником, или тираном, или земледельцем, или знаменитым оратором – выбирай. Причем нравственная свобода у нее по-любому остается – это у Платона жестко.

Рассказчик вспоминает, как какая-нибудь душонка, первой дорвавшаяся до выбора, хватает судьбу тирана, присваивает ее себе: ведь какая огромная власть! А через минуту соображает: какой ужас!

И начинает плакать, но уже поздно. А кто-то, настрадавшись на земле от людей, вообще решает превратиться в животное – уж лучше так.

Одиссей там оказался последним. Он долго копался в судьбах и, наконец, выбрал себе судьбу простого крестьянина. Потому что счастье и нравственное совершенствование, по Платону, как ни странно, приходит именно в обычной жизни. Там человек может позволить себе расти, делая малые выборы, а не страшные и судьбоносные.

Поразительно, но у Платона есть всё: и железная необходимость, и случайность, и свобода. И ничто не мешает человеку стать собой. Он проживет выбранную им самим жизнь, душа его учится отличать хорошее от плохого, и следующий выбор он, может быть, сделает более осмысленно. Если будет разумен – удержится где-то на высших уровнях, неразумен – провалится в тартарары. То есть даже античному, дохристианскому сознанию было ясно, что выбор делает сам человек.

Но важно не путать свободу со всесилием. Человек не всесилен, он свободен. Во всяком случае, он может выбрать свое отношение к судьбе. Переделать мир одним махом он не может. Зато ему по силам быть самим собой – и значит, выйти из-под власти любой судьбы. Я могу сказать «да» или «нет». И здесь не помогут ни внешние обстоятельства, ни общество - никто за меня этот выбор не сделает, его должен сделать я.

Безусловно, появление точек свободы, просвечивающих сквозь полотно причинно-следственного, механизированного мира — событие драматичное.

В точке свободы человек «выламывается» из колеи причин и следствий и поступает - или хотя бы думает - не так, как это вытекало бы из внешних обстоятельств.

Оттенок трагизма в обреченности человека на свободу — очень точное и глубокое наблюдение Сартра.

И еще одну истину о свободе греки узнали до христиан: добро не может быть бессознательным, нечаянным. Сократ постоянно твердил: что знание и добродетель – одно и то же. Казалось бы, знание открывает железную необходимость закона. Но оно же делает выбор свободным, а значит – нравственным. Христиане сказали бы: ведет от закона к благодати.

Помните, каким было первое слово Иисуса Христа после 40-дневного поста в пустыне? «Покайтесь» (Мф 4:17). По-гречески — «метанойя», дословно «перемена ума», переосмысление. То есть первое слово Его проповеди можно перевести как «очнитесь», «опомнитесь».

Христос призывает Своих учеников «прийти в себя», вспомнить о божественном в себе, преобразиться и стать свободными. С этим прекрасно соотносятся и те слова Христа, о которых мы уже говорили: «И познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Ин 8:32). Истина помогает человеку преодолеть зависимость от природного, аффективного, слепого.

Когда он говорит: «Я делаю все, что хочу» или «Что хочу, то и ворочу», — это значит, что он раб своих желаний. Его личность, его «я» капитулирует перед природой.

Но вот апостол Павел пишет: «Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю» (Рим 1, 7:19). Казалось бы, признание полного отсутствия свободы. Но как раз через акт соотнесения с этой горькой правдой, через перемену ума происходит как бы второе рождение человека — духовное, в котором он прорывается к свободе, претерпевая резкое качественное изменение.